Роза без лепестков

      Эрик еле держался на ногах, глаза его горели лихорадочным огнём. Он напоминал мстительного духа из адских глубин… где очень-очень жарко. Раулю иногда казалось, что он тащит раскалённый железный столб.        Одно радовало: заблудиться им не грозило. У них был хороший, приметный ориентир. Скелет!        – Он так натурально сделан, что мне каждый раз хочется с ним поздороваться, – сказал Рауль, когда они остановились передохнуть. – Как ты себя чувствуешь?        – Мне в голову налили расплавленного свинца, а в горло насыпали раскалённых углей, – последовал ответ. – Брось меня в озеро…        – Зачем?        – Я горю. Ты что, не видишь?        – Пойдём на улицу, – предложил виконт. – Там тоже прохладно.        – Ветер…        – Да. Идём.        Когда они выбрались из здания Оперы и всё же остановили первый попавшийся фиакр, фиакер, к удивлению Рауля, оказался тот же самый, что вёз его с вокзала: виконт просто запомнил его бороду. «Интересное совпадение», – подумал Рауль, помогая Эрику забраться в экипаж. Призраку, впрочем, было уже всё равно, куда его усаживают и везут – он сделался послушным, как ребёнок. «Совсем дело плохо», – решил виконт и пообещал заплатить фиакеру наполеондор*, если они доедут быстро, целыми и невредимыми. Он бы отдал и все деньги, что у него были, если бы это могло гарантировать… кстати, а где его саквояж?        Остался в подземельях Оперы.        Рауль тихонько ругнулся. Вот же проклятье!        – Что случилось, прекрасный принц?        – Я забыл вещи у тебя, вот что случилось. Пустяки, на самом деле, – он сжал руку Эрика, который, кажется, решил выпрыгнуть из экипажа на ходу. – От пирожных ты отказался, я их съел. Больше там печалиться не о чем. Как ты себя чувствуешь?        – Я болен. У меня болит всё тело, даже глаза горят, – Эрик откинулся на спинку. – Это просто омерзительно. И почему именно теперь…        Больше он ничего не говорил. Он спал… то есть, Рауль на это надеялся.        – Мсье, мой друг очень болен, – сказал он фиакеру, – ему нужен доктор. Прошу вас, пожалуйста, побыстрее!        Но как нарочно весь Париж словно ждал этого вечера, чтобы выехать на прогулку, нанести визит или просто постоять посреди дороги со своим чёртовым экипажем, назло виконту де Шаньи! Дорога до особняка грозила занять больше времени, чем до вокзала и до Оперы вместе взятые. Даже фиакер, в конце концов, заметил:        – Ну, мсье, вашему другу не везёт.        – Сегодня у всех неудачный день, – Рауль был в дурном настроении. Лучше бы они остались там! В крайнем случае, если укутаться как следует, в подземном жилище было гораздо теплее, чем здесь, на ветру. Не сделал ли он хуже? Лишь бы он не сделал хуже!        Он сам едва не лишился чувств от облегчения, когда они подъехали к особняку де Шаньи. Он разбудил Эрика, что ему удалось с немалым трудом, помог ему выйти из экипажа и велел фиакеру подождать. А ещё лучше – помочь и позвонить у ворот хотя бы.        Приехали они поздно: вся прислуга в особняке, видно, уже спала. Не ложился только Марсель: он-то к ним и вышел. Увидев Рауля, бледного, без багажа, да ещё и в сопровождении какого-то незнакомого господина (в чёрной маске и явно измученного, судя по тому, как он держался на ногах), дворецкий не выказал никакого удивления, только спросил, сколько причитается с виконта за поездку, и сказал, что сейчас пришлёт кого-нибудь с деньгами. Он хотел было подхватить и гостя под свободную руку (под другую держал виконт), но гость в ответ взглянул так свирепо, что дворецкий даже извинился.        – Наверное, я лучше сам, – сказал Рауль. – Марсель, принеси грелку со льдом, в мою спальню. И пошли кого-нибудь за доктором Огюстом! Пойдём, – обратился он к Эрику, – нам нужно подняться наверх.        Призрак не сопротивлялся: судя по его виду, ему было уже всё равно, куда его ведут, лишь бы уже куда-нибудь привели и, может быть, дали бы умереть спокойно. Да нет же, он не может вот так умереть от простуды! Или может? Виконт весь истерзался этой мыслью, пока они добрались до спальни. На кровать Эрик дал себя уложить безропотно, но, когда его голова коснулась подушки, вдруг взглянул на Рауля и спросил:        – Если ты собираешься вызвать сюда врача, в каком же виде я должен буду предстать перед ним?        – Что? – виконт очнулся. – А, да… Марсель, – обратился он к очень кстати появившемуся в дверях дворецкому, – в комнате Филиппа должны были быть две или три новые ночные рубашки…        Действительно, предусмотрительный граф де Шаньи велел держать для себя в особняке младшего брата кое-какие необходимые вещи на случай затянувшегося визита. Филипп был выше ростом, чем Рауль, и шире в плечах – то есть, сложением напоминал Эрика, так что его предусмотрительность пришлась очень кстати. Не станет же он проводить ревизию или выставлять счёт? Тем более, пока он вернётся, с него уже наверняка придётся снимать новые мерки.        – Я посмотрю, мсье. Мне оставить грелку на ночном столике?        – Да, оставь. Эрик, – обратился он к Призраку, – как ты себя чувствуешь?        – Думаешь, если спросишь ещё раз двадцать, мне полегчает?        – Надеюсь, – Рауль вздохнул. – Я просто не знаю, что мне ещё делать…        Эрик фыркнул:        – Дай-ка сюда эту штуковину.        И кивнул на грелку со льдом. Получив, наконец-то, возможность приложить её к своему пылающему лбу, он вздохнул и закрыл глаза.        Пришёл Марсель, принёс ночную рубашку. Рауль жестом предупредил его, чтобы он вёл себя тише, а потом и вовсе отослал, велев ожидать появления доктора Огюста. Он подозревал, что раздеваться при посторонних Эрик не станет, и действительно: услышав, что нужно переодеться, тот первым делом окинул комнату подозрительным взглядом, и только убедившись, что они наедине… потребовал, чтобы Рауль отвернулся. Виконт хотел спросить, что такого принципиально нового должен там увидеть, – но подозревая, что дело кончится ссорой на пустом месте, просто ушёл на другой конец комнаты, сел на софу, машинально взял и скомкал в руках подушку. Что-то ему подсказывало, здесь он сегодня спать и будет… если заснёт. Если подумать, он идёт на один рискованный поступок за другим; должен же он хоть когда-то начать испытывать страх?        Но сейчас страха не было. Тревога за Эрика и сострадание ему, желание, подогретое воспоминаниями о прошлой ночи (жаль, что слишком короткой), волнение, словно взбираешься на самую-самую высокую вершину, обжигающее любопытство (что будет?), нетерпение (пусть уже будет!) – все эти чувства теснились в груди Рауля. Но страха не было. А если и был, если толкалось где-то это рациональное «он может быть опасен, опомнись!», то Рауль готов был смеяться ему в лицо: «Ну и что? Я-то тут при чём?»        Что самое интересное, он был не одинок в этом своём бесстрашии: Кристин шла за своим странным Ангелом точно так же, стоило ей… отвлечься, как говорится, от мирского? Позабыть о земных делах, о той черте, за которой Ангел становился Призраком Оперы? Но она знала об этой стороне Эрика не всегда; Раулю же именно о ней и было известно с самого начала. Он не слышал голоса, не видел даже смутных очертаний: перед ним, скрытый в тени, был только соперник, необычный противник, жестокий, умный и опасный. И всё это было настолько невероятным, что он загорелся желанием узнать…        … сильнее, чем желанием действительно одержать над ним победу.        