Зверомор

Промокшие до костей, продрогшие от холода, уставшие, обессиленные, рыжий лис и одноухая крольчиха медленно, но верно, шли по чёрному асфальту пустой дороги, и каждый шаг лап отдавал злобной, ноющей болью. Вместе с ними гладь шоссе молотил непрекращающийся ливень, обрушиваясь на головы и заставляя прижимать чувствительные уши к затылку, в тщетной попытке не пропускать воду внутрь. Атлас в жизни не чувствовал себя более мокрым, чем сейчас. Ему казалось, что пусть он даже полностью погрузится в воду — ему не будет так плохо и мокро. Льющаяся с неба вода била его по векам, заливалась за изодранную куртку, будто нарочно пытаясь придавить к земле. Унизить и растоптать. Потому он шёл, как обычно, ссутулившись, щуря глаза. Изредка он поглядывал на крольчиху, идущую по соседней полосе. Компас шла гордо и прямо, но в её походке чувствовалась тяжесть навалившегося бремени: у неё совершенно не было цели. Никакой. Ходьба ради ходьбы, будто на разминке перед зарядкой. Они шли порознь: Атлас по встречной полосе, а Кос по попутной. Не разговаривали, ибо говорить было не о чём. И вместе с этим разум лиса раздирали тысячи вопросов, которые он хотел задать одноухой бестии. Лис хотел спросить, зачем она убила всех этих зверей. Он хотел спросить её о барсуке в кафетерии, о ленивце, который выдавал ему новые права и был с ним добр. О тех оперативниках, которые беззлобно допрашивали его, о многих сотнях жителях других домов, на которые рухнул небоскрёб УСС. Атласу хотелось спросить за каждого из них именно с неё и ни с кого больше. И каждый этот вопрос смотреть ей прямо в глаза, неотрывно, не моргая, и, не перебивая, выслушать каждый ответ. И если хоть на один вопрос у неё не найдётся ответа… Лисёнок посмотрел на свою правую лапу и представил в ней пистолет. Представил себе тяжесть металла, холод спускового крючка, рифлёную пластмассу рукоятки. Представил себе отдачу и запах пороха из ствола. Вообразил, как в первый раз в жизни ему хочется убить кого-то. Всё его существо кричало, что нужно это сделать. Но холодный, даже немного переохлаждённый от дождя разум подсказывал ему всё новые вопросы: «А что потом?» Ничего. Он просто останется один на один с остывающим трупиком крольчихи. «А чем ты лучше её?» Ничем. Никто и не хочет быть лучше. А потом ещё и ещё вопросы от себя самого. Лис будто загонял себя в ловушку собственного сознания. На миг он подумал о том, что он делает это специально. В следующий миг он понял, что сходит с ума. Но до окончательного отъезда кровельного материала было ещё далеко. — Хей, — внезапно услышал он и пришёл в себя. Сказать это могла только она одна. Никого больше рядом с ним не было. Не могло быть. Лис понимал, что, возможно, он последний зверь во всём мире, который не хочет убить её. Не может. Или не хочет. Атлас остановился и поднял взгляд на Кос, ожидая чего угодно, вплоть до направленного ему в лоб пистолета. Это был бы самый простой вариант. Но становилось только хуже и хуже. Компас показала лису куда-то на свою сторону дороги, дальше асфальтового полотна. Атлас поднял глаза, и тут же его веки широко распахнулись, несмотря на сильнейший дождь. Чёрная Бетти. Точнее, то, что от неё осталось… Не сказав ни слова в ответ крольчихе, Атлас забыл про боль и одним рывком преодолел придорожную канаву, заполненную водой, но слабость дала о себе знать сразу же, как только его подкосившиеся от изнеможения и боли лапы коснулись размокшей земли. Он поскользнулся и упал мордой в грязь, затем встал на четыре лапы и отряхнулся, на ходу перешел на две лапы и подбежал к остову машины. Когда он приблизился, ливень уже смыл глину с его рыжей шерсти. От былой роскоши поникара мало что сохранилось: кузов был искорёжен настолько, что в нём с трудом угадывалась машина; все несущие конструкции уничтожены. Агрегаты, узлы — всё было буквально связано в один большой металлический узел, но лису было плевать на железку. С ходу он засунул морду в салон автомобиля и сильно стукнулся затылком, как только попытался вытащить морду наружу: внутри салона будто забили кого-то заживо, а потом — зажарили. Частично опаленные ошмётки шерсти, брызги крови, куски ободранной заживо вороной шкуры. Атлас даже не мог представить, что пришлось перенести Карбону в этой мясорубке из металла и стекла, но один-единственный факт заставлял сердце биться чуть быстрее и радостней: самого коня в машине не было. Его водительская дверь была буквально вырвана вместе с петлями и замком и валялась рядом — совсем не так, как длинный, неравномерный след запчастей, которые Чёрная Бетти потеряла по дороге. Дождь смыл следы зверей, которые ему помогли. Атлас не знал, жив Карбон или нет, но хотя бы понимал, что он — в надёжных лапах, будь то еле-живой конь или уже остывший труп. По крайней мере, он не погибнет так — жертвой обстоятельств. Он погибнет как герой. Или он уже… Слишком много «или». Атлас сложил лапы на край разбитого окна поникара и спрятал глаза. Дождь звонко и назойливо молотил по крыше Чёрной Бетти. Сзади раздалось едва слышно чавканье маленьких лапок по грязи пустыни. Атлас поднял уши, показывая, что слышит её, но двигаться ему не хотелось. Хотелось стоять так и вспоминать поездки с Карбоном. Как он просился за руль этой машины. Так и не покатался… Внезапно чавканье по грунту сменилось металлическим стуком: Кос запрыгнула в искорёженный кузов поникара и начала постукивать нижними лапами по его борту. Атлас оторвал морду от лап, наблюдая за крольчихой через маленькое окошко заднего вида. Она деловито прошлась по всему кузову и наконец-то пнула искорёженный металл в сторону салона. Звук, который она при этом услышала, не был похож на другие звуки, и крольчиха тут же уселась на колени рядом с бортом. Атлас немедленно оторвался от пассажирской двери и снова вышел под дождь. Когда он заглянул за железо, то увидел, как крольчиха доставала из потайного отделения поникара дробовик. Решение пришло в голову незамедлительно — он схватил оружие за ствол и что было сил дёрнул на себя, вырывая его из лапок Компас. Крольчиха незамедлительно подняла лапки и склонила голову. Лис перехватил дробовик стволом от себя и резко навёл оружие на крольчиху. — Ты что, с ума сошла? — зачем-то спросил Атлас, хотя отлично знал ответ на этот вопрос. — Чего ещё тебе не хватает? Сколько ещё смертей тебе нужно, а?! Компас промолчала, но опустила лапки и выцепила что-то из потайного отсека и бросила это Атласу. Лис, находящийся на взводе, поймал в левую лапу большой синий патрон для дробовика. — Всего одна, — негромко сказала крольчиха, бесстрашно посмотрев в гладкое дуло дробовика. Атлас, успевший немного разобраться с базовыми принципами владения кое-каким оружием, сдвинул цевьё дробовика, открывая пустой затвор. В другой лапе он держал один единственный патрон. Так мало. Лис протянул оружие крольчихе. Её это совершенно не удивило — она охотно протянула за ним лапку и потянулась за патронами. Атлас заметил это и грубо оттолкнул её от потайного отсека, забирая полную коробку себе и распихивая патроны по карманам. — Считай, что заряжён моей хитростью, — недовольно буркнул он и обследовал потайной отсек Чёрной Бетти сам. Оказалось, что не только за этим залезла крольчиха в уничтоженную ею машину. Внутри оказался типичный «неприкосновенный запас» на все случаи жизни. В изодранную куртку пришлось куда-то засунуть неплохой боевой нож, а в лапки Кос полетела походная аптечка. Был даже небольшой запас провизии: консервы с кусочками персиков, соленья, пакетик вяленой рыбы, орешки, даже белковые коктейли для хищников и многое другое — всё когда-то было в комплекте, но из-за катастрофы, произошедшей с машиной, — было разбросано по всему потайному отсеку. Лис тщательно всё собрал, а так как орешки девать было некуда, то он ел их прямо на ходу. Компас нашла в салоне небольшой белый пакетик, лишь чудом сохранившийся при взрыве и аварии, — тот самый пакетик, с которым крутой, как отвесный горный склон, конь впервые обратился к Атласу, пусть и немного обидным прозвищем «Пипидастр». Всё содержимое аварийного комплекта уместилось в него, и Атлас решил сам нести это, решив, что оно будет ему нужнее. Крольчиха же нашла