Пташка и Змей

Санса стояла посреди комнаты не в силах посмотреть на Оберина. Он подошел к ней и двумя пальцами приподнял её подбородок. Дыхание перехватило, она боялась смотреть на него — было стыдно и больно. Знала, что не сможет высказать всё, что хочет сказать.  — Ну же, пташка, после всего, что было, тебя всё еще нужно подталкивать? — Он ласково улыбнулся, проводя ладонью по её волосам. Оберин смотрел на неё с болью, мужественно скрытой для людей, он переживал всё так, как и полагает мужчине — сцепив зубы, стойко, не показывая ничего. Он знал, что она ему скажет, она знала, что он знает, и оба знали, что ей всё равно нужно это озвучить, для неё это проверка её сил и моральной стойкости, для него, это проверка собственной силы, проверка способностей сердца, сможет ли оно выдержать удар. Санса была благодарна ему за то, что он не давит на неё, знает же, что она слабая, дает ей время собраться и сказать, не торопит. Хотя, у них ночь впереди, можно и не торопится. Это ведь их последняя ночь в этом замке. В Винтерфелле. Вдвоём.  — Ну, в таком случае, я скажу первым то, что хотел, — Оберин опять приподнял её голову, которую эта «гордая и сильная» опускала, точно как та слабая девчонка, которую он видел в Красном замке. Это начинало злить. Она не должна чувствовать вину, нет, нет, нет… Только не за свои решения, только не за то, чего он хочет. Неужели она не помнит его науку? Не делай того, о чем пожалеешь, а раз уж сделал — не жалей, так он говорил. Так к чему этот полон извинения и сожаления взгляд? — Санса, — он посмотрел в васильковые глаза, и, казалось бы, пропитанное ядом и сталью, черное сердце, сжало в невидимые тиски, как же он любил эти невинные, прекрасные глаза… Скольких бы она не убила, сколько бы крови не было на её руках, сколько бы вины на ней не лежало, глаза её всегда будут чистыми и невинными, и она всегда будет такой, она навсегда останется его кристальной, незапятнанной этим кровавым миром, чистой Сансой, — моя милая Санса… Я хотел бы на тебе женится… — Девушка вздрогнула. Не сдержалась. Всхлипнула. Щека намокла, и солёная капелька сползла вниз, соприкоснувшись с пальцем мужчины, — Я так хотел бы на тебе жениться… Я бы увёз тебя отсюда, Санса, увез и спрятал бы от этого грязного, кровавого и жестокого мира, полного крови, боли и фальши. Я бы увез тебя туда, где солнце, пески и улыбки, туда, где ты была бы счастлива, где мы были бы счастливы. Ты носила бы дорогие шелка, обшитые золотом, пила бы вино, ела бы свои пирожные, и жила бы счастливо, не боясь за то, что будет завтра, не думая, проснешься ли ты завтра, и не убьет ли тебя твоя новая служанка. Я бы сделал так, что бы ты спала без кошмаров, ты бы не куталась в меха поплотнее, что бы не умереть от холода. Я бы накинул на тебя свой плащ, и сделал бы тебя своей королевой, коей ты итак являешься, — Санса смотрела в глаза неотрывно, не смея моргать, слезы текли, но мимика её не менялась, заворожено она глядела в его очи, не смея пошевелится, а он, взял прядь её волос и прислонил к губам, дрожащими кончиками пальцев, проводя другой рукой по её подбородку, — я бы сделал тебя самой счастливой женщиной в мире, ты бы не знала боли, не знала страха, я бы подарил тебе жизнь, о которой ты мечтаешь. Ты подарила бы мне ребёнка, возможно бы не одного. Я бы убил Тристана и мы бы правили вместе, я подарил бы тебе свободу, Санса, бросил бы мир к твоим ногам, вместе с сердцами твоих врагов, если бы ты только позволила мне…  — Оберин… — её нижняя губа задрожала, она хотела что-то сказать, но Мартелл прислонил палец к её губам, помотав головой.  — Но, к сожалению, как бы прискорбно это не было, наша свадьба ничего не изменит, и ничего будет значить. Ты навсегда останешься Старк, но, никогда не станешь Мартелл. Ты всегда будешь Северной Волчицей, я буду Красным Змеем. И это не изменит ни клятва Богам, ни плащ на тебе, ни моя к тебе любовь.  — Оберин, — Санса поцеловала его ладонь, которой он накрыл её лицо, смотря на неё с болью и сожалением. Она могла поклясться, что глаза его покрылись влажной пеленой. А может это просто игра свеч, блеск огня которых отражается в его черных омутах, — прости меня, Оберин… — Мужчина лишь понимающе прикрыл глаза, горько улыбнувшись, кончиками губ. Он глубоко вздохнул, и убрал прядь её волос с лица. Санса томно вздохнула и потерлась щекой о его руку. Мартелл грустно усмехнулся. Каждый понимал, что это их последняя встреча, последние поцелуи, последние разговоры. Исчезнут жаркие поцелуи пропитанные страстью и жаром, исчезнут нежные объятия дарящие уют и спокойствие обоим, исчезнут тайные жаркие встречи. Оберин больше не будет утопать в этих сапфировых глазах, и таять от этих нежных томных стонов. Он больше не почувствует запах ландыша, мяты и Севера. Не будет любоваться фарфоровым идеальным телом. Санса никогда не заглянет в омуты черных глаз, дыхание не начнет сбиваться от его прикосновений, она больше не будет задыхаться страстью горячего дорнийского тела. Она никогда больше не почувствует в своём пылающем сердце огонь любви, потому, что этот огонь сжег её сердце дотла, а пепел остался в кармане у Оберина. Санса никогда не фыркнет Мартеллу тихое «Змей», а он, усмехнувшись на эту фразу, не прошепчет тихое «Пташка». Оберин — Песчаный Змей, его место в Дорне, там, где золотистый песок, где всегда жарко солнечно. Там, где нет правил, где правит вседозволенность и разврат, де каждый свободен и волен делать то, что ему угодно, там, где он не перед кем не обязан. Санса — Северная Волчица, её место на Севере, в Виннтерфелле, там, где белый снег, где всегда холодно и тучно. Там, где ость определенные рамки, где холодная скромность и учтивость, там, где нужно следовать определённым правилам, там, где она имеет обязанности перед семьей и Севером. Он навсегда возненавидит Север, потому, что он отобрал у него то, что и так не принадлежало ему. Она навсегда возненавидит себя, за то, что не смогла уехать с ним и быть его, как он всегда хотел. Он провел пальцами по её губам, распуская другой рукой волосы, затем спустился к шнуровке корсета, которая была спереди. В этот раз всё было по-другому. Раньше, Оберин Мартелл раздевал её быстро, иногда даже разрывал её платья в порыве страсти, они были так торопливы, задыхаясь в страсти, они спешили раздеться, что бы соприкоснуться разгоряченными от страсти телами, что бы почувствовать друг-друга ближе, что бы побыстрее ощутить себя полноценными. Сейчас, всё было пропитано горечью и прощанием. Сейчас торопится не хотелось, сейчас хотелось насладится моментом, что бы запомнить это навсегда, а потом лелеять это воспоминание до конца своей жизни, что бы, делая свой последний вздох, вспоминать это с приятной улыбкой, наполненной теплой ностальгией, с ноткой горечи. Он развязал шнуровку на корсете, и, некогда тугое платье, одно из таких, что Мартелл не мог снять, легко соскользнуло с девушки, впервые не причинив неудобств. Санса стояла полностью обнаженной, без нижнего белья, без сорочки, просто обнаженна. Она смотрела на него с нежностью… такой, приторно-горькой нежностью и желанием принять его, насладиться их последней ночью. Сегодня, он позволит ей раздеть себя, не давая указаний, лишь полную свободу. Санса скинула с него плащ, а затем рубаху. Она провела рукой по его груди, смотря на неё, такую