Работа над ошибками

Китнисс

       — У нас нет возможности сказать наверняка: оборудования не хватает, — но велика вероятность, что мы правы, — говорит врач, рассматривая всех, кто сейчас находился в палате.        — Можно быстрее, пожалуйста? — нетерпеливо озвучивает мысль всех присутствующих Койн, пришедшая сюда, чтобы узнать, смогу ли я и дальше быть Сойкой-пересмешницей, или меня вообще больше нет, поэтому нужно организовывать прощание.        — Да, — быстро проговаривает доктор, переводя взгляд на меня, — травмы, нанесенные мисс Эвердин, оказались несколько серьезнее, чем можно было надеяться. Она полностью парализована ниже шеи.       После слов «Она полностью парализована ниже шеи» я уже ничего не слышала. Доктор говорил что-то еще. Про то, что, скорее всего, все будет хорошо, что сказывается масштабность травмы и предшествующее ей истощение организма, про проведенную операцию по удалению осколков спинного мозга, про то, что шея зафиксирована, что моей жизни ничего не угрожает, про трудности, которые мне придется испытать в будущем, но я и сама неплохо представляла себе, что теперь случится со мной.       Я окажусь в непрерывной пучине боли и страданий. Я никогда не думала, что что-то плохое случится со мной. Плевала на все предписания, собственное здоровье. По большинству из-за того, что думала, что скоро умру, но теперь это вряд ли произойдет. Теперь маловероятно, что я подвергнусь какой-нибудь опасности. Теперь вообще почти невозможно, что со мной случится что-то хорошее.       Отчаяние накрыло волной с головой. Больно.       Я закрыла глаза, пытаясь представить, что все хорошо, но слабо верилось, что такое теперь может быть. До этого момента я думала, что не могу пошевелиться, потому что не полностью отошла от шока и последствий нападения, но теперь все тем более встало на свои места.       «Полностью парализована ниже шеи».       Не сразу замечаю, что осталась почти одна. Койн и Боггс ушли, наверняка чтобы принять решение, что делать теперь, когда Сойка-пересмешница больше не в состоянии ею быть. Рядом был только Хеймитч, не оставивший меня несмотря ни на что. Я смотрю на него, представляя себе, как выгляжу со стороны. Поверженная, с красными от лопнувших сосудов глазами, больше ни на что не годная, испорченная. Я больше ничего не смогу. Мы молчим.       Спустя пару минут прибегает Прим, недавно узнавшая о том, что случилось. Ей известно только, что на меня напали, поэтому когда она спрашивает, какие последствия, наверняка думая, что незначительные, я еле сдерживаю слезы.        — Прим, она парализована. Полностью, — тихо говорит Хеймитч.        — Правда? — переспрашивает Прим, но, посмотрев на выражение моего лица, понимает, что Хеймитч не шутит. — Но… это поправимо? — спрашивает она. — Возможна реабилитация?        — Сказали, у них не хватает оборудования, чтобы это определить. Думаю, люди, живущие всю жизнь под землей, не попадают в такие ситуации, чтобы потребовалась такая диагностика, — объясняет Хеймитч.        — Меня тут нет? — спрашиваю я, не понимая, почему никто не заботится о моих чувствах. — Вы обсуждаете меня. И что я больше не поднимусь. Я нуждаюсь в чем-то другом, а никак не в том, чтобы вы говорили про то, с чем мне придется свыкнуться, — прерываю их я.       А потом мы молчим. Я понимаю, что не знаю, как буду развлекать себя в будущем, не представляю себе, как буду передвигаться, как будут проходить мои дни. Скорее всего, ко мне будут приходить люди, что-то говорить, а я не буду их слушать. Жизнь закончена. Я вообще ни на что не годна. Вряд ли в Тринадцатом есть работа для такой, как я, да и когда выиграем Революцию, тоже не будет. Если выиграем.       Первые часы я пытаюсь убедить себя, что все в порядке. Пытаясь заснуть, представляю, что это действие какого-то странного лекарства. Я не могу пошевелиться из-за него, вот и все. У меня получается, пока я лежу с закрытыми глазами, но хрупкие мечты разбиваются об слишком жестокую реальность, стоит мне открыть глаза. Мне хочется повернуться, поправить волосы, но я не могу. Мне приходится принять, кто я, что будет со мной дальше.       И я боюсь представить себе, что будет, когда мне придется испытать новую реальность при выписке из больницы.       Гейлу нельзя вставать с постели, он был ранен при спасательной операции. Он еще не знает, что со мной случилось. А я не знаю, сколько дней я уже нахожусь в больнице, не знаю, нашли ли мне применение или замену. Каждый день ко мне приходят Прим и мама, говорят, что все будет хорошо, но я не верю. Я ничего не могу делать, поэтому все, что остается мне, — убеждать себя, что все плохо. Я отказываюсь от еды, поэтому питательные вещества мне вводят внутривенно. Врачи поддерживают мою жизнь, считая, что ей ничего не должно угрожать, но, кажется, никого не волнует ее качество. Никого не волнует, что с этой жизнью хочу сделать я.       Когда ко мне приходит Хеймитч, он молчит. Нам нечего сказать друг другу, но я должна знать, что могу на него положиться. В какой-то момент ко мне приходит Гейл. Кажется, ему недавно разрешили вставать с постели. Не спрашиваю, сколько прошло дней. Я молчу, и он молчит. Что можно сказать, когда приходишь к девушке, которая парализована и не знает, что делать с этой жизнью дальше?        — Это правда? — вдруг спрашивает он, рассматривая меня. Могла бы, спряталась под одеяло, лишь бы не видеть никого, ничьих глаз, полных сочувствия, но я не в состоянии сделать даже это. Я слишком тихо соглашаюсь с тем, что это реально. — Я слышал… Ходили слухи, что с тобой это случилось, — тихо говорит Гейл, — но…        — Укрой меня с головой одеялом, — прошу я. Он переспрашивает, и я повторяю. Возможно, это странно, но мне действительно очень хочется спрятаться. И что? Я лежу, накрытая одеялом с головой. Чего добилась? — Только не уходи, — прошу я. Должен же кто-то меня потом раскрыть. — Раскрой меня, — говорю я, чувствуя, что воздуха не хватает. — Расскажи что-нибудь хорошее.        — Ничего хорошего пока не случилось, Китнисс, — вздыхает он.       Однажды меня навещает Бити. На коляске. Теперь мы с ним в одной лодке. В некотором плане. Только ему, кажется, легче. Хотя разве я могу судить, кому лучше, а кому хуже? Наверняка ему тоже было сложно привыкнуть к новой действительности.       Он говорит, что сделал для меня автоматизированную коляску. Мне захотелось закрыть уши руками, лишь бы не слышать этого, не слышать упоминаний о том, с чем мне придется столкнуться, но, к сожалению, не могла даже поднять руки. Я закрыла глаза и лежала так до тех пор, пока не услышала, что Бити собирается уехать. Тогда я спросила у него, как он справляется с этим и как справляться мне. Я услышала только то, что я сильная и у меня получится жить так. Но как, если я не могу даже согнуть руку в локте?       Это приводит меня в отчаяние. Когда даже не можешь поднять руки. Когда не можешь ничего, кроме как разговаривать, слышать и видеть. У некоторых нет и этого. Но понимание того, что кому-то хуже, чем мне, не разрешает ситуации, не вытягивает меня из этой пропасти, не спасает. Чужая боль ничего не меняет, возможно, только ухудшает ситуацию.       И к тому моменту, как мне сообщили, что держать меня в больнице больше нет смысла, я поняла, что точно не знаю, как мне встретиться с этой реальностью.