За тенью в лабиринте

Никогда ещё Томас не чувствовал себя настолько беспомощным. Человек перед ним, болезненно-худой, раненый, тяжело и редко дышал, иногда захлебываясь холодной дождевой водой, и вокруг не было ни души, кроме несчастного студента физмата с разлетевшимся на части телефоном. И пройти мимо Томас, конечно, не смог, и капли, разбавленные кровью и грязью, стекали вниз по рукам, пока парень нёс незнакомца, лёгкого до благоговейного ужаса, к чёрной дыре своего подъезда, и Богу было то ли не видно их из-за туч, то ли плевать — выбор зависел от силы веры.  — О, дьявол, Томас, что это за ужас?! — взвизгнула пронзительно миссис Хорвад, старушка-кошатница с первого этажа. — Убери немедленно! Он лишь хотел попросить её телефон, потому что человеку, конечно, нужна «скорая», но незнакомец был потрепанным, грязным, вонючим, и никто, ни миссис Хорвард со своими ужасными кошками, ни другие соседи, не хотел ему помогать. Томас кое-как открыл дверь своей квартиры, положил человека — скорее, подростка, худого и промокшего подростка — на свою кровать, со всей осторожностью снял с него рубашку; из-за крови она прилипала к телу и оставляла на бледной коже розоватые разводы. Рана, похожая на два глубоких следа чьих-то челюстей, выглядела страшно. Незнакомец дернулся, просыпаясь, когда Томас дрожащими руками полил его плечо перекисью; брюнет, кажется, перепугался больше него. У подростка были большие, темно-карие глаза, в которых силуэт Томаса вырисовывался неестественно четкой тенью; он посмотрел на укус, на бутыль в чужой руке и, опустив веки, выдохнул хрипло, открыл и закрыл рот, будто пытаясь что-то сказать.  — Я… Я сейчас постараюсь обработать ваши раны, хорошо? — заметался тут же Томас. — А потом побегу в больницу, или ещё раз к соседям за телефоном, просто мой разбился, а домашнего нет, а вы выглядели так плохо, и никто… Незнакомец махнул здоровой рукой, заставляя замолчать, поймал взгляд напротив, удерживая будто гипнозом.  — Просто… Продолжай. Голос у него был сиплый, срывающийся, но с ноткой спокойной властности, и Томас, согласно закивав, почему-то решил, что всё правильно. Когда брюнет закончил с аптечкой и бинтами, парень снова спал. Дождь продолжал хлестать по стеклу; на фоне кровавого пятна, растекшегося по одеялу, комната казалась не правдиво серой. Томас смотрел на чуть выпирающие ребра подростка, вздымающиеся при дыхании, и думал, что же он делает, нужен кто-то, способный помочь по-настоящему, нельзя просто стоять столбом и… Где-то наверху тяжело, с пронзительным скрипом менялась его судьба, а он медленно сел в кресло в углу и вздохнул, так и не поняв, что происходит. *** Бледное британское солнце не могло кого-либо разбудить, и это проделало с Томасом злую шутку; он проснулся только от шума в подъезде — кто-то громко хлопнул входной дверью и басовито выругался. Парень медленно разлепил глаза, лениво потянулся. Его футболка, пропитавшаяся потом, грязью и бурой кровью, кажется, была безнадежна. Работал телевизор, диктор новостей с озабоченным видом открывал и закрывал рот, но из-за низкой громкости его слова превращались в невнятное бормотание. Томас помнил, как заходил в гостиную и устраивался на диване с конспектами, смотрел какой-то странный сериал, а вот как клал подушку под голову и укрывался пледом — почему-то нет, и это было странно, но не так уж и важно. Он встал и прошелся по коридору, со смесью опаски и надежды заглядывая в спальню; незнакомец лежал там же, где оставили, и просыпаться, видимо, даже не думал. Из-за пыли и грязи невозможно было понять, какого цвета у него волосы, или рассмотреть лицо, но Томас вдруг решил, что парню не больше семнадцати, и он сбежал из дома, долго слонялся по улице, а потом оказался укушен собакой. Это предположение всё упрощало и усложняло одновременно, а ещё кое-где совпадало с реальностью; только о последнем брюнету было пока рано знать. Небо, рассветно-оранжевое, постепенно возвращало свой голубой оттенок. Обычно Томасу не удавалось застать восходящее солнце из своего окна — в это время он либо спал, либо сидел на занятиях в университете.  — Черт бы это всё побрал! — прошипел он, споткнувшись об аптечку, не понятно как оказавшуюся на пороге ванной. Вчера вечером она точно была убрана в шкаф, но Томасу оказалось некогда об этом думать — часы на стене коридора показывали, что первая пара, очень важная пара по дифференциальной геометрии, должна начаться через семь минут. Он наспех облился холодной водой, натянул другую футболку, вытащенную прямо из стиральной машины, которую он планировал запустить два или три дня назад; понял, что джинсы тоже выглядят ужасно, и проскакал в спальню на одной ноге, звеня пряжкой ремня и пытаясь снять их на ходу. Сунул в рот остатки шоколадки с кухни, сгреб в рюкзак все подряд тетради. Пробежался по квартире в поисках ключей и ещё раз — в поисках телефона, стукнулся лбом о косяк, вспомнил, что телефона у него теперь нет, и наконец-то выбежал за дверь, обещая себе, что, как только прибежит в университет, решит что-нибудь с раненым подростком в своей квартире. Последний тем временем облегченно выдохнул, открывая давно не сонные глаза, и медленно сел на кровати, прислушиваясь, — вдруг его импровизированный спаситель решит неожиданно вернуться.

