Копье и Сосна

Джонатана немного удивляло, что на этом острове, где столько женщин, мужчины — статусные и всевластные — почти не обращали на них внимания. Хорошенькие девушки, словно подобранные на нелегальном кастинге, обстирывали господ, убирались, готовили, загорали на шезлонгах у бассейна, зачитываясь библиями мод, катались на лошадях… И Джед, казалось, олицетворяла собой всех женщин на острове, собрав в своем образе воедино всё существующее многообразие, расфракционированное по своим скромным обязанностям. Она властвовала над домашней обслугой, и Джонатан отдавал ей должное — Джед не хуже его знала, какое марочное вино подойдет лучше к сибасу, а какое к крабам. Хотя она не служила в "Майстере" — предрасположенность к лучшему, к миру требовательных и великих, была в ее аристократической крови. Текла в венах. В то же время ее господство распространялось только на хозяйственные стороны, и для Дэниэля — Джонатан не мог не видеть — она была скорее сестрой, чем матерью, и именно поэтому мальчик обижался на Джед реже, чем это обычно делают дети по отношению к своим родителям. Он знал, что она не имеет над ним власти. Так же, как и Джонатан не имел. Но, разумеется, мальчик испытывал определенное чувство трепета и робости перед тем, кто не только спас ему жизнь, но и основательно покалечил его похитителя. Кроме того, со временем Джонатан открыл, что Корки — вертлявая и озорная, опасная, но все же женщина — явно стояла на ступень выше, чем Джед, и в то же время ниже. Первое выражалось в ее подобострастной и неустанной покорности перед Роупером, который взамен позволял Коркоран иметь что-то вроде независимости. Все документы, контракты и договоры, подписанные ею, давали возможность дочери майора разведки занимать вакантное место в самых грандиозных кампаниях Дикки Роупера. Это было, вероятно, единственное, чем она гордилась; единственное, что скрашивало ее несносное существование на этой вилле, где каждая женщина, с которой спал хоть кто-то из мужчин, была неизменно выше Корки в совершенно другом смысле. — Вы-пи-вош-ка, — выдохнул Фриски, отставляя банку "Гиннесса" и складывая руки на животе. Лоснящиеся носки его туфель блестели в полуденном солнце, а расслабленное тело растеклось по шезлонгу, как полурастопленный кусок жира. — Болтунья и вы-пи-вош-ка, наша Корки. Только ты, братец Томми, палец ей в рот не клади и ничего другого тоже. Злая она, как ободранная сучка, вечные истерики — что не так сделаешь, и все, хана тебе. Докопается до дерьма, налипшего на твою подошву, а потом побежит к Шефу. Только мы тебя и видали, — изобразив улыбочку, он картинно помахал Джонатану кончиками пальцев. — Короче, сука перманентная. Подвид — дочь развед-агентуры. Вечно все ей надо знать, а то ведь свербит в одном месте. Ну, что сказать, и то правда — Шеф ей доверяет, так что не перебегай дорожку малышке-Корки. Джонатан слушал Фриски с улыбкой, но отдаленное ощущение предстоящей истории, которую ему обещала Софи в их совместных грезах, кричало, что этот совет пропадет втуне. Результаты подпольных действий Берр уже давали о себе знать, и Джонатан, устраненный в свое время от лишней информации, начинал догадываться, какая роль отведена ему в этой истории. "Что вы думаете о мисс Коркоран?". Он думал, она наблюдательная — ее ноздри неизменно раздуты, когда Корки смотрит на него; он думал, она преданная — ее услужливость Роуперу не видела конца и края; он думал, она интересная. И опасная. И Джонатан видел, что его привязанность к Джед была бы более простой и даже менее разрушительной, чем симпатия к ядовитой Корки, которой опасался почти каждый обитатель виллы. Словно читая его мысли, золотистоволосая девушка Роупера подкидывала ему шансы, улыбки и касания. Не стесняясь своей наготы и привлекательности, она — то ли по прихоти, то ли по глупости — манила его туманными призывами, за которые Джонатан мог расплатиться своей головой. Пикантность их взаимного