Жирафы, готика и абсент

      Последние несколько дней Мэнни был каким-то вялым. Он не бегал, как обычно, а просто ходил, при этом то и дело присаживаясь отдохнуть. Иногда он украдкой сморкался или чихал в рукав и всё чаще набрасывал на плечи покрывало. Его настиг коварный демон, который рано или поздно приходит ко всем смертным - осенняя простуда.       За окном кружились, падая, измятые тусклые листья, и пусть картина увядания природы несколько удручала его, Мэнни испытывал истинное эстетическое удовольствие, глядя на город, уходящий в зимнюю спячку. Он садился у окна, свесив ноги по сторонам от спинки стула и сложив на неё локти, и наблюдал, как полуденное солнце заходит за облака, оставляя на земле немного тепла, последний свой подарок людям перед долгим расставанием. - Опять ты расселся, проклятый орангутан, иди, приготовь мне чаю, - почти два часа дня, самое время Бернарду вылезать из своей берлоги. У него как обычно раскалывалась голова, глаза слипались против воли, а пальцы так тряслись, что он полминуты не мог поднять зажигалку со стола, так что Мэнни пришлось подойти и закурить ему сигарету. Набрав полной грудью ароматный дым, Бернард с упоением выдохнул его прямо в лицо помощнику, одарив того одним из самых своих неприятных оскалов, - Мэнни, друг мой, я, кажется, попросил принести чаю. Долго мне ещё его ждать?!!       Мэнни, обычно исполняющий приказы со скоростью орла, пикирующего на жертву, сейчас проследовал на кухню неспеша, тем самым до смерти взбесив начальство. Бернард нашарил на столе первый попавшийся предмет - карандаш - и швырнул его, на удивление метко, ему в спину. Никакой реакции. Выругавшись, он опустился в кресло и затянулся.       Мэнни принёс и поставил на заваленный барахлом пыльный стол две чашки чая. На одной из них был изображён портрет какой-то брюнетки, которая почему-то безумно нравилась Бернарду, а на другой - семья жирафов. Мэнни очень любил жирафов в целом и эту чашку в частности, потому что они напоминали ему о жарких летних днях. По какой-то причине именно летом происходили самые главные события в его жизни, и милые пятна и жизнерадостные лица этих зверей сохраняли внутри себя всё счастье, все улыбки и весь смех и грели его холодными промозглыми вечерами... Когда он протянул руку за конфетами, которые остались с детского фестиваля и теперь лежали в банке из-под машинного масла, Бернард брезгливо отбросил её. - Тебе нельзя есть эти конфеты. Они мои. - Но я же сам покупал их... - Ты опоздал. Теперь иди работай, олух. Приходи, когда поумнеешь.       Их общение состояло из коротких диалогов, которые походили на маленькие дуэли. Бернард всегда, всегда стрелял первым, а Мэнни приходилось уклоняться от его грубых и неприятных слов, при этом в большинстве случаев спасение было только в побеге с места сражения. И теперь он медленно встал и направился к коробкам с новой партией бестселлеров, которые следовало расставить по стеллажам. Когда он без единого звука удалился, даже не оказав сопротивления, Бернард почувствовал укол вины, и чтобы не признаваться себе в этом, крикнул вслед трусливо: - Бесхребетный придурок! Ты хоть раз в жизни пробовал настоять на своём? Когда и на это не последовало реакции, Бернард ощутил прилив ярости, в глазах у него помутилось, а рука сама потянулась за чем-нибудь тяжёлым. Он схватил чашку с жирафами и с неожиданной силой метнул её в Мэнни, не утрудив себя и секундным размышлением. Чай расплескался по пути, а массивная керамическая кружка основанием влетела ему прямо в голову. Неожиданный и мощный удар потряс его. В глазах поплыло, а пол стремительно приблизился к его лицу. Последним, что помнил Мэнни, было чувство несправедливости и обиды, звон керамических осколков, а ещё острая боль в рассечённом затылке.