***
Лёша подскочил, словно его подбросило взрывом. Кинулся к дорожке, но увидел её извивы и застонал: пока он совершит это восхождение по серпантину, Комаров десять раз уедет. Лёша бросился к тропинке, обозначенной красными верёвками. С разбега прыгнул вверх, цепляясь за каменистую почву голыми пальцами и вдавливая носки кроссовок в породу. Темно. Плохо видно, куда ставить руки. Уличные фонарики, обрамлявшие пляж, сюда не добивали, а света от луны не хватало. Не оглядываясь, Лёша припал к тропинке, карабкаясь с упорством уличного кота, за которым гонятся собаки. Не думая ни о чём, он переставлял ноги и руки, ломая ногти и отчаянно вгрызаясь в склон. Один раз он оступился и проехался подбородком по камням. Перевёл дух и снова рванул вверх. Если Комаровы идут по серпантину не торопясь, то он нагонит их наверху. Успеет сказать, что… Лёша пока не придумал, что он скажет Комарову. Он добрался до площадки, на которой стоял днём, и услышал, как на стоянке пансионата заработал автомобильный двигатель. Чёрт! Лёша побежал наперерез, перепрыгивая взрыхлённые клумбы и скамеечки. «Мерседес» выруливал со стоянки. — Стой! Подожди! — заорал Лёша и выскочил под колёса. Комаров резко затормозил. Объехал Лёшу и припарковался на обочине под огромным дубом. Лёша сломался в пояснице, упёрся изуродованными руками в колени и дышал на раз-два-три-четыре, чтобы восстановить дыхание. Комаров подошёл к нему. Лёша поднял голову, но сказать ничего не мог, из горла вырывались хрипы. Комаров взял его под руку и отвёл к машине, но сесть не предложил. Они остановились около багажника. — Что ты хотел, Томилин? Ты обещал не лезть ко мне, — тихо сказал Комаров. — Прости, я идиот. Я ничего не знал о вас с Федей. Меня никто не предупредил, я не слышал никаких сплетен, просто хотел понять, что с тобой случилось. Почему ты перестал летать и развёлся с женой? Почему живёшь один в пустой квартире и бухаешь три раза в неделю? Я не хотел унизить тебя перед людьми, не хотел навредить… Какой же я придурок! Если ты меня когда-нибудь простишь… Комаров положил руку ему на плечо. От неё шло блаженное тепло. Лёшу неудержимо потянуло потереться щекой об эту руку, и он сделал это не таясь, наслаждаясь прикосновением грубоватых костяшек к своему лицу. Хмель туманил голову. Комаров не убрал руку, сжал его плечо: — Алексей, мы с Федей часто летали вместе. Правила запрещают создавать постоянные экипажи, но авиакомпания небольшая и расписание часто совпадало. Мы с Федей дружили. Не просто дружили — он был мне как брат. — Денис мне рассказывал. Он тогда маленький был, но вас помнит. — Да, Денис помнит. В то утро Федя попросил пилотировать самолёт, и я разрешил. Это обычная практика: второму пилоту нужно учиться пилотировать, а не только выпускать шасси. Во время разбега я должен был следить за скоростью и сообщить о достижении скорости принятия решения. «Ви ван» — это крайняя точка, когда самолёт можно остановить. Лёша кивнул. Он всё это знал. — Я сказал «Ви ван», он ответил «Продолжаем», и в этот момент я положил руку… на его руку. Он держал рычаги управления двигателями. Я раньше так делал, и он не возражал, но в тот раз вырвал руку. Очень грубо. Мы посмотрели друг на друга и отвлеклись от полосы. Его лицо было красным от злости. Я перехватил РУДы и приказал прервать взлёт. Пока тормозили, я за ним наблюдал — его трясло, он сжимал и разжимал кулаки. Я удивился, как врач допустил его к полёту. — Ты взял его за руку, пока он взлетал? — Не взял. Просто прикоснулся — это не нарушение процедуры взлёта. Когда я летал с Ильёй Михайловичем, он часто придерживал меня на РУДах. — И что потом? — Мы остановились. Слава богу, полосы хватило, а могло и не хватить: после «Ви ван» прошло секунд шесть-восемь. Очень опасная ситуация. Всё это время мы молчали, но Федю колотило. Я хотел спросить, что с ним, но он сделал знак, что переговоры в кабине записываются, и я промолчал. — Он не хотел, чтобы вас слушали? — Да, не хотел попасть