кокетства заканчивалась в тот момент, когда он вспоминал, что Джед это Джед, а Роупер это Роупер, и образ дивной блондинки резко мерк перед его глазами, приглушенный ореолом беспомощности и безволия. Корки была безвольна по-своему, но Джонатан наблюдал за ней так же, как она за ним, и видел, что ее дух постепенно предает разум. Она сквернословила — боролась. Пила, стараясь забыться. Болтала без умолку — лишь бы создать видимость того, что ее слово стои́т наравне со словом Роупера. Джонатана бесило, что Джед не могла делать того же. Не могла бороться. И бесило, что он сам был не в состоянии противостоять своим демонам, а его сны каждую ночь оказывались полны то одной женщиной, то другой, когда как сам он был послан сюда с целью защитить память третьей. В конце концов, упоение секретной вылазкой в кабинет Роупера сыграло с ним злую шутку, хотя Софи так не считала. Глаза у Джед, заставшей его у себя в спальне, казались испуганными. — Я одержим тобой, — повторял Джонатан, сам себе удивляясь. — Я одержим тобой. Ты пуста. Ты бездумна. Ты девушка Роупера. "Тшшш, мистер Пайн, — Софи прикрывала глаза от удовольствия. — Позвольте страсти быть чуточку свободней. Вас лихорадит". "Она глупа, госпожа Софи. Разве это не игра? Разве я не говорю ей это, потому что у меня нет другого выхода? Разве я не говорю ей это, чтобы объяснить, почему я стою в их с Роупером спальне?". "Мистер Пайн, только не говорите мне, что та женщина…". Софи пыталась вести с ним поучительную беседу на грани сна и реальности, когда в его голове перемешивались несуществующие картины бессознательного. Она наступала, Джонатан вежливо уходил в оборону, не смея высказать вслух то, что уже понял, а Софи хотела утаить в дальнем уголке его души. Но это была также милость с ее стороны — она желала спасти ему не только жизнь, но и помочь сохранить здравомыслие, собственную гордость, правильные ценности, которые они оба разделяли. И которые совершенно точно не разделяла Корки. "Вы не можете, мистер Пайн, ее озлобленность… — Софи печально вздыхала. — Будет ли это полезно вам? Излечит ли раны вашей души? Мужчины всегда думают, что могут стать для женщины благодетелем — так размышлял мой муж, так воображал Фредди, и в ту же ловушку попадаете вы. Темное и светлое может сосуществовать в гармонии где угодно, но только не в нашей реальности, мистер Пайн. Рано или поздно, добро будет разъедено злом, потому что белое никогда не останется незапятнанным, если вы облачите в него окровавленное тело". "Софи…". "Тшшш, мистер Пайн. Я умолкаю". Сначала Джонатану казалось, будто тихое поскребывание в дверь, ему только приснилось. Потом, подумал, что этот обнаглевший ночной сторож решил упросить составить Джонатана ему компанию. Но только после того, как на весь дом разнесся тихий поток сквернословия, его самые невозможные догадки подтвердились, и он, поднявшись с влажной постели, вышел в узкий холл. — ¡Buenas noches, señor El Culo Precioso! ¿Cómo estás? [1] Джонатан поднял брови, а пошатывающаяся Коркоран зафыркала от смеха, уткнувшись в косяк двери. На ней был белый атласный халат, сбрызженный, по-видимому, каплями ее любимого чернильно-сливового "Шато Петрюс", который так ценили в "Майстере". — ¡Hola! Вы пьяны, Корки? — А вы… а вы трахаете лапушку Джед, мистер Трезвенник? — она повернулась к нему, и в запа́хе ее халата он разглядел изгиб смугловатой груди. — Развед-агентура не дремлет, дорогуша, и пусть я форменная сука, но вы, позволю себе заметить, тоже по уши в дерьме, — Корки захихикала. — Оно не только на подошвах ваших ботинок, приглядитесь. Вы сами гниль. Знаете, что Шеф скажет, если какой-нибудь доброжелатель нашепчет ему о том, что ангел его души добровольно встает раком перед героическим спасителем милашки Дэнни? Ооо, — она игриво склонила голову и прижала ладонь к губам. — Я думаю, он вас убьет нахер. — А вы полагаете, он вам поверит, Корки? — А ты полагаешь нет, мой милый? Кто из