себе какой-то мешок и распорола его, пользуясь острыми, рваными краями искорёженного кузова. После этого она сделала себе нечто вроде накидки, прекрасно укрывающей её на фоне безжизненного коричневого пейзажа, и завернулась в неё, прикрывая морду, а дробовик — закидывая за плечо. Даже не взглянув на Атласа, Кос укуталась в тряпьё поплотнее, делая себе что-то вроде капюшона, и пошла дальше, в сторону дороги. Лис посмотрел ей вслед, держа в лапе белый пакетик и решая в уме простое уравнение: следовать ему за ней или нет. Крольчиха была настроена серьёзно и решительно и явно знала, куда ей идти. Она не обращала внимания на Атласа, в сущности оставляя его на произвол судьбы под проливным дождём. Рыжий хищник всё-таки не был идиотом, отлично понимая, что его ждёт: рано или поздно в ту же сторону, откуда в город на шести колёсах буквально прилетела смерть, выйдут все, занимающиеся хищниками, службы какие только вообще существуют. Когда они его встретят, то его уже не спасёт ни красноречие, ни подвешенный язык. Танк, может быть, спасёт, и то не факт. Оглянувшись на прощание и посмотрев на остатки Чёрной Бетти, Атлас обернул ручки пакетика вокруг запястья и быстрым шагом нагнал крольчиху, которая совершенно не обратила на него внимания. — Куда ты идёшь? — спросил рыжий, поравнявшись с нею. — Это имеет значение? — Думаю, что ещё как имеет! — вспылил Атлас. — Ты хоть понимаешь, что ты сделала?! Компас усмехнулась: — Лучше, чем ты, Капустник. В этот момент они вышли на дорогу, где происходил финал той погони, которую они умудрились пережить. Крольчиха замерла на месте и подняла глаза, оглядывая не блещущий разнообразием пейзаж. С минуту она крутилась на месте, а потом положила лапку на голову, будто приглаживая уши. Атлас не обратил на это никакого внимания, хотя, заметив как крольчиха интересуется окружением, тоже постоял на месте. Но редкие холмики и горы, с трудом угадывающиеся за стеной воды, ему ни о чём не говорили. — Ты хотя бы знаешь, где мы? — наконец устало спросил он, положив лапу на голову, будто пытаясь прикрыться от дождя. — Да, — спокойно ответила ему Кос, — я здесь… кажется… — Что «здесь»? Родилась? — Атлас не вытерпел паузы. Компас дёрнулась под своим капюшоном, будто лис сказал ей что-то очень важное. — Так и есть, — ответила она и молча пошла дальше, прочь от города. Всплеснув лапами, рыжий пошёл вслед за ней, на этот раз не на другой стороне дороги, а намного ближе. Они молча шли несколько минут, прежде чем распирающее Атласа любопытство вырвалось наружу в форме простого вопроса: — Что ты наделала, Компас… — грустно выдохнув, сказал он ей. Крольчиха глянула на него исподлобья, но всё-таки ответила: — Я сделала хоть что-то. — Что-то? Ты убила… сколько? Сотни? Тысячи? — Могло быть на одну меня больше, если бы не ты. — А какое это имеет значение?! — взвинтился лис. — Элементарное. Ты бы сейчас не думал, что делать со мной, а что делать дальше. — И что бы я делал? — Ну я же не хотела жить и думать над этим вопросом, кретин! И сейчас не хочу! — Ты предлагаешь вместо тебя заняться этим всем нам, да? Живущим? — Именно! — Может быть, я зря вытащил тебя из машины с заряжёнными бомбами, да?! — ЕЩЁ КАК ЗРЯ! — резко повернулась и крикнула лису крольчиха. — Тогда это будет для тебя лучшим наказанием! Я лично уговорю Теодора оставить тебя в живых, чтобы ты прочувствовала последствия своих действий вместе со всеми нами! — рявкнул рыжий хищник. — Тогда я расскажу ему, что твоя вина в этом, — она ткнула пальчиком в сторону Города, — не меньшая, чем моя! — Как будто тебя будут слушать! — Будут, когда я расскажу им, кто включил круиз-контроль! — И что с того?! Бомбы было уже не остановить! — Кого ты держишь за идиотов, Капустник? Ты был в салоне вместе со мной! Мог просто выкрутить руль, и всё пошло бы прахом! У Города просто повыбивало бы стёкла в паре районов и всё! — Я действовал как мог! Как умел! — И ты облажался! За такое Теодор бросит тебя в клетку к тем, кого даже этот грёбанный Конгломерат считает уродами! — Он меня поймёт! — Так же, как и меня! А скажу я ему лишь одно: