Better get on yer knees and pray

Это был перевернувшийся добрый десяток лет назад на бок фургончик. Никто из нас двоих и понятия не имел, откуда он взялся неподалёку от озера, на которое нас так упорно таскал каждый выдавшийся жаркий денёк мой дядька. Человеком он был довольно скверным, но именно ему мы были обязаны этим фактом. Теперь только этот чёртов фургончик я мог назвать истинным домом. Мы стащили у тёти Грэнси старый, обляпанный зелёной краской керосиновый фонарь, должно быть, привезённый ею откуда то из Теннеси прошлым летом. Сколько лет этой вещи - я понятия не имел, но мне нравилось думать, что благодаря ей наш укромный уголок всё больше походит на жилище Дороти из сказки про Страну Оз. Конечно, Огайо гораздо меньше подвержен ураганам, чем Канзас, но кто знает... Мы были еще детьми, и никто не указывал нам мечтать по законам метеорологии. Дядя сильно ругался, когда я случайно выдал ему тайну расположения нашего гнёздышка, но отбирать его у нас не стал. Конечно, получить пару подзатыльников за украденные одеяла и подушки было неприятно, но мы хотя бы разделили их на двоих. Да, это было грубо и недружелюбно по отношению к моему другу, но справедливо. Тот тоже не отличался деликатностью, когда таскал яблоки у соседки прямо из под носа. Когда фургончик, наконец, был обустроен спустя неделю, мне нравилось смотреть сквозь стекло сверху на солнце. Раньше это было вполне нормальное окно, но теперь напоминало мансардное. Каково было моё удивление, когда мой друг принялся раскрашивать его, обосновывая это необходимостью как то сдерживать свет, чтобы я не ослеп в конце концов. В итоге, это мало походило на классический запланированный витраж. Этот парень мог бы быть художником, если бы не его неусидчивость. В левом углу застенчиво расцветали плотно закрашенные фиалки, в то время как в правом сияло тусклое и пропускающее лучи солнца, несколько небрежное сероватое небо. Мне очень жаль, что я упустил осень с ним. Что-ж, кто знал, что отпустив его тогда, я продлю её на пару лет. Мы снова встретились через два года. Он улыбнулся, потрепав меня при встрече по крашеным в совершенно дикий цвет волосам. Это единственный момент, когда я снова почувствовал его близко. Осень. Ненавижу осень. Он стал просто её воплощением. Очерченные тенью глаза и исполосованные порезами руки, которые уже не могли бы без дрожи вывести на стекляшке ни одной фиалки. Мы снова жили в доме моего дядьки. Я - лишенный возможности видеться с друзьями из-за прогулов школы, он - потому что его отец не хотел, чтобы тот оставался совершенно один в квартире и своевольничал. Вряд ли он знал, что мой друг детства предпочитал быть один большую часть времени. И уж точно никто не знал о шрамах. Снаружи и внутри. Кажется, один из них был настолько глубоко, что я и представить себе не мог. Потому как через пару дней я снова повёл его к старому фургончику. Он лишь кивал или качал головой на мои вопросы про наше детство. Я проснулся рано утром из-за дяди. Он слишком громко скрипел садовыми ножницами под окном. Или я просто некрепко спал из-за открытой настежь двери, впускавшей внутрь через чур много свежего воздуха. Того парня рядом не было. На какое то время моё сознание отключилось, я помню, что я искал и искал, заглядывая во все сараи и погреба по близости. Он любил таскать что-то оттуда раньше и случайно разбивать банки. Какая ирония: первое, что я помню чётко - окровавленный осколок с кусочком его сероватого неба. Вены были порезаны вдоль, абсолютно перпендикулярно уже существующим царапинам. В этот момент руки моего друга не дрожали. *** Прошло еще несколько лет. Почему мне так плохо именно сейчас? Может, потому что я старался никого не ранить, и теперь завалил свою задачу? Может, потому что клялся больше никогда не судить о людях по их внешнему виду, который может быть не так плох, как внутренний, скрывающий разорванную душу? Быть может, потому что я пытался разобраться. Всё это время... Вся эта чушь с психически больным Тайлером, потому что я пробовал понять, что не так... В любом случае, я не должен был делать из него объект исследований. Я должен был помочь, даже если я не мог отделаться от этого случая с моим другом детства, я обязан был сделать с Тайлером то, что не смог с тем парнем. Просто... Быть ближе и, как бы это ни звучало, вернуть к нормальной жизни, которой явно не хватало обоим. В какой именно момент я ошибся? Когда сравнивал их? Или уже когда накричал на Тайлера? Смогу ли я загладить свою вину? Джозеф нервно сглатывает, когда поднимает глаза на Джоша. Рука Дана, ослабшая и дрожащая, сжимает плечо из последних сил, будто готовая отпустить и упасть на столешницу в следующую же секунду. Тай не понимает, что пошло не так, но его сердце не успевает сжаться, уже снова зайдясь приступом тупой боли и тяжести. - Прости, Тайлер. Только прости меня. Я не имел права. Пожалуйста. Такой жалкий и умоляющий тон, но Джозефу абсолютно плевать. Его не считают крайним, грешным, порочным за то прошлое, которое он уже почти не помнит. Перед ним извиняются. Так искренне и щемяще, что внутри вздрагивает даже нечто тёплое и благодарное. Из-за такой простой вещи, которой парень никогда, увы, не услышал бы, если бы не Дан. - Всё будет в порядке. Я верю тебе, Джош.