нас марает бумажки для Шефа? Я здесь владею половиной его гребаных филиалов, а ты — трахальщик, лгун, симулянт… — Корки вдруг по-настоящему озверела и стремительно шагнула к Джонатану, ощутимо толкая его в грудь. — Сволочь! Ты думаешь, я не знаю, что ты и твои шавки копают под меня?! Что я, дескать, шлюха и пропойщица, а ко всему прочему сливаю все подробности темненьких делишек Шефа на сторону! — Это не моя вина, Корки, клянусь тебе, — Джонатан вяло отступил назад. Он еще не чувствовал себя окончательно проснувшимся, и все высказанные оскорбления превратились для него в антураж какого-то затянувшегося кошмара. — Догадываюсь, что ты уже в курсе каждой детали моего прошлого и знаешь, что никаких друзей, которые могли бы копать под тебя ради меня, не существует. — Не верю я тебе ни хрена. Ходишь — вынюхиваешь. Нацелился на Джед, — она зашипела ему в лицо: — Не отдам я тебе эту сделку, понял? Не отдам "Трейдпасс"! Скорее сдохну! — Если Шеф и впрямь захочет передать мне "Трейдпасс", а ты будешь сопротивляться, боюсь, что так и будет. — Или ты прикончишь меня, да? "Я одержим тобой. Я одержим тобой. Как бы я мог убить тебя?". Джонатан почувствовал, как Софи вздохнула где-то в глубине. — Ты пахнешь солью, — тихо сказал он. — И вином. — Что за чушь собачья… Коркоран стремительно приблизилась к нему, дрожа от ярости, и Джонатан, повинуясь необъяснимому импульсу, вдруг шагнул к ней навстречу и сжал в объятиях. Корки упала в кольцо его рук не сопротивляясь — скорее из изумления, чем из желания, и тут же начала пьяно извиваться, заставляя Джонатана чувствовать каждый изгиб ее тела. Маленькая и крутобедрая, она будила в нем эмоции совсем не похожие на те, что он испытывал к Джед или Софи. Шумная наездница и сердечная арабка — ни одну из них он не мог бы держать в объятиях вот так, как сейчас держал Корки. Пыхтя и царапаясь, она в то же время намного естественнее и правдивее принадлежала ему, чем все остальные. Он мог бы удержать их силой от безрассудных поступков, но они бы не послушались — впрочем, так и было, но Корки, как бы она ни старалась, никогда не смогла бы разжать его хватки. Когда Коркоран чуть затихла, Джонатан шумно вздохнул и осторожно поцеловал ее в макушку. — Я не расскажу ему, — сквозь зубы процедила она, уткнувшись в его грудь и сжимая бока, которые назавтра будут пестреть синяками от ее сильных пальцев. Ее голос звучал совершенно трезво. — Я не расскажу Шефу о Джед. Теперь отпусти. — А о себе расскажешь? — Нечего рассказывать, — запыхтела Корки, толкая его кулаками в ребра. От нее шел жар майоркской ночи — влажный и душный, а еще горьковатый запах сигарет. Ничего общего с ванилью — ее аромат не убаюкивал, но приводил в чувства, как стакан бренди после бессонной разгульной ночи. — Ты у меня дома. Я тебя обнимаю. Ты меня обнимаешь. Мы одни. Может произойти все, что угодно. Когда ты будешь уходить — тебя увидят. Шеф сложит два и два. Думаешь, он тебе поверит, если ты начнешь юлить? Он посмотрел на нее сверху вниз и в полумраке одного-единственного ночника увидел в ее глазах болота Аль-Хавиза — те самые, мимо которых они брели с автоматами на горбу, вспахивая телами грязь у ирано-иракской границы. Болотисто-карие, как неблагополучная земля, как камуфляж, а волосы — обсидиановые, напоминали ему о винном погребе цюрихского "Майстер-палас", где он, теряя хладнокровие, чувствовал, как утопает в бездонной яме темноты. — Ничего не может произойти, — прошипела Корки. — Давай, пусти меня. — Почему ты не закричишь, если так хочешь, чтобы я тебя отпустил? Фриски за мной следит — я знаю. Он тут же явится тебе на подмогу. — Я о себе сама могу позаботиться, дорогуша. Джонатан положил одну руку на ее бедро, и Коркоран судорожно выдохнула. — Милый мой, ты играешь с огнем, — ее тихий голос звучал наигранно. — Не боишься ничего себе подпалить? — И здесь территория Шефа? Ты, кажется, говорила, что я могу есть фрукты с любого дерева, с