это ТЫ во всём виноват! — Ещё чего! — Кто заварил всю эту кашу, притащив мобильный телефон в каньон?! Из-за кого взорвали ферму и нас всех взяли в плен?! — Это всего лишь одна ошибка! Я тогда даже не знал, что это возможно, что вообще ввяжусь в эту вашу передрягу! Очень нужно было! И вообще, это и твоя ошибка тоже, что ты не обыскала меня на предмет слежки! — Если бы ты не сел на тот злополучный автобус… — Да ну что ты?! — закричал Атлас. — Давай ещё глубже копнём, а?! Если бы не твоё ухо!.. — Заткнись! — рявкнула крольчиха. — Или что?! Сделаешь мне ещё один шрам под глазом?! А может убьешь? Почему ты не сделала этого в машине, а?! Я был у тебя на мушке, а ты не нажала на спуск, какого хрена, а?! Компас молчала. — Ты расстреляла всё, что у тебя было, но, как только нужно было сделать всего один единственный выстрел, струсила! — Не смей называть меня трусихой, Капустник! — О, а можно огласить весь список того, о чём с тобой нельзя говорить, Компас? Или погоди, — кажется, тебе не нравилось, когда тебя называют так, да? Так я тебя уже трижды так назвал! — Так назвал меня мой отец; рыжий, не нарывайся. Я, может, и безоружна, но точно не беззащитна. Атлас перестал махать лапами, и спор затих. Лис не испугался слов крольчихи, но в тот момент до него дошло, насколько проще было мёртвым. Он искренне жалел, что она не застрелила его в салоне Буревестника. Хмыкнув, он порылся в изодранной чёрной куртке и бросил на землю перед Кос один синий патрон. Крольчиха остановилась перед ним. — Сделай это, — сказал хищник, — я всё равно не жилец. Она медленно подняла фиолетовый взгляд на него. Атлас посмотрел ей в глаза, и на миг ему показалось, что это не дождь заливает её мордашку, а слёзы. Но разобрать точно было невозможно, да и не хотелось ему этого. — Зачем тебе это? — спросила Компас. — Лапы у тебя на месте, мозги варят. Выкрутишься. — Теперь ты, значит, так заговорила? А чего не хватает тебе, если всего, что есть у меня, — достаточно? Уха? — гневно вопрошал рыжий. Компас отвела взгляд и пошла дальше, перешагнув через патрон. — Искупления, — бросила она через плечо, хлюпая лапками по асфальту. Дальше они шли порознь и снова молча. Метры уныло складывались в километры, километры измерялись часами и минутами. Они шли очень долго, пока наконец не показалось зарево нового дня, в котором всё было по-новому. Город, оглушённый ночью, встречал сегодня новый мир. Мир, в котором не было места миру. Мир, который постепенно затопляла токсичная кислота ненависти, будто прорвавшаяся сквозь плотину на месте бывшего штаба УСС. Волна, как источник, бивший из руин, со стремительной скоростью затопляла город. Волна, убившая мир. Смертельно раненная хрупкая завеса нормальной жизни пала в два часа тринадцать минут. И ничто уже не могло её воскресить. Мир, в который пришла война. Война. Слово из этих пяти букв то и дело слышалось то там, то тут. Кто-то слышал его, а кто-то кричал его для себя. Отдельные звери собирались в группы, иногда вооружённые. Звери всё решили для себя. Они знали, кого винить, и они понимали, кто виноват. Они искренне верили в свою правоту. Отточенная система дала сбой впервые за очень долгое время. И этому находились подтверждения — стоило лишь обратить внимание на хищников. Очень многие из них сами накидывали на плечи куртки и отправлялись в сторону катастрофы. Проходя мимо вооружённых травоядных, они огрызались в ответ, когда им сообщали то, что это именно они во всём виноваты. Эти бдительные граждане обрывали телефоны СКХ, как будто тем было мало бед, сообщали о десятках, сотнях и тысячах хищных зверей, вышедших на улицы их города в своих ошейниках. Многие боялись, что из-за отключения электричества в их ошейниках не окажется нужного парализующего заряда, и во многом они были правы: те звери, которые нарывались на разряд от своего ожерелья, понимали, что в некоторых районах города ошейники работать перестали. Особенно там, где рухнул небоскрёб УСС. Но жителям было не до того. Все как один выжившие этого района вышли к завалу из кирпича и бетона, под ливень и грохочущий над