***
Конечно это не его спальня. Не подземелья Оперы. Зелёные обои с изображением певчих птиц, пурпурные портьеры, лёгкие тюлевые занавески с муаровым узором, сквозь которые проникает солнечный цвет, пурпурное же покрывало на постели, у которой даже полога нет, только жалкое декоративное его подобие. Мебель из светлого орехового дерева, и её непривычно много: кровать, памятный секретер, но ещё и ночные столики по обеим сторонам кровати, и круглый стол у окна, и софа, и кресла, и даже скамеечка для ног – всё очень изящное и выглядит совершенно новым: за мебелью в этом доме следят. Камин заставлен экраном, на котором вышиты алые розы, на полке – какие-то безделушки, часы; и на всём отпечаток лёгкости, какой-то стихийной беззаботности: так и видится характер хозяина. Взять хоть бронзовые лампы на столиках, с абажурами из зелёного стёкла и сверкающими красными подвесками: безыскусность на грани с безвкусицей, абажурам недостаёт росписи, а подвески... их слишком много! И, вместе с тем, смотрится хорошо... да ладно, что уж: будучи не в духе, Эрик, Призрак Оперы, без труда мог придраться к чему угодно. Особенно находясь вдали от Оперы. К тому же, он был болен, почти без голоса, а в горло, стоило только глотнуть, впивалась тысяча раскалённых иголок... словом, оправданий у него был целый ворох. Никто, правда, и не спросит... неважно! Он ещё и проснулся в одиночестве, и от этого испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он слишком привык жить один, и постоянное присутствие другого – не женщины, робкой и покорной, а дерзкого мальчишки, который желает, требует, распоряжается (даже им!) – было своего рода испытанием. С другой... Где он, чёрт возьми? Эрик откинулся на подушки. Что за наказание? “Я жил, не зная тебя, – подумал он, – и чего мне только не хватало? Теперь же – так нет, теперь мне не хватает тебя!” Он затосковал; и ощущение того, что он заперт в этом доме, как в огромной золотой клетке, также не прибавляло ему радости. Даже крикнуть нельзя… проклятое горло! – Теперь я понимаю сиделок! – послышался голос из-за двери. Ага, вот и наш прекрасный принц. – Не отойдёшь даже на пять минут. Ну, надеюсь, он хотя бы выспался. – Я скажу на кухне, чтобы подавали обед, мсье, – а это дворецкий. Надо же, что за преданность: этот человек словно и не замечает, в каком грехе живёт его хозяин и кого он привёл в свой дом. Интересно было наблюдать за его лицом, когда он заглянул утром в спальню и увидел своего хозяина в одной постели с гостем. Дворецкий не повёл даже бровью – только поглядел на Рауля, спящего лицом в подушку, а потом сказал негромко: – Доброе утро, мсье. Принести вам завтрак? (Эрик кивнул.) Если вам нужно воспользоваться ванной, она вон за той дверью. И – ни вопросов, ни осуждения. Ни вслух, ни, кажется, даже в мыслях. Эрик даже как-то успокоился. Во всяком случае, в этом доме ему не готовили ловушку и не собирались отравить. Дверь скрипнула тихо, на грани слышимости. Рауль собирался войти в спальню незаметно, но зацепился распахнутым халатом за ручку двери и прищемил край: – Чёрт! – Он дёрнулся, высвободился, повернулся – и увидел Призрака, который молча наблюдал за происходящим. – Веришь ли, я всего лишь собирался войти незаметно! – улыбнулся Рауль, подходя к постели. – Я не разбудил тебя? Тебе лучше? – Не разбудил, и мне лучше; но шпионом тебе не бывать. – О, это я давно понял, – махнул рукой виконт. – Знаешь, на самом деле… я сяду? – Можешь даже лечь. Это твоя постель. – О нет, – Рауль засмеялся, – боюсь, добром это не кончится. Знаешь, на самом деле, я просто хотел тебя спросить: что ты думаешь делать дальше? Вопрос застал Призрака врасплох: – По-твоему, я настолько хорошо себя чувствую? – По-моему, нет, – Рауль вздохнул и наконец-то перестал улыбаться. – Просто этот вопрос меня тревожит. «А тебе не кажется, что это моё дело? У тебя что, появилось какое-то право