которого пожелаю. — До такого фрукта, тебе еще расти и расти, — она попыталась двинуть коленом, но Пайн только сильнее прижал ее к себе, и Корки тихо застонала — то ли от разочарования, то ли от удовольствия. — Шеф сам решает, — прошептал Джонатан, поглаживая ее спину. — Никто не смог бы на него повлиять. — Какого хрена? Какого хрена? Ты приперся сюда — такой весь из себя героический — и все теперь чуть ли в рот тебе не заглядывают, а ты улыбаешься в тридцать два зуба, как бабуин, и доволен собой. — Она неожиданно всхлипнула, как будто хмель накрыл ее второй волной, и обхватила Джонатана руками, шаря по его ребрам со слепой беспомощностью. — Не понимаешь ты главной… главной шутки. Кто ему не нужен — того он выбрасывает за борт, и спасательным кругом тебе шарахнут разве что по голове. И за кого я умру? Из-за тебя? Нет, мистер Джонатан-Джек-Томас, я вижу… чую… тебя тут от всего воротит. Ты у нас честный. Благородный. Хороший. А Корки скотина и пьяница. — Скорее просто немного грубовата — издержки армейской наследственности. Она что-то неразборчиво мяукнула, цепляясь за его одежду, и Джонатан, озаренный внезапной мыслью, отстранил Корки, чтобы заглянуть ей в глаза. Вопреки ожиданиям, она не плакала, наоборот — ее взгляд был ясным, искристым и горел болезненным ожиданием чего-то, что Джонатан не мог себе позволить. Не должен был позволять. Он осторожно коснулся ее лица, ожидая, что она его оттолкнет. — Ты меня действительно так ненавидишь? — Не знаю, — прохрипела Корки, еле шевеля потрескавшимися губами — краешки ее рта были слегка сливового цвета. — Ненавижу меньше, чем надо бы. Слишком уж ты распрекрасный. На тебя все прямо молятся. — И ты не любишь всем наперекор? — Умненький какой. Еще не переросла юношеский максимализм и сохраняю драгоценный дух бунтарства. Шефу тоже стоило бы, но у него в ушах вата, а на них — лапша. По твоему особому рецепту. Джонатан вспомнил, как Корки каждый раз поджимала губы, когда Роупер выказывал к нему свое расположение, и почувствовал стыд. Еще, к своему ужасу, желание встряхнуть Корки как следует, зарыться лицом в ее расхлябистую гриву волос и выложить как на духу все — про Берр, про Уайтхолл, про Девон, про Софи. Как будто правда могла бы успокоить ее сомнения и заставить думать о нем лучше, чем думают все остальные, принимая легенду темного прошлого в качестве квоты доверия. "Будь я и впрямь убийцей, — подумал Джонатан. — Она бы верила мне с большей готовностью". "Белое никогда не останется незапятнанным, если вы облачите в него окровавленное тело". В коричнево-болотистых озерах Аль-Хавиза плескалась боль и ненависть, но влечение, овладевшее Джонатаном, было сродни силе притяжения. Его ноги онемели, и когда он, наклонившись над Корки, тяжело вздохнул и изготовился попробовать на вкус букет майстерского "Шато Петрюс", на него плавно накатила волна облегчения. — Тяжело с тобой, — едва слышно прошептала Корки, неотрывно глядя на него снизу вверх. — Совсем мозгами поплыл, любовь моя? Ты что вытворять вздумал… Ничего не ответив, Джонатан закрыл глаза и осторожно поцеловал Корки. Он сделал это совершенно свободно и естественно — без необъятного жара, который сжигал его, когда он касался Джед, без чувства вины, преследовавшего его, когда он обнимал Мэрилин в девонской глуши. Им овладело упоительное чувство освобождения — он знал, что был лучше Корки, что мог бы помочь ей покинуть это место, а она, в качестве снисходительного "спасибо", иногда саркастично посмеивалась бы над ним, иногда — позволяла себя целовать, как сейчас. Вначале ее губы были нежными и податливыми — ровно до того момента, пока он не переместил свои руки ей на талию, и Корки, взбрыкнув, не залепила ему тяжелую пощечину. — Ну и… — даже в приглушенном свете ночника ее щеки казались малиновыми. — Ну и… пошел ты, урод. Пошел. И ты, и Шеф. И прежде, чем Джонатан успел сказать хоть слово, она резко развернулась и оглушительно хлопнула дверью.