Вечность

Они могут быть вечность вместе, даже разбегаясь по сторонам не близким, противоположным. Ведь в их узах в горечь намешана страсть, и ненависть разбавлена трепетной любовью, заменяя терпкость сладостью и медовым привкусом на языке. Даже когда Джихун убирает его руку со своего плеча, недовольно, сквозь зубы говорит «Прекрати!», словно виновен во всём и прикосновения дарят боль. А он… Он сам не знает, сколько они ещё будут вот так идти по дороге жизни – вроде и вместе, но всё также порознь. Ладони от этого очень влажные, потные, и мысли становятся особенно тяжёлыми, а ещё он не понимает – словно старый, почти сломанный механизм зажевывает киноленту – можно ли им вместе делить единую вечность, если тот, временами истеричное «я» Джихуна он Джихуном назвать не может, не хочет. Не понимает и вплетает пальцы в волосы, устало шепча что-то себе под нос – не то о своей усталости, не то о глупом Джихуне. Ручка едва не продирает разлинееный лист, и на символах слишком явно меняется нажим – он расписывает важные элементы для будущей хореографии, чтобы потом со всеми – ребятами и хореографом – согласовать. Расписывает – и думает о совершенно другом, с тоской поглядывая на противоположную сторону зала. Джихун вечность говорит о том, что их любовь невозможна – сводит упрямо на переносице брови, поджимает губы и отводит взгляд. Для него «невозможно» понятие абсолютное, и любовь к Сунёну, столь знакомому Сунёну, в это понятие входит точно. И если бы не то горькое, проклятое всем миром «Квон Сунён» у него на рёбрах, под сердцем – он помнит, как было больно, как краснела и трескалась кожа, когда там появлялось, понемногу, имя – то было бы куда легче. А теперь ему приходится молчать об истинности, упрямо говорить о том, что ему предназначен кто-то другой – хотя он своими глазами видел своё же имя на теле Хоши – и врать о собственных чувствах. Врать обо всём этом Хоши, врать об отношениях группе, ничего не говорить компании, родителям, миру… Врать себе, уверяя, что может и лишь крепкая дружба достаточна для истинности – вот только его родители так не думали бы, учитывая темнеющие на запястьях имена и сладко-горькое «Наша дружба так и закончилась, когда появились имена» на устах матери каждый раз, когда она опять становилась мечтательной и расспрашивала сына, у которого уж точно метка появилась, с кем же его связала судьба. Ах, его мать мечтала о милой девушке для своего сына, которая тихо поддерживала бы его и дарила уют – Хоши не был девушкой, и тихим тоже, но вот уютно с ним было, даже очень. Поэтому, когда тот засыпал в тренировочном зале, он позволял себе касаться его лица, поправлять спутанные влажные волосы и смотреть с нежностью. Огорчённой нежностью. Сунён вечность думает, что чувства до тла выжигают его. Он уже устал с тоской смотреть на маленькую фигуру где-то в самом конце зала, устал видеть чужую холодность и знать о противоречиях. Устал, что только собственный беспокойный сон может быть для них сближающим фактором – в его глазах осколки отчаянья и отображение, водянистое и слабое, Уджи, пьющего сладкую газировку и внимательно – наверное, ведь так выглядит – слушающего восхищённого и усталого Дино, который так и норовит обнять его. И для самого Квона вроде и время ревновать – у него же, чёрт возьми, имя Джихуна на теле – но вроде и время для беспокойного интереса. Потому, что Джихун тих, задумчив и умопомрачительно красив – это делает его непозволительно счастливым, да и нет в нём черты собственника, в отличие от того же Вону. Пугающего Вону, который одним взглядом говорит обо всём, а потом восхищённо, с трепетом держит за руку Мингю. Джонхан, задумчивый и милый Джонхан, лишь качает головой – разбирайтесь, мол, сами, развели тут агентство знакомств. У него в душе цветущая нежность определённости и привычка для всех быть за маму. Рядом с ним сидит Джису, улыбается и не сводит взгляд никуда – для него вся вечность рядом и на любые правила становится плевать, ведь важна лишь сладкая близость. Рядом с ним Сынчоль становится беззащитным перед любовью и почти безумным, поддающимся своим бездумным порывам. Рядом с ним мир видит облака в лазури неба и оставляет золотые солнца лучи. И Юн в чём-то прав – поправляет длинные волосы и разглаживает складки на безразмерном свитере – и в чём-то слишком умён, когда говорит такие слова. Даже когда у самого имя Джису на теле и настойчивый Сынчоль вечно под боком, рядом и везде. Квон сминает тетрадный лист и выбрасывает его в кучку таких же, исписанных размашисто и немного смазано. Он не знает, что делать дальше, не может сконцентрироваться на хореографии и будто уже не чувствует музыки – пол под ногами горячий, воздух вокруг тяжёлый и глаза слезятся. Но не от этого. Их с Джихуном совместимость абсолютна, и вечность одна на двоих – он понимает это полностью, и столь же полностью принимает. Вот только совсем не хочет терять такого друга, даже взамен на их истинность. Но он решается. Его яркие бабочки щекочут кожу Джихуна, когда он целует нетерпеливо и настойчиво, крепко держа за руки и не давая шансов отступить. Сердце стучит втрое быстрее, и сладкое томление разливается горячей страстью внизу живота.