вмешиваться? Я что, похож на Кристин, что так нуждаюсь в твоей опеке?» – эти мысли, одну за другой, Эрик отмёл как ненужные. Они были чудовищны. Поэтому он просто спросил: – Почему? – Директора знают, кто ты. Они не позволят тебе снова стать Призраком Оперы. – По-твоему, мне нужно их высочайшее разрешение? – Они знают, что тебя можно найти. Знают, где. Знают, что я был там и выжил, и Кристин тоже. Призрак ухмыльнулся: – Если они всё это знают, то наверняка догадываются, что вы – особый случай. Рауль побледнел: – Ты же не имеешь в виду… – Что окружил свой дом ловушками не ради того, чтобы в них попадались крысы? О, прекрати. Ты должен был понять это с самого начала! – И… кто-нибудь попался? Эрик посмотрел на него, слегка прищурившись. Господи… – Успокойся, прекрасный принц, ты первый. Подземелья само по себе жуткое место, а подземелья, где обитает призрак, – тем более. В ловушках никогда не было необходимости: никому и в голову не приходило, что я могу оказаться из плоти и крови. Никому не приходило в голову искать меня – кроме тебя. – А мадам Жири? – Я не приглашал её на чай. Обычно я появлялся сам, когда это было нужно. Или мы оставляли друг другу записки в капелле. Там есть один камень… Кстати, ты не писал ей? – Нет. Я не знаю, что. И даже не знаю, кого послать… ничего не знаю. Он опустил голову. «Трогательный, как кающаяся грешница, – подумал Призрак. – Наивный, капризный, избалованный ребёнок! Если бы ты хоть немного понимал, во что ввязываешься!» – И смотришь в пол, – заметил он вслух. – Тебя так тревожит мысль о том, что ты разделил ложе с убийцей, Рауль? – И мне это понравилось... Нет, дело не в этом, – виконт взглянул на него и улыбнулся. – Прежде мне приходилось делать то же самое с эгоистичным ублюдком, с самой настоящей шлюхой, и я едва не сделал этого с девушкой, которую люблю как подругу, но никогда бы не смог полюбить так, как следует любить жену. Мне безразлично твоё прошлое, как и то, что ты пытаешься скрыть всем этим маскарадом, но твоё будущее меня волнует. И пугает. Да официально тебя даже не существует! Назови мне хоть одну причину, которая может помешать им уничтожить тебя, если они пожелают. – После того, как ты вселил в них уверенность, что это возможно? – Эрик вздохнул. – Я могу только опередить их в их намерениях; заставить передумать не могу. – Вот именно. И даже если я скажу: «Давайте забудем всё и будем по-прежнему выплачивать ему двадцать тысяч в месяц, пусть занимается чем хочет, а если убьёт парочку идиотов, которые с этим не согласны, то сами виноваты: сами идиоты!» – меня тоже не послушают. Ну или скажут, что я в сговоре с тобой. Поверь, это не лучше. – Надо же! Всё-таки что-то ты понимаешь, – пробормотал Эрик себе под нос. – Что? – Ничего. Что ты хочешь предложить? Запереть меня здесь до самой смерти или до тех пор, пока твой брат не вздумает нанести визит? Сбежать за океан или в горы? Подумай как следует, потому что всё это звучит как полная чушь! – Выйти на сцену. Куда? Эрик выдохнул. – Ещё лучше, – сказал он. – Ты что, нашёл цирк уродов где-то поблизости? Так вот, послушай: лучше смерть. Или я сотворю с тобой такое, что ты сам… – На сцену «Опера Популер», – спокойно повторил Рауль. И зажмурился, потому что Эрик вдруг зашёлся в хохоте – оглушительно громком, почти дьявольском, переходящем, в конце концов, в долгий мучительный кашель. – Ты с ума сошёл, – прохрипел он, задыхаясь, и откинулся на подушки. – Ничуть не бывало! Вспомни рецензии, – спокойно отозвался Рауль. – Кроме того, Пьянджи покинул Оперу: ведущего тенора у них больше нет. – У него есть дублёр, возьмут кого-нибудь из хора или, на худой конец, певца из какого-нибудь кафе. И пусть он будет с трудом проходить сквозь двери или, наоборот, ходить под ветер, пусть голос у него будет напоминать скрежет немазаной дверной петли, у него будет нормальное человеческое лицо, которое не нужно прятать от