И никуда не делась она теперь, эта жажда познания. Напротив, она стала более одурманивающей и глубокой – духовной, физической, разумной, чувственной, любой, какую он только мог испытывать. Ну как, всё ещё не страшно?        – Рауль?        Голос, хотя и хрипловатый и слабый, прозвучал, казалось, возле самого его уха. Эрик в своём репертуаре…        … не страшно.        – Да? – Рауль повернул голову: Призрак лежал в его постели, спокойно, словно в своей собственной, и смотрел точно в его сторону. Сложенная одежда, завёрнутая в плащ, лежала на пуфике в изножье кровати, грелка, видно, ему надоевшая – на ночном столике.        – Я тебя обидел?        «Так-так, раскаяние в собственных поступках нам, значит, не чуждо», – улыбнувшись, подумал виконт де Шаньи.        – Нет, вовсе нет; я просто… – он бросил подушку на диван и подошёл к кровати, чтобы усесться рядом с Эриком, – да, я просто задумался. Слишком много всего случилось за последние сутки; иногда бывает так, что нужно просто остановиться и подумать. Тебе не лучше?        – Мне дьявольски холодно, – пробормотал Призрак, обводя стены спальни тоскующим взглядом.        – Попрошу Марселя принести ещё одеяло и тёплую грелку, – пообещал Рауль, беря его за руку. Хоть Эрика и начинало знобить, пальцы его были лихорадочно горячими. Да где же этот проклятый доктор? Виконт взмолился всем святым – раз уж он родился в их день, так пусть покровительствуют! – и услышаны были его мольбы или нет, но вскоре появился дворецкий и сообщил, что доктор Огюст прибыл. Рауль велел его впустить, и вот на пороге спальни показался невысокий господин, полноватый, но моложавый, с лысеющей головой, по форме похожей на яйцо, и лихо закрученными кверху усами, за которыми он самым тщательным образом ухаживал. Симон Огюст был семейным врачом де Шаньи вот уже полтора десятка лет, и за свою карьеру не сделал себе громкого имени – о нём не говорили, что он воскрешает мёртвых, однако было известно, что в случае его пациентов необходимости в подобных мерах нет: он весьма успешно лечит живых. В довершение всего доктор Огюст с большим почтением относился к опере, хотя, занятый врачебной практикой, в «Опера Популер» появлялся не так часто, как ему бы того хотелось.        И Рауль очень надеялся, что на вчерашнем представлении его также не было, как и на премьере «Немого». Не хватало только, чтобы он вдруг каким-нибудь образом догадался… Но выдавать волнение было плохо, так что, поднявшись навстречу доктору, виконт приветствовал его дружеской улыбкой.        – Мсье Огюст, прошу простить, что обратились к вам в столь поздний час... – начал он.        – Что вы, дорогой виконт, для меня большая честь быть полезным вашему семейству в любое время дня и ночи! – заверил его в ответ доктор Огюст. – Вижу, помощь требуется вашему другу? – он взглянул на лежащего в постели Эрика.        – Вы совершенно правы. Всё случилось очень неожиданно и, как видите, застало нас врасплох…        – Понимаю, понимаю. И мсье, м-м-м… желал бы сохранить инкогнито?        – Таков его нрав, доктор Огюст, – вздохнул Рауль. – И лучше всего следовать ему, он и так неважно себя чувствует…        – Понимаю, понимаю. Он, видно, очень эксцентричен, ваш друг?        – Как видите.        