***

Обратно в свою квартиру Томас поднимался потрепанный и смятенный — побитый щенок с совершенно растерянным взглядом; над Темзой снова собирались облака, и мир, кажется, сошёл с ума. Его не замечали весь день в университете. Никто, ни один человек даже не повернул к Томасу головы: ни профессор, на лекцию которого он ворвался с десятиминутным опозданием, ни Гарри, его вроде-как-лучший-друг, который продолжил смотреть на доску свозь его руку, ни один из его чертовых сокурсников. Томас носился по университету, тормоша людей за плечи и одежду; те отмахивались от него и смеялись. В конце концов, он забежал в кабинет ректора, неприятного и морщинистого мистера Аберфорта, и кричал ему в лицо о том, что это — самая дурацкая шутка из всех возможных, пока не понял, наконец, что это — вовсе не шутка. Его не просто не замечали; его не видели, не слышали, не знали. Выбежав на улицу, Томас наткнулся на Терезу: она стояла к нему спиной, и какой-то черноволосый парень вальяжно обнимал её за плечи, что-то шепча на ухо. Томас, обуреваемый страхом, даже не понял толком, что в тот момент почувствовал, — просто развернулся и ринулся в противоположную от них сторону со всех ног. Парень, темноглазый азиат, обернувшись, проводил его жгучим, нечитаемым взглядом, Тереза выдохнула, нервно закусив губу, и вновь перетянула его внимание на себя, но этого уже не заметил сам Томас. Он бежал по вечно оживленным улицам города и врезался в прохожих — случайно и намеренно, попытался достучаться до дежурного в полицейском участке, сесть в такси… Всё было тщетным, и, возможно, это не мир сошёл с ума, а сам Томас, только как-то это проверить представлялось, конечно же, невозможным. Голодный, измотанный и отчаявшийся, он, естественно, и думать забыл о раненом незнакомце у себя в квартире. Ввалившись в свою квартиру, Томас кинул ключи на тумбочку и напряженно замер; откуда-то со стороны кухни доносились подозрительные звуки и запахи. «Ну уж, нет, не квартиру! — решил он вдруг. — Квартиру вы у меня не заберёте!» Прижавшись к стене, он лихорадочно начал искать рукой биту, оставленную на память из «прошлой жизни в Америке», не сводя напряжённого взгляда с прохода на кухню — воры могли появиться в любую секунду. Бита не находилась.  — Не это ищешь? — неожиданно спросили откуда-то справа; Томас дёрнулся и подавил крик. Перед ним стоял его раненый подросток, на подростка уже не походящий; вообще не походящий на того, кого брюнет подобрал вчера, если точно. Вымытый, расчесанный, уверенный в себе, он напоминал теперь Томасу какого-то известного актёра, из тех, от кого фанатели пятнадцатилетние девочки. Высокий рост, красивое, хоть всё же и немного детское лицо, светлые волосы; даже хрупким его уже нельзя было назвать, отчаянно худым — быть может, но при этом сильным, с каким-то стержнем внутри. А может, дело было в тяжелой бите, которой он легко покачивал буквально у Томаса перед носом.  — Вообще-то, я искал зонтик, — продолжал блондин, чуточку издеваясь, — потому что единственный выход из твоей квартиры, до которого я додумался, — это спикировать на нём из окна, но такая вещица тоже в хозяйстве полезна… И, прерывая свой монолог, парень чуть ухмыльнулся, пристроил биту в уголке и сразу будто смягчился, пристыженный чем-то, дёрнул Томаса за рукав, призывая следовать за собой.  — Пойдём, хоть накормлю тебя нормально в благодарность. И он, совершенно по-хозяйски, но при этом без наглости, прошёл на кухню, привлекая внимание красными каплями на перебинтованном плече. Движения его были тихие и осторожные, а взгляд — воспалённый, нервный, скачущий от предмета к предмету. А у Томаса в голове не было ни единой мысли, он двинулся следом, как на верёвочке, послушно сел за стол и молча слушал, как скворчало что-то знакомое на сковороде, а потом выдавил тихо-тихо:  — Ты… Кто? Блондин обернулся; на его лице было написано сожаление.  — Меня зовут Ньют. А тебя — Томас Эдисон. И, знаешь, Томми, зря ты меня подобрал, зря. Но спасибо. Томас сжал руками край стола; мир вокруг закружился с бешеной скоростью, к горлу подкатила тошнота.  — Да что же здесь… Происходит?! Голос задрожал.