головами гром, забыв про стыд и опасный способ с осложнением заболеть. Звери под дождём, как один, бросились разбирать завалы, в надежде найти хоть кого-то уцелевшего. После произошедшей трагедии Город очень не долго пребывал в немом священном ужасе. Через пять минут — он заревел громогласным хором клаксонов, сирен, двигателей, телефонных звонков. Сети не справлялись с нагрузкой; связи почти не было. Закрытый эфир служб города ревел на тысячи голосов, забыв о субординации и культуре поведения при общении по рации. Но при всеобщей неразберихе, панике, царящем хаосе, это всё сходило на нет при приближении к эпицентру грандиозного взрыва, выбившего из небоскрёба основание. Вокруг завалов не успели организовать нормальные кордоны, выставить охрану; да и некому было стоять спиной к тому, что произошло. В разборе завалов помогали абсолютно все, кто был вообще способен стоять на ногах. Когда лапы и копыта ступали на осевшую пыль, никто не делил на хищников и травоядных. Они работали вместе с пугающей эффективностью. Звери показывали всё, на что они были способны. Два слона в форме УСС могли заменить собой подъёмный кран или гидравлический домкрат, пока маленькие шустрые ласки пролезали в узкие щели в поисках выживших. Горные козлы забирались на неприступные откосы, наводя дороги для других; волки и другие псовые ползали на четырёх лапах, водя носом по мокрой пыли, пытаясь уловить даже самые тонкие нотки запахов других зверей. Еноты, хорьки — все, кто умел лазить, забирались на фонарные столбы с силовыми проводами в зубах, наводя временное освещение от генераторов, которые привозили все, кто мог: от простых жителей, державших такую технику для похода или экстренного случая, до целых организаций, сдающих её в аренду. На площадь с трудом протискивались обычные машины, грузовые длиномеры, экскаваторы и специальная техника, и теснились кто как мог. Как только тигры и медведи разгружали очередной грузовик с оборудованием, то они же помогали поднимать на машины раненых, которых немедленно увозили. Отдельная эпопея происходила и глубоко под землёй, где инженеры и техники, позабыв о должностных инструкциях и правилах безопасности, бились с вышедшей из строя системой электропитания города по горло в воде и нечистотах. То и дело в воздух взметались клубы дизельного дыма: заводился очередной генератор — и ещё большая часть площадки заливалась светом, и звери снова бросались на помощь. Небольшой отдельной кастой неподалёку, стояли кто в чём, мокнущие под дождём, лисы и помогали как могли. Ждали сигнала; кто-то даже ковырялся когтями в ушах. Ревели машины обычных граждан, оттаскивая тросами бетонные плиты, которые оперативно грузили на подъезжающие к завалу самосвалы. По прошествии получаса один из офицеров поднял в воздух пневматический рожок, которым обычно пользуются на трибунах стадиона болельщики, и, направив его в воздух, дал длинный, протяжный сигнал. Его тут же подхватили все остальные, у кого были эти дуделки, и площадь завала на несколько долгих и драматичных, пронзительных секунд залилась стоном рожков и воем ручных сирен. Свет на площади погас полностью. Все заглушили свои машины, и несколько секунд было слышно даже, как с тихим треском остывают их двигатели. Хищникам предоставили все условия: в темноте то там то тут можно было наткнуться на тусклый, блестящий взгляд одного из них. Волки, до этого пользующиеся нюхом, замерли на месте, поставив уши торчком. Лисы, до этого почти безучастные, разбежались по завалу неслышно и невидно: кто присел на одно колено, кто просто встал как вкопанный, кто не постеснялся опуститься на все четыре лапы, прижимаясь к земле и закрывая глаза. То же самое сделали большие и средние кошки, почти все, кто хоть как-то помогал в поиске выживших. Травоядные замерли в животном ужасе, смотря, как их природные враги… Охотились. Тишину то и дело нарушали их редкие выкрики «Здесь!» или «Тут!», куда тут же подходила спасательная команда из самых разношёрстных зверей, каких только сумели найти. Завал начинали разбирать голыми лапами, пока хищник уходил на новое