публики, – Эрик отвернулся, заворачиваясь в одеяло. Чёртова кровать! Стоит посреди комнаты, и к стене не отвернёшься. Не прятаться же под одеяло с головой? И чёртов мальчишка со своими дурацкими прожектами! – Выбрось это из головы, – посоветовал он, закрывая глаза. – Тем более, что от того, как я пою сейчас, у тебя из ушей кровь польётся. – Но это же пройдёт… – Рауль тронул его за плечо. – Зато другое не пройдёт никогда, – огрызнулся Призрак. – И не трогай меня: сюда кто-то идёт. По-моему, это женщина. И действительно: не успел он договорить, как дверь открылась. Горничная принесла обед: бульон с гренками, немного отварной курицы, чай с мёдом. Эрик уже приготовился сказать, что не будет ничего, но оказалось, что с Раулем трудно спорить. – Хорошо, – сказал он, – забудь про Оперу: придумаем что-нибудь другое. Можем вообще ничего не придумывать, если ты не хочешь – пожалуйста! Но сейчас ты поешь. А я… пойду отдам пару распоряжений. Тебе нужна ещё одежда: Филипп ничего не должен узнать. – Боишься его? – Не хочу с ним ссориться. Знаешь, я просто надеюсь, что он в один прекрасный день займётся своей женой, своей семьёй, своими акциями, или что там у него на этот раз, забудет про меня и оставит меня в покое. Больше десяти лет, со дня смерти отца, он только и делает, что планирует мою жизнь. Теперь мне двадцать один год; так, может, уже пора бы ему заняться своей? Ладно, – Рауль вздохнул, поднимаясь с места. – Принести тебе что-нибудь ещё? – Нотной бумаги и пару карандашей, – Эрик был озадачен: он размышлял над услышанным. – И, если можешь… – Что? – Не уходи далеко. Здесь слишком пусто. Рауль оглядел собственную спальню – внимательно, как будто в первый раз, и очень задумчиво. – Я буду в соседней комнате, – сказал он. – Марсель принесёт тебе всё, что нужно. Кстати, вот звонок, – он указал на протянутый возле кровати шнур от колокольчика, – если будет нужно что-то ещё, позвони. Я зайду тебя проведать перед ужином, и кстати, сплю я тоже здесь, если ты не возражаешь, так что – ты не потеряешь меня. В любом случае. «Как посмотреть», – подумал Призрак, усмехаясь про себя горькой двусмыслице, вдруг возникшей в его голове. Разве может жить вечно то, что родилось из вражды, из прихоти капризного мальчишки и, наконец, из мрака его собственного отчаяния? С другой стороны… Если кто-то настолько уродливый, что его лица боялась даже собственная мать, смог выжить, выкарабкаться из сущего ада и даже завершить оперу (во что он сам не верил до последнего, но вдохновение неумолимо вело его), как знать, на что способно чувство, которое имеет не больше прав на существование, чем он сам, но всё-таки смогло выкарабкаться из адских глубин его души? Он работал долго, до вечера – сочинял симфонию. Мелодия была у него в голове, ему не нужны были инструменты, чтобы играть её – она звучала у него в ушах. Однако весь состоявшийся разговор также не выходил у него из головы, и в один момент, покрывая бумагу нотными знаками, он задумчиво спросил себя (у людей, которые слишком много времени проводят в одиночестве, рано или поздно появляется привычка произносить что-то в пустоту): – Ты же понимаешь, что он уже слишком привык за десять лет, прекрасный принц? И продолжал работать, ничего больше не говоря.Глава X. Золотая клетка
3 мая 2016 г. в 16:16
Записку принесли в десять часов. Рауль, который было задремал, от звука открывшейся двери дёрнулся, как от удара в лицо:
– Что случилось?
– Твой дворецкий, – сказал рядом Эрик. По-настоящему рядом, без всяких фокусов: он сидел в постели и пил тёплое молоко с мёдом, а Рауль спал возле него. До тех пор, пока его не разбудили, во всяком случае, – третий раз за утро, не считая тех двух, что за ночь. Да, быть добрым самаритянином оказалось труднее, чем он предполагал.
Первый раз, не успел он заснуть, его разбудил грохот и звон разбитого фарфора: спросонья Эрик опрокинул пустую чашку.