смуглую и сильную, затем обвела плацем так полюбившийся ей шрам, и поцеловала его, медленно, задержав губы на секунды три дольше нужного, губами касаясь кожи, что когда-то рассек меч, а затем подняла нежный взор на него. — Неужели я вас настолько пугаю, что вы даже боитесь посмотреть на меня? — Я не боюсь вас, принц Оберин. Мне просто неловко, я… я просто гуляла, и… и увидела вас с леди Элларией, это произошло случайно, я не хочу, чтобы вы думали, что я… что я… — Подсматривала? Всё нормально, я не думаю, что ты подсматривала за тем, как я трахаюсь со своей любовницей. Ты, наверное, просто оказалась не в то время и не в том месте… Санса улыбнулась, вспоминая случай в саду.  — Помнишь, как я увидела тебя с Элларией в саду? Я тебя тогда так испугалась… Ты мне казался тогда таким опасным, от того ты был более желанным, — она провела длинными пальцами по его шее, царапая подбородок ноготком. Оборин поцеловал её палец, затем еще один, и еще, затем руку, а потом прижал к себе, зарывшись носом в волосы, проводя языком по уху, другой рукой сжимая ягодицу. Санса чувствовала его разгоряченную плоть, которая упиралась ей в бедро и млела. Он такой горячий, дикий, страстный, такой вольный, ради всех Семерых, такой её! Или уже не её… Санса желала его, любила его, любила всем сердцем, но, не больше чем Север. А Оберин любил её всей своей проклятой, больной душой, любил сильно, но, не больше, чем свободу.  — Я люблю тебя… — Прошептала она ему на ухо. Оберин провел кончиками пальцев вдоль её позвоночника, и, Сансе казалось, что расплавленное железо полилось по её спине, вызывая жар и потек лавы между её ног. Глаза непроизвольно закрылись и холодок прошелся по коже. — Когда Лианну Старк назвали богиней красоты и любви, видимо они ошиблись, они дали этот титул не той Старк… Он провел кончиком носа по её шее, и она сжала руками его волосы, откидывая голову назад, подставляя шею под его горячий язык, млея в его руках. Мартел провел рукой от коленки, остановившись на ягодице, обнимая её за плече. Он наклонил Сансу, словно в танце, держа её за талию, не позволяя упасть. С шеи, он опустился к ямочке между ключицами, затем к ложбинке между груди… — Леди себя так не ведут, — прошептала Санса в пьяном дурмане, вспоминая слова септы. Оберин слегка улыбнулся.  — Что?  — В тот вечер, когда ты была пьяна… — прошептал Мартел, опаляя грудь своим дыханием, — я впервые был очарован тобой… — Санса улыбнулась и провела по его спине пальцами. Он укусил её сосок, обводил ореол языком, ласкал, мял, кусал, посасывал… Наслаждался, — ты была тогда такой дивной, Санса…  — Вы насмехаетесь надо мной, принц Оберин? — Спросила Санса. — Нет, что ты… Ну разве что чуть-чуть, — на выпад Оберина, Санса отреагировала пощёчиной.  — Я тебя ударила… — Прошептала она. Её волосы соприкасались с полом, в согнутой позе, удерживаемая лишь одной горячей и сильной рукой Мартелла, она млела под ним, вспоминая все самые лучшие моменты с ним. — Мне завтра будет очень стыдно, — прошептала Санса. Оберин повернулся и посмотрел на неё. Девушка так и лежала, не открывая глаз. — За эту мимолетную слабость, мне будет стыдно, — сказала Санса.  — Тебе не нужно стыдится своих желаний, пташка, ты хотела этого в данный момент — ты получила это. Никогда не стесняйся своих желаний, пусть и самых неправильных сокровенных…  — Ты сказал мне не стыдится своих желаний… — Простонала она. Оберин засунул два пальца ей в рот и Санса послушно обсосала каждый из них, наслаждаясь вкусом вина, которое он пролил мимо кувшина совсем недавно. Он вынул пальцы и провел ими по её губам, подбородку, шее, груди, животу, спускаясь всё ниже…  — И каково твоё желание, Санса? — Прошептал он её в губы. Старк посмотрела ему прямо в глаза, и смело, томно, без стыдливого румянца на щеках и робости к голосе сказала:  — Поцелуй меня… там — Что снять, моя леди? — С ухмылкой спросил Оберин.  — Платье… снимите чертово платье Мартелл понял её, Санса выпрямилась, и опустела руки ему на плечи, боясь упасть. Ноги дрожали, отказываясь поддерживать её. Он смотрел на неё с гордостью, нежностью, восхищением и любовью. Смотрел так, как короли смотрят на своих королев, как великий мужчина, смотрит на свою великую женщину, как Оберин Мартел смотрит только на Сансу Страк. Такого взора больше никогда не удосужиться ни одна женщина. — Хотя, поцелуй мне тоже понравился, и я не хочу, чтобы это, как ты сказала, больше не повторилось, напротив, я бы с удовольствием повторил… Мартелл опустился перед ней на колени, не отрывая взгляда от её глаз. Она неотрывно смотрела на него с волнением и страстью, слегка приоткрыв рот. Она — первый человек, перед которым Оберин встал на колени. Никто и никогда не видел Красного Змея на коленях, но, когда речь идет о Сансе Старк, Оберин понимает, что здесь обобщать бесполезно. И Санса знает, как много это значит, это больше чем все её «люблю» вместе взятые, потому, в её ногах теперь его гордость.  — Моё сердце — в твоих руках, гордость в твоих ногах, и только свобода — то, что мне осталось, то, что тебе не подчинить… Что ты со мной сделала? — Безмолвный вопрос. — То, что ты позволил сделать… — Безмолвный ответ. Оберин закинул её ногу себе на плечо, на другом плече покоилась её рука. Он опустил одну руку ей на ягодицу, другой рукой он сжал её руку. Санса вздохнула, когда его язык прошелся по пупку, обводя его контур. Рыжие завитки волос на лобке колыхнулись под его дыханием, а тело подчинялось его рукам, губам, языку… Мартелл опускался всё ниже, и вот, Санса вздохнула, громко так, надрывно, пошло и грязно. Он провел языком вдоль, а затем взял в рот лишь заветный бугорок, посасывая его. Санса сжала его руку, и вцепилась другой в его плечо. Он посасывал, цепляя зубами, покусывая, периодически смотря в её раскрасневшееся лицо, и, Боги, как же она была прекрасна в этот момент. Именно в моменты наслаждения Оберин любил её больше всего — такая страстная, открытая, вся его, вся в его власти и вся такая великолепная. Ни одна женщина, с самой лучшей прической, в самом красивом и модном платье, не сравнится с обнаженной Сансой, а уж кончающей Сансой — и подавно. Он переместил язык ниже, просунув его в теплое, предназначенное лишь для него местечко, и стал трахать её ртом.  — А-ах… — Санса согнулась слегка, и сильнее сжала его руку, расцарапав плечо к чертям собачьим. Мартелл сжал её ягодицу так, что девушка заскулила, — я люблю тебя, Оберин, я так люблю тебя… — Шептала в безумии она. Оберин добавил в игру пальцы, и Старк уже задыхалась в блаженной истоме, с легкой улыбкой на губах, наслаждаясь последней свободой и любимым мужчиной, — я люблю тебя… — Санса кончила с признанием и улыбкой на губах и слезами на глазах. Я возьму тебя здесь, на этом троне, намотаю на кулак твои волосы, и буду входить в тебя, глубоко и влажно — Мартелл вспомнил своё обещание, и задумался над тем, сможет ли он еще когда-нибудь исполнить это обещание. Он жарко дышал её в лобок, сжимая ягодицы обеими руками, стараясь запомнить её запах, терпеливо ожидая, когда она прекратит так больно сжимать его волосы. Почему-то, он вспомнил момент со свадьбы Джофри, вспомнил, как она его дразнила, как пила вино, смущаясь под его взглядом, как дрожала, когда он посасывал палец Элларии, и как он слетел с катушек, когда она провела языком по губам. Алым, горячим