Четыре любви Талии Грейс

      Я очнулся, я живой,       Теперь я знаю, во что верю в глубине души.       Настал мой час,       Я буду делать то, что хочу, потому что это моя жизнь,       Прямо здесь, прямо сейчас.       Я буду стоять на своём и не уступлю своих позиций.       Я знаю, во что верю в глубине души,       Я очнулся, я живой...       Они вчетвером скоро доберутся до лагеря. Они успеют. Должны!       Сзади послышался топот приближающихся ног. Монстр прихрамывал благодаря меткому удару дочери Афины. Но он был уже близко. Слишком близко.       Они с трудом забрались на холм. В боку нещадно кололо от непрерывного бега. Впереди замаячили арочные ворота с горящими факелами по бокам.       Жуткий рев в десятке футов. Ближе. Еще ближе.       Решение пришло мгновенно.       - Я его задержу! Идите!       Не слушая протестов друзей, девушка бросилась со своим копьем на монстра. Завязалась смертельная схватка. Ей уже не хватало сил на то, чтобы сгенерировать разряд молнии и шарахнуть им великана. Нет, она не боялась, что потеряв сознание, умрет от лап чудовища. Она это и так знала. Знала, что идет на самопожертвование. Просто это было бы слишком быстро. Ей нужно было задержать врага. Ценой своей жизни потянуть время, чтобы друзья успели добраться до лагеря. Оставалось только драться.       Оба противника были ослаблены утомительной гонкой и ранениями. Удар – отражение. Выпад – перехвачен. Девушка назойливым щенком вертелась под ногами циклопа, не пропуская его дальше вершины холма. Неудачно замахнулась и пропустила грубый обхват вокруг себя. Она ощутила, что ее сминают, словно жестяную банку. Кости затрещали, мышцы взвыли, а из легких с хрипом вырвался весь запас воздуха. Голова, казалось, вот-вот взорвется от дикой боли.       Где-то издалека, сквозь звон в ушах, донесся отчаянный вопль девочки и крик юноши. Они звали ее по имени. Но они должны идти. Парень пообещал ей, что защитит малышку.       Она почувствовала, как упала на траву. Все тело полыхало огнем, плавилось в дикой агонии. Это последнее, что она чувствует.       Расступились тучи, открывая звездное небо. Может, это отец решил попрощаться? Она попыталась поднять руку, но сил уже не осталось. Могла лишь смотреть сквозь бегущие по щекам слезы на ушитый бисером черный бархат. Последняя беззвучная молитва была всецело обращена к отцу: «Прошу, спаси их всех, пусть они выживут!»       В ответ молния ослепила ее своей вспышкой.       Этот сон ей снился беспрерывно. Казалось, что это какое-то проклятие, насланное самой рекой Стикс. Постоянное страдание. Сдаться? Да черта с два! Она ведь дочь Громовержца. Она сильная, ее не сломить какому-то вонючему циклопу, пусть и посланному самим Тартаром! Семья в опасности, две больно пульсирующие части ее сердца нуждаются в ней. Поэтому нельзя было сдаться! Когда отчаянье накатывало новой волной, в памяти всплывал образ любимых. И именно поэтому в своем кошмаре она раз за разом находила в себе силы защищать свою семью, стоять за них горой, что бы ни случилось. Они успеют убежать! Должны… Эхо от крика девочки слышалось буквально недавно. Может, минуту назад? Или час? Но из-за страшных мук, терзающих тело и душу, ощущения приближающейся смерти и безысходности, казалось, что прошли десятилетия…       Вдруг в этой ужасающей какофонии рычания и криков, бесконечной адской боли и отчаянного желания защитить собою родных стало что-то меняться. По-видимому, до этого были просто цветочки. Потому что стало еще больнее. Куда уж хуже? Но нет, было куда. Теперь боль от выкручиваемых конечностей отошла на второй план, уступив место жгучему разъеданию кислотой. Каждая клеточка ее многострадального тела горела белым пламенем, рождая в воспаленном мозгу (если от него вообще что-то осталось) все новые кошмары. Вся ее сущность плавилась, как масло на сковородке.       Сколько длилась усилившаяся пытка, сказать было трудно. Часов-то не видно (Еще и иронизирует, Аид задери! Характер, однако). Но она чувствовала, что уже на пределе. Чувствовала, как умирает. Может, тогда эта нечеловеческая пытка закончится? Со смертью ведь боль уходит, верно?..       