Родственные души

      Тёмные брови Первого в Круге медленно, но верно ползут вверх. Перед ним стоит высокая статная темная эльфийка, которая, кажется, не менее растеряна, чем маг, и взирает на него с не меньшим удивлением. Нархиз и сопровождающие эльфийку ассасины переводят недоверчивые и подозрительные взгляды с женщины на молодого мужчину.       «Дожили», — одновременно думают и Зехир, и Илайя. Маг при этом как-то странно, криво улыбается, а жрица Малассы всё ещё не может поверить своим глазам.       Стоящий перед ней мужчина — мальчик, по сравнению с ней — высок, но не особо широкоплеч. Разодет, как павлин, в яркие дорогие шелка, его пальцы и уши украшены не менее яркими и дорогими украшениями-артефактами, на поясе висит в искусно инкрустированных самоцветами ножнах кривая сабля, а с другой от неё стороны — волшебная палочка, что однозначно и без всяких сомнений выдаёт в нём мага. А смуглая кожа, яркие, насыщенные, живые, смеющиеся карие глаза и короткие тёмные волосы, тем не менее, с несколькими абсолютно белыми, как будто специально покрашенными прядями — мага из Серебряных Городов, жителя пустынь, дитя песка и солнца.       Илайя мысленно стонет, поражаясь, какое порой у Матери Теней своеобразное и жестокое чувство юмора. Скорее даже чёрное, как чешуя Дракона Тьмы. Жрица всё также мысленно тяжело вздыхает, прикрывая глаза и принимая этот дар. Насмешку. Ведь перед ней стоит родственная душа, прибывшая чёрт знает откуда для спасения мира, для спасения Игг-Шайла. Прибывшая на помощь.       Илайя снова вздыхает, на этот раз чуть слышно и наяву. Она странно улыбается, продолжая в упор глядеть на мага. «И это так несправедливо», — вдруг проносится тоскливая мысль. Он смертный, а её век вечен. Его жизнь вспыхнет яркой вспышкой и погаснет, оставляя своей родственной душе лишь воспоминания в виде некоторых совместных черт внешности. И Илайя точно знает, что у каждого эти черты свои. А у неё — чуть смугловатая кожа, темнее, чем у всех её подземных собратьев, чёрные корни волос, что смотрится весьма необычно при абсолютной белизне длинных прядей, и светло-карие, с какой-то непонятной горчинкой лучики на радужке, разбавляющие глубокий аметистовый оттенок и сходящиеся у самого зрачка. «Волшебно», — глядя на себя в зеркало ещё будучи совсем девчонкой, восторженно думала она, даже не подозревая, насколько она права.       Зехир внимательно вглядывается в лицо эльфийки, не спеша выводить её из плена размышлений. Его мысли хаотично роятся в голове, он пребывает в небывалом смятении чувств, пожалуй, впервые в жизни не зная, что делать. То, что перед ним его родственная душа, молодой маг не сомневается ни мгновения — слишком многое указывает на это. Как со стороны жрицы Малассы, так и с его собственной: белые пряди в чёрных волосах лишь малое, что можно разглядеть вот так, с первого взгляда. Ведь помимо них есть ещё недвусмысленно заострённые уши, такие, каких никогда не бывает у людей, и периодически меняющие цвет глаза — с темно-карего до густо-фиолетового или светло-фиалкового, в зависимости от того, какие чувства обуревают магом — гнев и злость или радость и веселье. Что даже для магов с рождения было необычным. Зехир мысленно фыркает, его весьма и весьма забавляет подобная насмешка судьбы. И хотя он безбожник, чародей, он не может не подивиться столь эксцентричному чувству юмора высших сил.       Пауза затягивается, тишина начинает давить, и Зехир совершенно бесцеремонно прерывает её: — По крайней мере, спасибо хоть позволили нам встретиться. При жизни, моей, разумеется, — задумчиво хмыкает Первый в Круге, обращаясь непонятно к кому. Его глаза смеются, выдавая его с потрохами, в то время как радужка медленно меняет цвет.       Илайя вздрагивает всем телом, одаривая колдуна тяжёлым, но вместе с тем каким-то странным взглядом, Нархиз, то открывает, то закрывает рот, хватаясь за сердце, а ассасины недоумённо переглядываются между собой.