Вечность

Они смотрят от обратного и видят в этом надобный смысл – размытые разводы уходящей в вечность горечи и терпкий, чуть горький привкус мандариновой кожуры. Ни сменяющиеся дни, ни другие сезоны этого не меняют – стойко, словно совсем нельзя отбить, запах влюблённости вьедается в лёгкие, дразнит и наполняет до самого конца. И они, ко всей бессмысленной прелести, от этого почти зависимы. Зависимы даже тогда, когда совсем не одни в тренировочном зале – в глазах Джихуна тёмная вечность растворяется вперемешку с грязными кусочками льда, у самой каймы и в глубине. Он делает пометки в блокноте, щурится как-то недовольно и одёргивает его совсем напряжённо, но останавливается на половине слова, бросая краткое «Забудь» одними лишь губами. Сунён вздрагивает, недовольно как-то шипит и убирает мокрую чёлку с влажного лба, рассматривая себя в зеркале. Маленькие дети склонны скрывать большие грехи – они оказались именно такими, вот и скрывают общую вечность. – Времени суждено стать песком... – почти загадочно и двузначно говорит Сынчоль, опираясь спиной о холодную стену, не добавляя привычного «под нашими ногами» и не улыбаясь. Совсем. И взгляд у него слишком грустный, утопающе, словно нарисованный старым грифелем и залитый водой до границ. А ещё он совсем бледный и немного помятый, будто жизнь видит в этом специфическую сладкую утеху – мучить тех, чьим бабочкам не суждено жить и теплеть на коже. Наверное, если бы Сунён предпочитал смотреть куда-то дальше и глубже, то смог бы рассмотреть хрустящую корку у каймы радужки и надтреснутую душу внутри. Но Квон не был птицей далёкого полёта, не умел читать чужие чувства и лишь чувствовал под пальцами липкую, влажную вечность Джихуна. Тот улыбался как-то совсем по-кошачьи, всматривался глубже внутрь и практически разбивался кусочками от холодных пальцев на коже. А Сунён мог вечность рисовать разводы и сбитые линии, касаясь пальцами рёбер и виском прижимаясь к виску – ответом служило совсем сбитое «Сунён-а, прекрати». Никогда «хён», лишь по-имени, словно формальности отброшены давно и насовсем, а густое и липкое имя на кончике языка остаётся сладко, почти приторно. И он не то, что ненавидел это, но чувствовал различие пристрастий так ярко, как чувствуют боль в прошитом сердце. А его сердце было прошито Джихуном в их первую встречу однажды и навсегда, крепкими нитями судьбы.