Межсезонье

В больницах обычно пахнет хлоркой и паршивой едой из местной столовой. В этой больнице — элитной, жутко стерильной, с фикусами и белыми кожаными диванчиками для ожидающих — не пахло ничем. — Говоря честно, не вижу смысла подключать аппараты, — врач смотрел сочувственно, но мысли его уже неслись к стынущему в комнате отдыха кофе. Разозленная Майя не отступила, только голову запрокинула надменно, вглядываясь в глаза врача, мужчины лет сорока. Майе семнадцать, руки у неё в карманах сжаты так, что ногти до крови режут ладони, а от холода в её голосе врачу, не то, чтобы не по себе становиться — видел он всякое, но уважение все же просыпается. — Я требую, чтобы вы продолжали лечение. Я не вижу никаких объективных причин для его прекращения. — Два из пяти ранений смертельные, — врачу действительно жаль, жаль эту пигалицу (не мужчину, лежащего сейчас в реанимации), жаль то, с каким огнем в глазах она высказывается, жаль сообщать ей очевидное, — и… Майя перебивает: — Он сильный. Он справится. И вам за это, в конце концов, платят. Майе семнадцать, в спальне Андрея два билета на Щелкунчика, до Рождества пара часов, Антон и Алёна где-то в Твери без связи. Крайне озабоченные состоянием шефа ребята вытащили её из квартиры, где она наводила последний лоск перед встречей с ним. Каблучки на туфлях прорвали омерзительно-синие бахилы. Тушь размазалась по дороге и была спешно смыта салфетками. Майе семнадцать. И она, черт возьми, справится.