– Осколки сметут утром, ложись спать, ничего не собирай, а то изрежешь руки, – на одном дыхании выпалил Рауль. – Боже, как ты перепугал меня…
Но это были ещё цветочки. В четыре утра его разбудило хриплое бормотание, которое звучало примерно следующим образом:
– Стулья… проклятые банки… везде, везде осколки! Всё погибло… мои цветы!
У Эрика был жар – он метался по постели, разгорячённый, красный, раскалённый лихорадкой. Нужен был лёд, поэтому Рауль накинул халат, в волнении не попадая в рукава, и бросился вниз, будить горничных. Пока одна из них колола лёд, вторая смела осколки в спальне, и судя по тому, как она нет-нет да и косилась на Эрика, видеть в хозяйской кровати человека в маске, разметавшегося в бреду, ей было странно. Но в хорошем доме прислуга не задаёт лишних вопросов, а если задаст, её так отчитают дворецкий или экономка, что охота пропадёт раз и на всю жизнь. То же самое касается и выбалтывания хозяйских секретов всем встречным и поперечным. Ну а поскольку в доме виконта де Шаньи подбором всего младшего персонала заведовал Марсель, можно было не сомневаться: правила будут соблюдены строжайшим образом, а тайны останутся тайнами, что бы ни случилось.
Лёд подействовал: Эрик успокоился и заснул, пока Рауль сидел с ним рядом, прижимая его голову к своей груди. О да, гениальную голову… на которую, словно в насмешку, свалилось такое жуткое проклятие. На что все эти таланты, если не можешь толком проявить ни один из них? На что обострённое чувство прекрасного, если каждый раз, когда ты взглядываешь в зеркало, тебе становится больно? На что сердце, способное так горячо любить, и тело, способное дарить такое наслаждение, если…
Хотя тут после вчерашней ночи поводов жаловаться у Эрика, пожалуй, нет: Рауль знал, что справился на отлично. А что, улыбаясь, подумал он, может быть, теперь у него даже есть повод для некоторой гордости. Каждый мужчина, если верить общепринятому мнению, мечтает лишить невинности какую-нибудь хорошенькую девицу. К девицам у него душа особенно не лежала, а вот…
Так, это всё глупости. Осторожно уложив спящего Призрака на подушки, виконт зевнул… и сам улёгся рядом: софа стояла слишком далеко, без него постель наверняка остыла, а от Эрика было тепло. Да, звучит эгоистично, но когда на дворе пять утра, а у тебя слипаются глаза и нет сил даже добрести до другого конца комнаты, можно и эгоистом побыть, и на правила приличия махнуть рукой, и, пригревшись возле спящего любовника, заснуть наконец-то.
Потом проснуться в шесть, получив локтем под рёбра.
Потом ещё раз проснуться в половине седьмого, потому что… да вот потому что! Не спалось.
И вот теперь, в десять утра, – опять:
– Мсье, вам принесли записку от… вашего давнего друга.
– Нет у меня никаких друзей, пусть унесут назад… стой! – Рауль сел в постели. – Это… это тот, кто приходил вчера?
– Совершенно верно, мсье, – Марсель обошёл кровать со стороны виконта и подал ему записку. Потом принёс ещё розовой воды для умывания, полотенца, и покинул спальню. Эрик, сидя как на приёме у английской королевы, преспокойно пил молоко, словно происходящее его не волновало. Теперь Рауль как следует его рассмотрел: выбрит, в халате Филиппа, да ещё и одеколон с туалетного столика позаимствовал: запах носился в воздухе. Однако парик не надел и платок не снял. Интересно…
Ну, во всяком случае, ему лучше. Остальное не так важно.
В записке содержалось следующее:
«Всего лишь тысяча франков может спасти несчастное семейство, волей злой судьбы оказавшееся на краю гибели»...
– «Если былая дружба что-нибудь значит для вас, – отставив пустую чашку, прочёл Призрак из-за плеча Рауля, – а в сердце осталась память о тех вечерах, что мы проводили вместе, вспомните обо мне, когда я погибаю без вашей поддержки. Клянусь, что больше всего на свете сожалею о нашей размолвке и не забывал вас ни единой минуты в течение всех этих злосчастных четырёх месяцев. Ж.Ф.». Ну что ж, прекрасный принц, настало время открыть казну для нуждающихся.