в расшифровку. Мы перебрасывались только служебными фразами, а когда остановились, он вытащил меня из кресла и затолкал в туалет. Я не сопротивлялся, я тоже хотел с ним поговорить. Лёша сглотнул. Комаров стоял к нему вплотную и рассказывал свою историю спокойно, почти равнодушно, и очень тихо — наверное, чтобы Никита из машины не расслышал. Лёшу окутывал знакомый медово-горький запах, до лица доносилось тёплое чистое дыхание. От этой близости слабели ноги. Он представил, как мощный тренированный Стародубцев стоит в туалете напротив Комарова — на том же расстоянии, что и они сейчас, — и его скрутило от ревности. Комаров ещё не закончил рассказ, а Лёша с тоской предчувствовал развязку. — Поговорили? — Да. Он спросил: «Скажи честно, ты хочешь меня выебать?». Это прозвучало так дико, что я засмеялся. А потом… Потом я… — Рука Комарова упала с плеча и сразу стало холодно и неуютно. — В общем, мне хватило трёх секунд, чтобы осознать, что у меня стояк и я действительно хочу его трахнуть. Лёша клацнул зубами: — А раньше не осознавал? — Нет! Максимум — я думал, какие красивые у него губы. Девушки, наверное, млеют, когда он их целует. Я никогда не планировал заниматься с ним сексом, ничего такого. Я любил его как друга, как брата. Не знаю... я просто его любил. — И что ты ему ответил? — Я сказал: «Да, я хочу тебя выебать, если ты тоже этого хочешь». В ответ он меня ударил — чуть нос не сломал. Ну и по мелочи: бровь разбил, губу порвал. Запретил к нему приближаться, — Комаров пошатал переносицу, словно проверяя старую травму, и отодвинулся от Лёши. — Ты сказал, что ты идиот, но я тебя переплюнул. Предложил другу поебаться… — А потом? — Потом нами занималась Комиссия по расследованию прекращения взлёта. Признали, что я виноват в инциденте. Председатель Комиссии пытался докопаться до правды, но я не мог ему сказать, что Федя озверел от того, что я тронул его за руку. — Комаров поёжился. — А Федя всё им рассказал. — Рассказал?! — Ну да. Мне запрещён доступ к материалам расследования, но буквально в тот же день пошли слухи, что я его домогался и ему пришлось защищаться. Это враньё, я не домогался, но в целом информация не сильно искажена. Кроме меня и Феди, никто не знал о причине конфликта. Если я промолчал, значит, разболтал он. — Он выставил тебя придурком, который приставал к пилоту во время взлёта. — Звучит бредово, но многие поверили. Когда моя жена об этом услышала, то подала на развод. Сказала, что у неё лопнуло терпение. И, конечно, мне пришлось уйти из отряда, чтобы не пересекаться с Федей. Я вообще хотел уволиться, но директор уговорил остаться в офисе: он служил с моим отцом в Афгане, знал меня с детства. — Ты поэтому отказался встречаться со мной? Лёша смотрел под ноги, придавленный свалившейся на него правдой. — Почему «поэтому»? — переспросил Комаров. — Потому что до сих пор любишь его? Стало так тихо, что Лёша расслышал весёлые крики на берегу. Над головой шелестели молодые дубовые листья, а в машине Никита слушал музыку: до них доносился мелодичный речитатив. Комаров молчал. — Когда ты сказал, что у нас ничего не получится, что я ошибаюсь… — с запинкой спросил Лёша, — что ты боишься сделать мне больно… ты имел в виду, что любишь другого? Снова тягостное молчание, а потом глухое: — Да. — Надо было сразу сказать. — Надо было, — согласился Комаров. — Мне пора, Алексей. Теперь ты знаешь правду, а я должен отвезти ребёнка к его маме. Потом у меня ещё сборы. Лёша схватил его за футболку, из него вырвалось хмельное и отчаянное: — Серёжа, что мне делать? Как мне жить без тебя? — Перестань, всё нормально. Помирись с Денисом. Он неплохой парень и очень тебя любит. Я видел, какими глазами он на тебя смотрит, — мне кажется, у вас есть шанс. А у нас изначально шансов не было. Всё, отпусти меня, я должен ехать.***