языком, который скользил по его телу, его плоти, который вытворял с ним такое, что и не ожидалось от робкой и скромной Сансы Стаарк. Это он её научил, он слепил её для себя, всю такую идеальную, такую страстно-нежную, холодно-горячую, опаляющие-манящую… А теперь, он должен покинуть её, свой идеал, свою первую и последнюю любовь. Должен покинуть ту, что любит его до безумия, что и сама хочет быть с ним, ту, что рушит их жизни и любую надежду на счастье, ибо предпочла месть и честь семьи. И, он вдруг понимает, насколько они похожи, ибо он сделал бы то же самое. И от этого, он любит её еще больше — от того, что она так идеально ему подходит, такая идеальна для него. И он не сдерживается — обхватывает её руками, обнимая, прижимаясь лбом к животу. — Почему вы так смотрите на меня? — Дрожащим голосом спросила Санса. — Как так? — Прищурившись спросил принц. — Так, словно хотите меня поцеловать… — Потому, что я хочу этого Мартелл поднял её, и уложил на кровать, нависнув над ней, смотря прямо в глаза. Ладонью, он убирал пряди с её лица, водил по лицу, и просто смотрел в глаза. Молча. Наслаждаясь. А Санса млела от его горячих рук, настолько она была очарована им. Если бы он скормил ей яд — она посчитала бы его вкусным, ибо всё, что делает Мартелл — приносит ей удовольствие. Даже когда он обижал её, иногда, чисто случайно, это было как-то сладко. И тут, Санса задумалась.  — Нахмурилась, — улыбнулся Мателл, проводя пальцем по складке между бровей, — о чем задумалась, пташка?  — Ты ни разу не сделал мне больно, — прошептала она, то ли с удивлением, то ли с восхищением, — за всё время, что мы вместе, ты не ранил моей души, не отравил моё сердце, Красный Змей… — Мартелл улыбнулся, смотря на неё как на несмышленого ребёнка. Санса ненавидела этот взгляд, но любила эту снисходительную улыбку. Она любила все его улыбки, и каждую из них, она хранила в сердце, глубоко внутри, на замочке, лелея их, и вспоминая в трудные времена или перед сном.  — И ты только сейчас это поняла? — Он поцеловал её, так чувственно, нежно сминая губы, переплетаясь с её языком, — Санса, я же обещал: я никогда и ни за что не сделаю тебе больно, и не позволю другим тебя обидеть, а тот, кто на это осмелится, останется без головы.  — Оберин, — Санса положила руку на его щеку, и виновато посмотрела на него. Голос её дрожал, как и нижняя губа. Слезы делали её взор стеклянным, — а я сделаю. Я уже делаю тебе больно… — Она задрожала, но Мартелл улыбнулся и прошептал ей на ушко три заветных слова:  — Я тебя прощаю… — Леди Санса, удивлен вашим участием в мятеже, никогда бы не подумал. — Никогда бы не подумали, что у меня хватит храбрости? Оберин поцеловал её подбородок, водил горячими руками по телу, она целовала его плечи, шею, грудь с тем самым шрамом. Они любили друг друга, наслаждались близостью так, как могут наслаждаться отчаянные возлюбленные в их последнюю ночь. Воспоминания их первой ночи врезалась им в сознание, первая — последняя… — Я не дотронусь до тебя, пока ты сама этого не захочешь. Я не сделаю ничего, пока ты не попросишь. Если ты не захочешь — я буду просто дорнийским принцем, но если позволишь — я дам тебе всё, что ты скажешь. — Я сказала, что хочу вас… Санса наслаждалась тем, что он в ней, наслаждалась его движениями, такими, какими и должны быть свойственны ему: порывистые, быстрые, жесткие. Его толчки, его темп, температура его тела, всё это стало ей таким родным, он стал ей таким родным, что Санса и не представляла никого рядом с собой, даже мысли о подобном допустить не могла. Нет, только Мартел, только его сильные руки на груди, на ягодицах, между ног, во рту, только его губы на её теле, только его полоть внутри неё… Только Оберин Мартелл. Она только для Оберина Мартелла. Только для него.  — Оберин… Мне иногда кажется… — каждое слово давалось с трудом из-за толчков и его поцелуев. Он целовал её губы, щеки, скулы… Мартелл прислонил руку к её щеке и провел большим пальцем по румяной щеке, не сбивая темпа, и не прекращая целовать, — кажется, что я родилась для тебя. Я родилась для того, что бы быть твоей, Оберин… — Санса запрокинула голову, приоткрытая рот, а Мартел замер от её слов. Он сглотнул тяжело и сжал её грудь так сильно, что она гортанно вздохнула и накрыла ту саму руку своей, впиваясь в неё ногтями.  — Так будь моей, Санса… — Он посмотрел ей в глаза, наклонив голову к себе.  — Не могу… В следующей жизни я проведу с тобой вечность… Обещаю… — Ты будешь сегодня моей, Санса Старк? — спросил Оберин. Санса медленно повернулась и уверенно посмотрела ему в глаза. — Ты будешь сегодня моей? — повторил вопрос он, легко сжимая её локти. — Всегда Он не трахал её, он любил, любил свою Сансу, свою королеву, а она наслаждалась своим мужчиной, ловила эти моменты и благодарила Семерых за то, что встретила его, проклинала за то, что не может быть с ним, и осекалась, ибо вспоминала, что больше не верит в Богов. Горячая плоть заполняла её, и Санса хотела бы чувствовать его в себе каждый день. Хотела бы, что бы эта нежность и чувственность была каждый день.  — Я люблю тебя… — Прошептала она. — Сегодня я твой, Санса Старк. Впервые я в чьей-то власти. Лови момент, — сказал он, улыбнувшись, — ты не должна меня стесняться, пташка, — улыбнулся он, целуя нежную шею. Санса отстранилась и напряглась. — Не называйте меня пташкой. — Так покажи мне волчицу… Она наслаждалась его телом, он был горячим, страстным, но сегодня — впервые нежным. Зверь, обузданный ею, мятежник, сдававшийся ей, солдат, опустивший своё оружие… Санса им восхищалась, чуть ли не в рот ему смотрела, видела в нем идеала, любила его, и обжигалась в его горячем пламени, не боясь выгореть дотла, но, напротив, желая этого. — Обещаю тебе, моя птичка: я не дам тебе замерзнуть. Я заберу тебя туда, где солнце, где вечное лето, я отвезу тебя в Дорн… Они растворялись друг в друге всю ночь напролет, занимались любовью до последней зари, до первого крика петуха, стонали, кричали, нежились, кончали по несколько раз, он брал её несколько раз и не мог сосчитать, потому, что не считал и не думал. Чувствовал. Он только чувствовал. Как и она. Они провели целую ночь в признания и поцелуях. Она шептала о том, что любит его всю ночь напролет. Шептала, шептала, шептала. Он готов поклясться своей любовью к ней, что слышал её «люблю» не менее сотни раз. Оберин смотрит на неё, а она на него. Они лежат лицом друг-к-другу, глядя прямо в глаза и ничего не говоря. На её лице легкая улыбка — уставшая, довольная, немного грустная. На его лице — нежная, с едва заметной грустью, почти прощальная. Они не думают, о том, что скоро им обеим нужно будет вставать с кровати. Ей — идти на собрание лордов и вассалов. Ему — собирать свои вещи в путь. Но, это будет утром, а сейчас, есть только восходящее солнце и они, пока еще вместе, пока еще принадлежавшие друг-другу, пока еще счастливые…  — Ты пообещала, что в следующей жизни мы будем вместе, — прошептал он ей, на что она кивнула, — тогда помни своё обещание и жди меня, потому, что в следующей жизни, я буду искать тебя. Я обойду весь мир, и не остановлюсь пока не найду тебя.  — Я буду ждать тебя. Хоть до старости, я буду ждать, пока ты обойдешь весь мир, и встречу тебя с улыбкой и готовностью быть твоей. Я буду ждать, Оберин Мартелл, ждать сколько угодно, хоть вечность…