Тем временем Марсель принёс стул для доктора и придвинул к стене кресло для своего господина, чтобы тот мог, в случае чего, ответить на какие-нибудь вопросы, но при этом оставался в стороне. Также он осведомился у Эрика, который пристально следил за всеми этими приготовлениями, не желает ли тот стакан воды. Получив отрицательный ответ, дворецкий вежливо поклонился и, подойдя к виконту, всё ещё занятому беседой, сообщил, что всё готово: можно начинать осмотр.        – Ну что ж, мсье, – доктор приблизился к постели больного, – не беспокойтесь, вы можете мне довериться: я всегда уважаю тайны своих пациентов. Меня зовут доктор Огюст. Как мне называть вас?        Призрак глянул на него недоверчиво.        – Зовите меня Эриком, – сказал он тем не менее.        – А у вас блестят глаза, – заметил доктор, – это, видно, от жара… вас ведь лихорадит, мсье Эрик? На что жалуетесь?        – На природу, наделившую меня подобной внешностью, на мать, бросившую меня, на судьбу, что оставила навеки одиноким, на девушку, которой я был готов отдать всё, а она предала меня, – без колебаний сообщил Призрак, заставив Рауля побледнеть и вцепиться в подлокотники кресла, – но сейчас меня беспокоит только голова. Она горит… – он закашлялся.        – Боже, – воскликнул доктор Огюст, – сколько ужасов! Итак, вас лихорадит, у вас, судя по всему… – он протянул было руку, чтобы дотронуться до лба пациента, но Призрак тотчас отпрянул. Не удивившись, доктор коснулся его под подбородком и, удовлетворённо кивнув, заключил: – Сильный жар. Откройте-ка рот, я взгляну на ваше горло… ну что ж, это ещё ничего, я почти уверен, что мы успели вовремя. Давайте-ка я вас послушаю. Раскройте ворот рубашки, – он вытащил из саквояжа, который принёс с собой, стетоскоп, – и дышите, мсье!        Он долго слушал, прикладывая стетоскоп к груди, то так, то эдак, потом сказал:        – В лёгких чисто, сердце тоже в полном порядке. Давно ли у вас проявились симптомы?        – После обеда, я думаю... я не помню.        – Так-так... Сколько вам полных лет, мсье?        – Тридцать два года.        – И такое сердце, такие лёгкие? Очень хорошо! Вижу, вы не из тех, кому приходится жаловаться на здоровье. Одного не понимаю: как же это вас угораздило так сильно простудиться?        Эрик вздохнул:        – Озеро...        – Ба! – доктор Огюст убрал стетоскоп назад в саквояж. – Вы что же, свалились в воду?        – Не я. Он, – Эрик указал на Рауля. Виконт смутился: у него почему-то возникло такое чувство, словно на него только что наябедничали.        – А! И вы пришли на выручку?        – Я вытащил его из воды.        – Да, – счёл нужным вмешаться Рауль, – да, так и было, доктор Огюст.        – Ну что ж, дорогой виконт, у вас героический друг. – Доктор вытащил из саквояжа записную книжку и карандаш и стал выписывать рецепт. – Всё с вами будет хорошо, мсье Эрик, – заверил он Призрака, – вы сильно простудились, пережили нервное потрясение, я это понимаю, но если будете соблюдать рекомендации, через неделю уже будете как новенький. Возвращение на сцену, правда, придётся ещё немного отложить...        – На сцену? – Эрик повернул к нему голову. Рауль тоже замер в кресле. – Я вас не понимаю, мсье доктор.        – Зато я вас узнаю, мсье Эрик. Весь Париж гадает, кого же вчера представили публике на премьере этой необыкновенной оперы! Вы что же, не читали сегодня газет? В самом деле не читали? Мсье! – укоризненно воскликнул доктор Огюст. – Вам непременно надо это прочесть! Даже невзирая на вчерашнее происшествие с люстрой, опера успела произвести впечатление. Некоторые критики, конечно, брюзжат – ретрограды, не слушайте их. Они переживают об отъезде ваших ведущих артистов, мсье виконт, – он взглянул на Рауля, – но, говоря по-хорошему, вчерашний отрезок партии старине Пьянджи удался слабо. Не под него она писана! Здесь нужен артист совершенно другой школы – и уж, конечно, с совершенно другим голосом. Пьянджи недостаёт гибкости.        – Ого, – сказал Рауль, – да вы прямо критик, доктор Огюст. Значит, вчера вы присутствовали на премьере?        – Да, имел такое удовольствие. Надеюсь, недельки через две мы ещё сможем насладиться этим великолепным спектаклем? – он посмотрел на Эрика. – Разумеется, без досадных происшествий, и прочего: говорят, вчера в зале находился преступник?        Да уж, преступник... Рауль улыбнулся:        – Ложная тревога, доктор. Просто меры предосторожности.        – Ну да, ну да, осторожность не повредит. Вот что: лечение мсье Эрику я пропишу простое: напоите его горячим чаем с липовым цветом – в меру горячим, нужно беречь голос – и как следует укутайте одеялами. Ему нужно хорошо пропотеть, и тогда к утру мсье почувствует себя значительно лучше. Также я прописываю полоскание, микстуру для горла – с этим отправьте посыльного в аптеку, – и тёплое молоко с мёдом, три-четыре раза в день и обязательно перед сном: поможет заснуть. Я навещу вас через три дня – у мсье виконта или по другому адресу, который вы дадите, – обратился он к Эрику, – но если станет хуже, не ждите, немедленно посылайте за мной. Ну и, само собой разумеется, постельный режим и никаких вокальных упражнений как минимум эти три дня: воспаление может усилиться, это очень усложнит лечение. Вы ведь меня понимаете, мсье Эрик?        – Вполне, мсье доктор.        – Тогда всего доброго и до встречи через три дня. Мсье Эрик своенравный больной, – вполголоса сказал он виконту, который пошёл его проводить, – присмотрите за ним и не позволяйте ему нарушать режим, если он вдруг соберётся куда-то ехать. Лучше всего ему пока побыть у вас, если есть такая возможность.        – Надеюсь, что есть, – вздохнул Рауль. – Видите ли, доктор, с сегодняшнего дня я официально в отъезде...        – А! Понимаю, понимаю.        – Если вас станут расспрашивать обо мне, сохраните тайну, прошу вас.        – Ну что вы, мсье виконт, какие могут быть сомнения! Ваше доверие для меня большая честь.        Они распрощались у лестницы; дальше обязанности провожатого взял на себя Марсель, ну или передал их кому-то из слуг, неважно. Рауль вернулся в спальню.        И застал Эрика в глубокой задумчивости:        – Он принял меня за актёришку? Меня?        – Зато не за Призрака, – Рауль сел в изножье постели: возвращаться в кресло ему больше не хотелось. – Тем более, слышал, что он сказал? Он был на премьере, и ему понравилось!        – Ну ещё бы… проклятье! – Эрик вздохнул и откинулся на подушки. – Во что ты меня втравил? Двадцать лет я жил в оперном театре, не зная других забот, кроме тех, что связаны с моей музыкой! И тут появился ты!        – После вчерашней ночи, чем бы она ни закончилась, ничто не могло быть по-прежнему, – глядя на него, сказал Рауль. – Ты ведь знаешь, ты не мог не предполагать этого…        – Разумеется, я знаю.        – И… что ты собирался делать?        – Как много ты успел рассказать этим двум дуракам?        – Директорам? Мне нечего было им рассказывать. Не хватало только, чтобы они узнали достаточно и решили действовать сами, без моего руководства! Вот уж нет. Но они знают, конечно, что ты не дух, не призрак, не какой-то фантом. Они с самого начала это знали. Зато мне тоже известно кое-что о них.        – Что у них мозг размером с грецкий орех? Не новость…        – Они любят деньги, – сказал Рауль. – Любят прибыль. И ещё – после всех твоих проделок в театре им будет очень трудно найти себе другого покровителя. И, кстати, что сказал доктор? Отъезд ведущих артистов? Нам срочно нужны сегодняшние газеты! Марсель!        