И вот, наконец, боль прекратилась. Наверное, чувства окончательно отказали. Нервные окончания переварились в той кислоте. Какая долгожданная смерть. Сколько времени она об этом мечтала… Странное, конечно, желание для двенадцатилетней девочки (хотя, что странно, а что нет – трудно сказать в отношении полукровки). Если бы она могла, то улыбнулась, но мышцы не слушались. Она их не чувствовала уже, как и всего тела. Только нарастающее тепло. Может, это теплый бриз с Островов блаженных? Но нет, что-то не так. Со смертью силы должны покидать тело, а она ощущала, что они наоборот возвращаются. Значит, не все чувства атрофировались, раз она может чувствовать все это.       С каждым мгновением ей становилось все теплее и легче. Да, именно легче. Она перестала слышать крики друзей. Теперь ее сон стал спокойным. Впервые за столько времени этот жуткий кошмар прекратился. Но она по-прежнему чувствовала себя раздавленной. Что ж, неудивительно. И раз уж она выжила (если это все-таки жизнь), нужно было окончательно убедиться, что ее родные в целости и сохранности.       Ее глаза были закрыты, но веки освещало солнце. Вот почему стало тепло. Вероятно, она пролежала здесь всю ночь, а теперь наступил рассвет. В ушах слышался нарастающий гул голосов и перешептываний. Чьи-то всхлипы. Окончательно проснувшись, встретилась с зеленью беспокойного моря в глазах напротив. Он нёс что-то про амброзию и пытался всех растормошить. «О да, парень, только ты немного опоздал» , - пронеслось тогда у нее в голове.       Совсем немного.       С тех пор она нередко стояла там, под своей сосной. Задумывалась и невольно замирала, устремив взгляд с холма и обозревая окрестности. Она защищала их собой. Вот почему у лагеря появились защитные границы на эти годы. На время ее кошмарного сна. Вот какова была цена защиты всех полукровок. Жертва. Ее самопожертвование. Перед каждым монстром ставила нерушимую стену, ограждая родных от новых атак. Лишь бы они были живы.       Жертвенность. Горькое слово, от которого хочется сплюнуть все напускное веселье и стереть с лица и мозгов последние признаки беспечности. Хотя, когда она в последний раз веселилась? Так, для себя?       Она привыкла жить в постоянном страхе за всех, кто ей дорог. Бояться, что им кто-то может навредить. Сначала беспокойство о матери, затем опека брата, забота о своих новых друзьях, любимых. И, наконец, пять лет жизни в виде защитного барьера лишь сильнее утвердили уже сформировавшийся характер девушки. Качества вечной защитницы въелись в ее сущность, стали вторым «я». Слишком рано повзрослела. Рано взяла на себя обязанности взрослого. Обязанности любить самоотверженно.       Она привыкла отдавать свои нервы под нож сумасшедшего маньяка-случая. Раз за разом из ее душевного покоя вырывал он по одной струнке. А она позволяла. И не потому, что была мазохистом. А потому что этот чертов маньяк был еще и ее кукловодом. Он знал, за какие ниточки побольнее потянуть, а какие и вовсе обрезать. То ли мать, которая должна быть примером для своих детей, медленно скатывающаяся на обочину жизни. То ли Парень, что подарил первое чувство влюбленности, а потом втоптал в грязь ее сердце. Или же друзья, что оставляли ее, уходя из жизни.       Она привыкла терять тех, кто ей дорог. Плакала ли она когда-нибудь? Глупый вопрос. В конце концов, она же не машина. Только никому не показывала свои слабости. С каждым новым уходом близкого человека, с цветка ее сердца слетал один лепесток. С каждой войной он все больше облетал. Новые лепестки появлялись, но крайне редко. Она больше теряла. И не только в битвах.       Она ненавидела, когда ее используют в своих целях. Кто бы то ни был. Быть игрушкой, очередной пешкой в руках людей или богов. Отвратительное чувство. Она хотела уважения. Это было ее главное условие в любых отношениях. Те, кто предавал какие-то ее искренние чувства, терял это уважение. В ее глазах имя этого человека переставало писаться с большой буквы. Оставалась лишь жалость, как и к любому живому существу, но незначительная.       Однако, кто удостоился дружбы и признания, был для нее важен. Близких она берегла как зеницу ока. Готова была стоять горой за них. Беречь тех, кто стоил ее заботы. Ее любви. Она отдавала себя на служение всем, кто был дорог ее сердцу. Каждому по лепесточку, по части своего цветущего сердца.       Ее цветок – не обворожительная роза, не женственный тюльпан и не сладкий ландыш. Это всё не то. Она – не томная нежность и не опьяняющая страсть. Она – верная и самоотверженная любовь.       Она – алая гвоздика. Дийос Антрос*. Цветок Зевса.