Пташка и Змей

      В комнате, где царил полумрак, витал горький запах сожаления и горечи. Массивные стены, впитавшие в себя много разных чувств, видевшие и любовь, и боль, и страсть, и похоть, и жизнь, и смерть, и зарождение чего-то нового, молча впитывали в себя что-то новое, что-то, что будут помнить, пока замок не разрушится. Давящая тишина на разбавлялась лишь потрескиванием поленьев в камине, который пытался окутать комнату теплом, но холод, исходивший от двух присутствующих в ней людей, не согревал ничего, от них веяло морозом, словно от открытого окна. Они молчали, не смотря друг другу в глаза, понимая, что так и не смогут высказать всё, что нужно сказать.       Санса чувствует горький привкус на кончике языка и пытается разомкнуть липкие губы, чтобы выдавить хоть слово, но горло сковало так, словно Джоффри опять обмотал её шею стальной цепью, наслаждаясь беспомощностью юной волчицы и болью её в глазах. Она не смела поднять взгляд на Оберина, не могла посмотреть на него, чувство стыда и сожаления просто не позволяло, оно лишь топтало собственное достоинство и чувство гордости, которое и появилось-то только благодаря Мартеллу. Она знала, что посмотри на него хоть раз — всё пропадет в считанные секунды, всё, что планировала и строила, потому что какой сильной быть ты не старайся, что ты не планируй и как себя не поставь — с ним спорить она не сможет, вся сила испаряется, и хочется быть нежной леди, весенней королевой, что исполняет все приказы своего короля, и не потому, что нужно, а потому, что хочется. Лучше не смотреть. Лучше стоять и пытаться выдавить хоть слово. А что и как сказать — она не знает. Старк репетировала свою речь много раз, она примерно знала, что ему скажет, хотя, нет, даже не так, она знала всё наизусть, слово в слово, заученные реплики были сказаны своему отражению около ста раз, но сейчас всё вылетело из головы. Хотелось послать всё в пекло, подойти к нему, обнять, а затем, взяв за руку, утащить куда-то в теплые земли, жить где-то там, в другом месте, где нет прошлого и наплевать на будущее, где есть только настоящее — он и она.       Оберин терпеливо ждал, хотя терпение — это то, что не присуще ему, таком вспыльчивому, импульсивному, который не терпит промедления в чем-то. Только вот, что-то ему подсказывало, что сейчас лучше оттянуть момент, насладиться тем, что она всё еще рядом, такая его, такая покорная ему и непокорная судьбе. Смотрел на опущенные глаза и подрагивающие губы — пытается что-то сказать, смотрит, как ноздри втягивают воздух глубоко-глубоко — тяжело дышит, нервничает. На то, что чувствует он сам — сейчас наплевать. Она всегда была важнее. А сейчас она вершит их судьбу — он это прекрасно понимал, он знал, что это случится еще до того, как она начала об этом думать. И это было смешно и странно одновременно. Оберин Мателл — человек, который сам решал свою судьбу, всегда. Он менял её как хотел, никогда не склонял колени в покорном согласии, как это делала Санса, но сейчас он доверил ей вершить его судьбу. Их судьбу. Еще приехав в Винтерфелл, он знал, что так будет, и он мог бы это изменить, если хотел бы, но ей нужно научиться быть тем, кем она является по крови, так что он доверил своей королеве вершить их судьбу, склонив перед ней колени, покорно ожидая её решения, обещая не идти наперекор, как он делал это обычно.       И всё же, это было больно. Даже сейчас, когда ничего не известно ещё, и в то же время уже известно наперед — Оберину больно. Хотя, больно ему не было уже давно, еще со смерти сестры. Он знает, что она скажет, но молчит — она должна сама сделать это, если он и здесь даст ей фору, если и сейчас поможет ей — то в чем тогда смысл всего? Поэтому он молчал. Он знал, что у неё получится, его леди, нет, не так, его королева, она сильная, она сейчас разомкнет губы, и скажет всё, что должна…        Но почему-то хотелось, что бы она молчала.       Лорд Варис фальшиво-приветливо улыбался, но всё же его довольный вид не скрывал гордости, он рад, что оказался прав, и это было видно невооруженным глазом. Дейенерис усмехнулась, отложив письмо.  — Она вам нравится, лорд Варис, — кивнула Дейнерис, посмотрев на него, ожидая объяснения её то ли вопросу, то ли утверждению.  — Не буду скрывать, поначалу Санса мне казалась просто добрым ребенком, с ангельской красотой и тяжелой судьбой, но я видел в ней силу, присущую её матери. Я всё ждал, когда она пробудится, но чем дольше я перебывал в Красном Замке, тем больше разочаровывался. Но сейчас я рад, что не ошибся. Вы знаете, что я думаю, смотря на вас? — спросил он, садясь на стул, около Дейенерис. Та лишь приподняла брови, не двигаясь, словно намертво прилипла к трону. — Женское мужество. То же самое я думал о матери Сансы, и то же самое думаю о ней.  — Что вы хотите сказать этим? — Блондинка приподняла уголки губ, понимая, к чему клонит мужчина.  — Она похожа на вас. Она прибыла в столицу прекрасным ангелом, юной, нежной, наивной и невинной девой, но судьба была к ней не благосклонна, она прошла через многое, чтобы вернуться домой и стать леди Винтерфелла, а в будущем и королевой независимого Севера, если ваша милость будет благосклонна. Она сильная и стойкая дева, восставшая против судьбы и Богов.  — Одной силы и стойкости мало, лорд Варис, вы лучше меня это знаете. За всё нужно платить. За своих детей и железный трон я отдала своё солнце и звезды.  — Она уже заплатила с лихвой, моя королева. Леди Кейтелин, Нед Старк, Робб Старк, Арья, Бран и Рикон — все они мертвы. Она заплатила достаточно высокую цену за собственную силу. — Варису показалось, что выражение лица Дейенерис как-то изменилось в этот момент. — К тому же, у неё есть своё солнце и звезды…  — Тогда пусть будет готова пожертвовать им…