Лёша добрёл до крытой остановки и рухнул мимо скамейки на пол. Поджал ноги и обхватил себя пораненными руками, ощущая, что непроизвольно раскачивается туловищем, — то ли перепил, то ли сходит с ума. Неважно, что говорила о Комарове Надежда Николаевна: ну, слухи, ну, инцидент на ВПП. Как сказал Илья Михайлович, нет лётчика, у которого бы не было происшествий. Неважно, что говорил Денис: грязная история, блядство в небе. Покажите хоть одного пилота, кто не думал бы о перепихе с хорошенькой стюардессой. Девчонки сами не против, работа стрессовая, а секс снижает уровень стресса и укрепляет корпоративный дух. Неважно даже, что сказала Настя. Если кто-то верит, что командир пытался изнасиловать второго пилота прямо за штурвалом, то у этих людей проблемы с головой. Все эти кривотолки Лёшу не ранили. Также его не задевала убеждённость Дениса, что Комаров стопроцентный натурал. В конце концов, у Комарова крайне своеобразный опыт с мужчинами: один стояк на лучшего друга после прерванного взлёта и минет от подчинённого. Похоже, это всё. С таким скудным багажом он действительно может считать, что у него не было секса с мужчинами. Мучительно задевало другое. То, с какой отчаянной смелостью Комаров принял своё желание быть с Федей. Осознание — мгновение на раздумья — предложение. Пилоты, конечно, приучены принимать решение за доли секунд, но этот чёткий посыл в его словах: «Я выебу тебя, если ты тоже этого хочешь» — это же не просто признание факта, что член встал, это объяснение в любви, это обещание будущего. Комаров не сказал Феде, как Лёше: «Что за бред? Притормози и включи мозг». Комаров был предельно, бесстыдно и опрометчиво честен с тем, кого любил по-настоящему. С тем, кого он и сейчас любит, несмотря на то, что пострадал от своей честности. И если раньше Лёша утешал себя тем, что Комаров по натуре нерешительный, что он игнорирует свои потребности из страха навредить кому-то мифическому, что ему нужно время для осознания своих желаний, то сейчас эти причины рассыпались в прах. Комаров ничего не боялся, он всё ясно осознавал и был феноменально решителен, когда речь шла о любимом человеке. Вот и всё. Если бы Федя подошёл к нему в душевой, всё было бы иначе. Ничего бы им не помешало: никакие прошлые ошибки и никакие немцы, врезающиеся в Альпы. Ревность, смешанная с горьким сокрушительным разочарованием, сжала сердце так больно, что Лёша охнул и приложил руку к груди. Голова кружилась, в ушах звенело. Постепенно начинали саднить пальцы. Лёша поднёс их к глазам и рассмотрел сломанные ногти и грязь, забившуюся в ранки. Он заплакал — беззвучно, бессильно, не вытирая слёз. «У нас изначально не было шансов».***
Вдали раздался мелодичный звяк. Лёша увидел размытый силуэт, приближающийся со стороны пансионата. Ещё звяк, и на дороге показался велосипедист, медленно, вихляюще едущий от фонаря к фонарю. Денис его заметил, хотя Лёша отодвинулся в тень. Подъехал к остановке и прислонил велосипед к столбу с расписанием. Не торопясь зашёл внутрь и сел на бетонный пол рядом с Лёшей. Достал пачку сигарет: — Будешь? Лёша попытался вытащить сигарету, но изодранные пальцы дёрнуло болью, и он попросил: — Прикури мне. У меня руки болят. Денис раскурил сигарету, огонёк осветил его рыжие пушистые ресницы, и Лёша вспомнил их первую встречу. — Денис, скажи честно, ты хочешь меня выебать? Денис поперхнулся дымом: — Почему ты спрашиваешь? — Ответь. — Что значит «выебать»? Ты хочешь быть снизу? Ну, давай, я не против. То есть я попробую, но… — Ой, всё. Денис заткнулся. Лёша забрал из его рук тлеющую сигарету и жадно, глубоко затянулся: — Только сбрей свою козлиную бородку, ладно? В этот раз Лёша не постеснялся пойти в дом Надежды Николаевны. Во-первых, она всё равно была в курсе, во-вторых, эмоциональное опустошение словно выморозило его изнутри. Он больше не стыдился, что трахает сына начальницы, который хлопочет перед матерью о карьере своего любовника. Пусть все знают. Все и так всё знают. В коттедже было темно и тепло. Лёша заперся в ванной комнате и долго, бездумно стоял под горячим душем. Напор он поставил на максимум. Вода обрушивалась ему на