– У него есть мать и две сестры, – сказал Рауль. – Зная его – да он, скорее, приговорит к голодной смерти всех троих, чем поступится собственными интересами! Знаешь, что я сделаю? Пошлю деньги им! И пусть, если у него нет ни совести, ни сердца, он попробует отнять их у несчастных женщин.
– Жестоко. Но справедливо, – Эрик, сидя у него за спиной, положил ладони ему на плечи, скользнул ниже… И хотя голосом, звучавшим слишком хрипло и как будто растерявшим половину нот, соблазнить он сейчас вряд ли бы смог, откинуться в его объятья и даже умереть в них Рауль был бы не против. Это было слишком хорошо – точно огонь охватывал его, наполняя всё его тело удивительной лёгкостью. Он почувствовал прикосновение губ к щеке, к шее, пробормотал: «О господи», – сунулся рукой на ощупь куда-то вбок, натолкнулся на колено и крепкое, мускулистое бедро. Это было не совсем то, что он хотел бы найти, но ему понравилось, так что он медленно двинулся выше. Однако Призрак неожиданно напрягся и вообще сделал такое движение, будто собирался отодвинуться.
– Я что-то делаю не так? – спросил Рауль.
– Сейчас день, в этом доме слишком много людей, и это одежда твоего брата, и... нет, – Эрик отказывался, однако дышал учащённо, однако не отодвинулся, однако... Виконта это рассмешило.
– Все эти люди здесь работают, – сказал он, – и то, чем занимаемся мы, их не касается. Так что позволь мне – и себе тоже, – он взял правую руку Эрика и затолкал себе под подол ночной рубашки, чтобы Призрак мог обхватить его член так же, как Рауль, левой рукой, с удовольствием обхватил его собственный. – Ох, вот это я понимаю...
– У тебя вид мальчишки-пажа, – хрипло прошептал Призрак, и в его голосе слышалась дрожь, звучало нарастающее волнение. Ну, ещё бы нет: Рауль ещё только начал, он дразнил его, медленно поглаживая головку большим пальцем. – Чертовски невинный...
– Скорей уж, оруженосца! – засмеялся виконт. – Да, хорошо, не откажусь от помощи, – одобрил он, когда Эрик накрыл его руку своей, начиная сводить их усилия к единому темпу. – Ах, хорошо...
Он ласкал Эрика, Эрик – его (или, может, их обоих сразу?), они слились в наслаждении, тесно прижимаясь друг к другу, и вскоре Рауль, охнув, запрокинул голову Эрику на плечо, сжал его запястье, умоляя:
– Да! Быстрее! Я сейчас умру...
Эрик скрежетнул зубами, хрипло рыкнул – и исполнил его просьбу с такой удивительной сноровкой, что через мгновение юношу пронзила судорога, и он кончил, не в силах даже кричать от удовольствия, пока Призрак, удерживая его руку, также выжимал себя до последней капли. Обессиленные, они опустились на подушки – щека к щеке. «Это же правая щека... он доверяет мне?» – подумал Рауль. Его тело до сих пор ещё слабо вздрагивало: в нём словно оголили каждый нерв, и чувствовать, как дышит Эрик, было прекрасно и невыносимо одновременно.
Солнце, люди, одежда Филиппа... Пф! Жалкие отговорки, вот что это было! Главное, начать, а потом уже – попробуй, останови! Рауль тихо засмеялся – и тем разбудил задремавшего Эрика, который спросонья принял всё на свой счёт и торопливо попытался прикрыть рубашкой обнажённые бёдра. Однако виконт остановил его руку:
– О нет, нет! Ты прекрасен, возлюбленный мой... э-э-э... знаешь что-нибудь из Песни Песней?
Призрак покачал головой: в его глазах отражалось изумление. Рауль вздохнул и поцеловал его в открытую часть щеки.
– Ну нет так нет, – сказал он и потянулся за салфетками. Не получается с поэзией – ну что ж, значит, немного прозы жизни, освежиться розовой водой и спать, спать, спать до самого обеда. Они оба нуждались в отдыхе: и Рауль, который не выспался, и Эрик, который всё ещё был болен, хотя ему определённо стало лучше.