Карлотта в обществе Убальдо Пьянджи отбыла в Америку. Или собиралась на днях. В любом случае, как пообещала эта славная чета, никто из них ни ногой больше не ступит в «Опера Популер», где творятся такие события. Подумать только, у них там призрак разгуливает, а они ведут себя так, будто ничего не случилось, да ещё и угрожают жизни и артистов, и зрителей – подрывают спокойствие в Париже! Дирекция плетёт интриги, и всё ради своей мадемуазель Даэ! Так пусть подавится – пусть все подавятся, они ещё не раз пожалеют, что вынудили саму Карлотту Джудичелли развернуться и уйти! Потому что она в «Опера Популер» больше не вернётся.        Эрик отставил чай, который ему принесли, фыркнул и закашлялся.        – Вернётся, – переведя дыхание, сказал он, – у неё эти фокусы что ни сезон… Увеличит гонорар, в крайнем случае. А что с моей оперой?        – Посмотрим, – Рауль развернул следующую газету.        «Несостоявшаяся премьера        Прошлым вечером в «Опера Популер» должна была состояться громкая премьера, которую так долго обещала дирекция – премьера оперы «Торжествующий Дон Жуан», по слухам, написанной рукой не кого-нибудь, а самого Призрака Оперы. Однако во время первого же акта произошла неприятность: в тот момент, когда, по рискованному замыслу автора, исполнители главных ролей низринулись словно в адские глубины, на зрительный зал едва не обрушилась громадная хрустальная люстра, что могло бы стоить жизни многим из присутствующих. К счастью, никто не пострадал, но из-за частичного разрушения потолка находиться в зале стало небезопасно, и зрителей пришлось вывести, а представление остановить.        Итак, по большому счёту зрители смогли услышать лишь одну арию, не считая вступления, но и эта ария оставила достаточно впечатлений, чтобы можно было выразить их в рецензии. Неожиданная замена Убальдо Пьянджи неким загадочным исполнителем немало нас удивила, но не разочаровала: голос этого артиста, который мы никогда не слышали прежде, оказался весьма и весьма интересен. Мягкий и глубокий, хотя и не вполне академический по манере звучания, он как нельзя лучше подходит для этой необычной постановки, которая в целом обещает быть новаторской, и как нельзя лучше соответствует роли Дон Жуана – коварного и опытного обольстителя, непревзойдённого в своём искусстве и вошедшего благодаря ему в историю. Словом, мы очень сожалеем, что эта многообещающая премьера так печально прервалась, и надеемся, что дирекция обратит внимание на наши слова, прислушается к ожиданиям зрителя и возобновит постановку, когда театр снова распахнёт свои двери».        – Это был не замысел, – ворчливо отозвался Эрик. – Опера вам не цирк!        – Зато вписалось очень органично, – возразил Рауль. – Ты же слышал, им понравилось. Кстати, если ты допил чай, то будь так добр укутаться одеялом: помнишь, что сказал доктор Огюст?        Призрак вздохнул.        – Ненавижу лежать в постели в парике, – сказал он. – Погаси свет.        – Но я собирался читать.        – Я знаю. Продолжим после.        – Вот уж нет, – Рауль отложил газету. – Эрик, ты можешь просто снять парик и маску тоже. Кроме нас здесь никого нет, да никто и не войдёт без стука…        – Нет. Довольно уже того, что здесь есть ты.        – Но я вовсе не…        – А я да!        Рауль возвёл глаза к потолку.        – Господи, – прошептал он, – угораздило же меня влюбиться в такого упрямца! Ладно, – сказал он, – я сейчас вернусь.        – Что-что?        – Сейчас вернусь! – виконт отодвинул портьеру и скрылся в гардеробной. Затем послышался шорох, что-то с лёгким стуком упало, а после этого Рауль возвратился с шёлковым платком в руках:        – Вот. Можешь его повязать.        – Он зелёный.        – Отлично, подойдёт к твоим глазам. Они у тебя слегка зеленоватые, знаешь? (Призрак покачал головой.) Как морская вода. Красивый цвет… Повязывай, – он сунул платок в руки Эрику. – Могу отвернуться, если хочешь.        Призрак вздохнул:        – Можешь смотреть, если пожелаешь.        – Пожелаю, – Рауль сел на пуфик, глядя прямо на Эрика и не желая отводить взор. «Ты упрям, но и я не хуже», – казалось, говорили его ясные голубые глаза. Эрик также не отводил взгляда – ни снимая парик, ни повязывая платок. Его движения были точны, решительны и проворны, но как бы ни хотелось виконту взглянуть на его руки, смотрел он ему только в глаза. А потом поднялся, подошёл ближе, склонился и поцеловал Эрика в уголок рта.        – Итак, – сказал он затем, – укрывайся как следует и продолжим. Положи парик там, Марсель ничего не скажет.        – Зато подумает, – возразил Призрак. Как-то неуверенно.        – И не подумает. Он не тот человек, как ты мог бы заметить. Так что продолжаем... – Рауль взял следующую газету. Он не знал, который час, и посмотреть было лень, но спать хотелось. Однако дать Эрику возможность успокоиться хотелось ещё больше, так что он продолжал читать. В их распоряжении было четыре рецензии, и он хотел видеть их все.        Итог оказался таким: и голос Эрика, и музыку похвалили по два раза. Третий критик отнёсся к услышанному с прохладцей, заявив, что рано судить об опере по одной только арии. Это была самая короткая и сухая рецензия из всех. Зато последняя...        Последняя оказалась разгромной. Критик разнёс всё: и неуместную претенциозность в истории обретения оперы, и декорации за их невыразительность, и костюмы за вульгарность, и танцы за пошлость («Что это за пляски при кабаке?»), и либретто за фривольность. И Кристин Даэ за бесталанность, и её партнёра – какого-то дилетанта, совершенное ничтожество что в плане пения, что в плане игры. Эпизод с падением люстры критик назвал божьей карой за изнасилование искусства. Словом, досталось всем.        – Ну, вот и... – Рауль отложил газету и взглянул на Эрика, ожидая реакции. – Всё, – удивлённо заключил он.        Эрик спал. Крепко и спокойно. Причём когда виконт ещё только начал читать последнюю статью, он бодрствовал, даже что-то переспросил...        А вот теперь уже спал. Как будто не его труд, не его самого только что старательно поливали грязью. Рауль даже пришёл в восхищение.        – Люблю тебя, – прошептал он, тихо, чтобы Эрик не услышал. – Люблю...        Потом достал часы из кармана и посмотрел на них: полночь. Тогда Рауль аккуратно привернул огонь в лампе и вышел из спальни, чтобы найти Марселя.        Но дворецкий шёл к нему сам: время было уже позднее, и гостю, да и хозяину тоже, не мешало бы отдохнуть. Так что они столкнулись в дверях спальни; Рауль приложил палец к губам и подтолкнул дворецкого в кабинет, одновременно закрывая за собой дверь:        – Говори тише, он спит.        – Я только хотел спросить, где вы будете спать, мсье.        – Постели мне на софе: думаю, не стоит оставлять его в одиночестве. И приготовь мне ванну: я устал, так что ложусь прямо сейчас. Кроме того, Марсель: не знаю, видел меня кто-нибудь или нет, но официально я в отъезде со вчерашнего дня. Так что меня ни для кого нет.        – Даже для мадемуазель Даэ?        – Особенно для мадемуазель Даэ. Проследи, чтобы прислуга не болтала.        – Как пожелаете, мсье, – дворецкий вежливо поклонился. – Вы позволите спросить вас?        – Да, Марсель.        – Это ведь он? Тот мсье, который нанёс вам удар шпагой?        Рауль кивнул:        – Да, это он. По-твоему, я сошёл с ума?        Дворецкий вздохнул:        – Как сказать... любовь сама по себе безумие, мсье. Как можно влюбиться, не потеряв при этом головы? Меня беспокоит лишь одно: вы уверены, что находясь рядом с этим человеком, вы не подвергаете опасности свою жизнь?        – Вполне. Ты не знаешь, что случилось, и я не стану говорить, но я знаю, что ни мадемуазель Даэ, ни Жюлю Ферро никогда не смог бы довериться так, как готов довериться ему.        – А кстати, – вспомнил Марсель, – мсье Ферро был здесь и спрашивал вас, когда вы уехали.        – В самом деле? – Рауль почувствовал дурноту. – Зачем он был здесь? Что ты ему сказал?        – Тише, мсье, вы разбудите вашего гостя. Сядьте, – дворецкий придвинул ему кресло. – Когда мсье Ферро узнал, что вы уехали, то долго и с жаром расспрашивал о вашем отъезде. Я ничего ему не ответил, потому что ответить было нечего, и тогда он ушёл, раздосадованный и в сильном гневе. О цели своего визита он не сообщил, но вы же знаете, что подруга одной из наших горничных служит у него. Я расспросил девушку, и она ответила...        – Что хозяин её подруги нуждается в деньгах? – догадался Рауль.        – Именно: на днях он заложил свои лучшие запонки, и, вероятно, не за горами день, когда ему станет нечего есть.        – И поэтому, конечно, нужно просить деньги у меня. Конечно, ведь кто, как не виконт де Шаньи, откроет кредит всем проходимцам и транжирам Парижа! Вот что, Марсель: с этого дня и пока я не скажу, меня ни для кого нет.        – Как вам будет угодно, мсье.        – И приготовь халат моего брата и другую ночную рубашку: я хочу, чтобы мой гость чувствовал себя как дома и ни в чём не нуждался. Пусть его просьбам будет уделено столько же внимания, сколько и моим.        – Само собой разумеется, – отвечал дворецкий. – Однако же если мсье Эрик попросит револьвер, я ему не дам.        – Да-да-да, в разумных пределах, Марсель, – нервно махнул рукой виконт де Шаньи. – Я приму ванну и лягу спать. Постарайся не разбудить его... если я ещё этого не сделал. Можешь идти.        Жюль… его только не хватало. Почему всегда, стоит возникнуть новой любви, как на горизонте сразу объявляется предыдущая? Рауль даже не знал, на что ему досадовать больше: на это появление вообще, на то, что этого не случилось раньше, или на то, что у него всего лишь собираются попросить денег, а сам он при этом безынтересен и бесполезен. Почему все вечно хотят от него чего-то? Денег, возможности освободиться от тягот этой жизни… а Эрик? Ему-то чего нужно? Плотских утех? Конечно, раз Кристин склонить не получилось – есть же он, её изнеженный женишок, который спит с мужчинами! Как удобно! Ну а если он откажется… боже, да никогда, ни за что на свете Рауль не поверит, что его собирались просто отпустить!        Словом, у него окончательно испортилось настроение.        Когда вернулся Марсель и объявил, что и ванна, и постель на софе готовы, Рауль ответил, что изменил своё решение и ляжет сегодня в комнате Филиппа. Гость? А что гость? Он уже сделал для этого человека больше, чем другие за всю его жизнь! Дворецкий возражать не стал и отправился исполнять приказание, но…        Полчаса спустя, отправившись доложить своему господину, что вторая постель готова, он обнаружил его спящим в первой – то есть, на софе. Повздыхав о порывистости, свойственной всем де Шаньи вообще и молодому виконту в частности, Марсель прикрыл дверь и удалился, оставив двух любовников спать в одной комнате.        Хотя и в разных постелях.