плечи колючей тяжестью, и Лёша подставлял под струи то шею, то спину, то лоб. Мысли смывало вместе с потом и грязью, голова наполнялась чудесной звенящей пустотой. Он вышел голым, без полотенца, и пошёл на свет одной из спален. Кровать расправлена, уголок белоснежного одеяла предусмотрительно отогнут, а на бра накинута цветная тряпка, чтобы сделать освещение мягче. Денис в своём репертуаре. На прикроватной тумбочке Лёша увидел квадратик презерватива и тюбик с гелем. Не удержался и хмыкнул. Только ароматных свечей не хватало. Денис вскочил с кровати: — Ложись, я быстро, — и исчез из комнаты. Лёша выглянул в окно: кусты сирени, облитые лунным светом, берег реки не виден. Народ, наверное, ещё пьёт, веселится и танцует. На минуту захотелось спуститься и дать-таки в морду Стародубцеву — за Настю, которая с горя нажралась водки и полезла к Илье Михайловичу, за Комарова, который безропотно вынес клевету и потерю любимой работы. И за себя — за свою жгучую ревность, зависть и невольное восхищение зрелой мужественной Фединой красотой. За то, что пустота в голове снова заполнилась картинками их сплетённых тел, слитых губ, соединённых рук — на рулях управления двигателями, всё невинно, строго по делу и не противоречит процедуре взлёта, но почему так больно от того, что двое мужчин проводят час за часом в тесной пилотской кабине, наедине друг с другом, на расстоянии прикосновения? Только двое мужчин и бескрайнее небо вокруг. Несбывшаяся любовь самая крепкая. У Комарова не сбылось с Федей, у Лёши — с Комаровым. В ванной перестала литься вода. У Дениса тоже не сбылось, но у него хотя бы есть надежда. Хорошо, надежды нет, зато есть доступ к телу. Лёша лёг поверх одеяла. Зашёл Денис в полосатом банном халате и плотно закрыл дверь. Без бороды он выглядел хуже — как толстый некрасивый младенец. — Лёш, ты знаешь, я не актив… — Я сегодня тоже, — сказал Лёша и перевернулся на живот, показывая, что не собирается проявлять активность. Почувствовал нежное прикосновение между лопаток. Денис целовал его спину, спускаясь к ягодицам. Лёша зажмурился. Нет, это Сергей Комаров его целовал. Сергей, который его хочет и которому плевать на всё: на прерывание взлёта, на Комиссию по расследованию, на семью, слухи, потерю работы, уважения и дружбы. Сергей развёл его ягодицы и принялся лизать анус. Лёшу выгнуло от удовольствия. Он подставился под влажный язык, который деликатно и старательно вылизывал каждую складочку. Не стесняйся, любимый, я обожаю римминг, я заранее обожаю всё, что ты захочешь со мной сделать. Я твой, я весь твой. Член тёрся о гладкое постельное бельё, и Лёша плавал в жарком мареве своих фантазий. Воображаемый Комаров, сидящий между его раскинутых ног, осторожно растягивал анус. Коснулся простаты, погладил согнутым пальцем — и сладко скрутило внизу живота. Запульсировало в заднем проходе. — Трахни меня, — попросил Лёша, скользя грудью по кровати и приподнимая зад. Его воспалённая фантазия соткала новую реальность: они в туалете «боинга», пахнет антисептиком, резиной, пластиком и чуток отработанным керосином. Ни на что не похожий запах, который запоминаешь сразу, навсегда и никогда ни с чем не перепутаешь. «Хочешь меня выебать?» — «Да, если ты тоже этого хочешь». Я хочу. Член набух и сочился смазкой. Лёша обхватил его рукой и нетерпеливо задвигал бёдрами. Денис попытался ввести член, но у него не вышло. Он пыхтел и возился, давил пальцами на вход, добавлял геля, но делал только хуже. Лёша перекатился на спину и посмотрел на Дениса. С его полувставшего члена безжизненно свисал презерватив. — Отсоси мне, — Лёша закрыл глаза. Денис сосал так энергично, словно хотел высосать мозг из позвоночного столба. Если бы когда-нибудь, в этой жизни или другой, с ним или с другим мужчиной, во сне или наяву, Комаров согласился заняться оральным сексом, то как бы он это делал? Лёша не успел додумать новую фантазию, как начал спускать. Длинные мышечные спазмы выталкивали сперму в горячий рот, в узкий просвет между нёбом и языком. Лёша содрогался от конвульсий, пока не обессилел и не обмяк.***
Утром он проснулся с чугунной головой. Дениса в комнате не было, но на столике стояла чашка с водой и лежала таблетка величиной с пятирублёвую монету. Заботливый какой. Лёша кинул таблетку в воду и откинулся на подушки, слушая шипение аспирина. За дверью происходило какое-то движение, слышались неразборчивые голоса. Надеясь, что там не собралась бухгалтерия в полном составе, Лёша надел халат и высунул голову в дверь. В гостиной за обеденным столом сидели Надежда Николаевна и Денис. Пахло крепким кофе и жареными яйцами. Лёша вышел из спальни и босиком прошлёпал до стола. — Доброе утро, Алексей, — сказала Надежда Николаевна. — И вам доброе утро. Денис светло заулыбался и перегнулся через стол, чтобы чмокнуть Лёшу в губы. Надежда Николаевна цокнула языком и закатила глаза, но от Лёши не укрылось её хорошее настроение, её готовность принять в семью человека, которого полюбил сын. Это трогало. Не каждая мать способна на такую безусловную любовь. — Яичницу с сосисками будешь? — спросил Денис. Лёша кивнул и получил огромную тарелку с едой и чашку кофе с молоком. Наверняка готовил Денис: белок идеально прожарен, а желток дрожит под крупинками соли и мелко рубленным укропом. Сосиски равномерно румяные, а не взорванные изнутри, как обычно получалось у него самого. Пока Лёша ел, Надежда Николаевна сказала: — Я вчера слышала, что сказала тебе Настя про Комарова. Она права, такие слухи ходили, но никто в них не верит. Лёша кивнул. Она добавила: — Я давно дружу с Сергеем и хочу тебе сказать, что он не гей. У него был счастливый брак. Он женился в двадцать лет, сразу после училища, и в том же году у них родился Никитка. Сергей на руках носил свою жену… — Надежда Николаевна глотнула кофе. — Но даже если бы он был геем, то не стал бы приставать к Феде в самолёте. Это абсурд. Лёша снова кивнул. — Я никогда не расспрашивала его о том случае. Зачем лезть человеку в душу? Захочет поделиться — сам расскажет. Я думаю, они из-за чего-то поссорились и вынуждены были остановиться. А когда пошли слухи, им хватило ума промолчать: в таких делах чем меньше оправдываешься, тем лучше. Лёша промычал: — Угу. — А зачем ты побежал за ним вчера? — Хотел извиниться, что поднял эту дурацкую тему. Я ж не знал, что там сплетнями всё обросло. — Извинился? — Да. — Он тебя простил? — Думаю, да. Если Надежда Николаевна хотела услышать подробности, то ей пришлось удовольствоваться краткими «да». Лёша не собирался никому рассказывать правду. О ней знали два человека, теперь — трое, на этом — всё. — Ну и хорошо. А то я за него переживала, ему каждый раз неприятно, когда эта тема всплывает. Я б с ним поговорила, да он уже улетел. — Куда, в командировку? — Нет, в Америку. Ему надо получить допуск на новый «боинг». — Что? — Лёша уронил вилку. — Почему в Америку? У нас разве нельзя получить допуск? — У нас в городе — нет, всё равно пришлось бы ехать в Москву или Петербург. Но лучше за границей — цена чуть выше, зато там и теория, и тренажёры, и полёты с инструктором. Заодно английский до четвёртого уровня подтянет. Почти все наши лётчики переучивались в Денвере. Ну, кроме тех, кто летает на «эмбраэрах», — эти в Швейцарии учились. — Денвер, значит, — Лёша подавил желание срочно открыть карту США. — Надолго? — Недель пять. Может, дольше, если он захочет отдохнуть после экзаменов. А потом — домой, за штурвал. Летом много чартеров, нужны дополнительные пилоты. А вы с Денисом не планируете в отпуск? Я видела расписание: можно без пересадки слетать в Анталию или Бургас. — Может, осенью, — ответил Денис, который до этого молча слушал разговор матери и Лёши. — У диспетчеров летом тоже полно работы. Кому-то же надо следить, чтоб все эти чартеры не поврезались друг в друга. Надежда Николаевна засмеялась: — Ну да, без тебя никак. Если решите осенью ехать, я Алексею подпишу заявление на отпуск, можете на меня рассчитывать.