место, прямо и высоко поставив свои чувствительные уши. Пятиминутка тишины кончилась так же, как и началась: необъявленные организаторы подавали сигнал стадионными дуделками и сиренами, после чего все машины в наличии оживали, поднимая невероятный шум, в котором было просто невозможно работать. Это, конечно же, было не единственной помехой: дождь очень быстро вымывал запахи для волков, но они были ему благодарны, ведь не приходилось дышать бетонной пылью. Никто даже не задумывался о том, что на всех городских хищниках были по закону надеты их ошейники, до тех пор пока улицу не заполнил странный нарастающий гул: индукционные дистанционные зарядки, оставшиеся исправными после крушения, начали набирать силу. Те хищники, кто находился к ним ближе всех, почувствовали это на своей шкуре немедленно: одного из медведей стукнуло током, когда тот взвалил на спину бетонную плиту. От такого неудачного момента он упал на грудь, и из его пасти тут же вырвался кашель вперемешку с кровью. Его товарищи попытались поднять плиту, но, пока к нему спешили тяжёлые звери, мишка не выдержал нагрузки. — Отключите эту хрень! Немедленно! — заорал кто-то в толпе спасателей, и, когда к нему оборачивались другие участники, они не без удивления узнавали в оравшем самого настоящего травоядного козла в форме СКХ. — Исключено! — послышался ответ от носорога УСС-овца. — Это ради нашей же безопасности! Старый майор сил СКХ не стал вступать в полемику, а просто отдал какие-то приказы в рацию на своём плече. Несколько травоядных офицеров посрывались с мест, и на замену им пришли другие звери, включая хищников. Группа службы контроля немедленно спустилась в канализационный люк. Конечно, хищники не могли работать в таких условиях. На их ошейниках не было видно ни одного зелёного огонька: на взводе были абсолютно все, но стоило сунуться в пекло, как кто-то из них получал разряд. Редкие группы, в которых принимали участие СКХ, могли продолжить полноценную работу — даже так не у всех офицеров были блокираторы ошейников, рядом с которыми могли работать хищные звери. К следующей пятиминутке тишины отключить зарядки так и не смогли: на этот раз не все смогли принять в ней участие. Лисы, как обычно, сорвались в бой, но для, того чтобы сделать хоть что-то эффективно, им нужно было подключить к делу все имеющиеся у них инстинкты, и зачастую это приводило к тому, что их задача попросту срывалась, как только они брали след. На площади послышались первые выстрелы. Пока что в воздух. Мир продержался не долго, даже несмотря на то, что некоторых из хищных зверей, одетых в красные робы, привозили на место завала организованно — в специальных серых автобусах, очень похожих на тюремные. Их выгоняли на улицу под моросящий дождь и хотели заставить работать, но ошейники снова и снова не давали им сделать того, что они делали лучше всего. Некоторые из особо упёртых травоядных, на глаза которых были будто надеты запотевшие очки из чистой ненависти, начинали подходить к эпицентру, где грозили помогавшим хищникам огнестрельным оружием. Не у всех хватало красноречия, немногие хотели спорить. Кто-то из хищных зверей выкрадывал блокираторы с поясов офицеров. Кто-то завладевал оружием силой. Кто-то из травоядных упал, но ему не помогли. Серый волк со спиленными клыками и когтями в красной робе придавил лапой горло молодого раненого оленёнка, нехорошо усмехаясь, но тут же упал замертво: его грудь разорвало зарядом картечи. На стрелявшего хряка бросились свои же, отбирая ружьё и избивая его. На площадь подтянулись тяжёлые машины УСС — огромные броневики на трёх осях, вооружённые водомётами. Они не считались с теми, кто оказался у них на пути, — машины расталкивали бронированными бортами в разные стороны, позабыв о сопутствующем ущербе. Хаос добрался и до эпицентра взрыва. Вместе с ним пришла и война. Может быть, Кос и думала, что поняла, что натворила, но большая часть из граждан города — нет. Многие попросту не могли принять этого. Кто-то, дрожа от холода и ветра, залетающего в разбитые окна, кутался в одеяла, жмурясь и пытаясь убедить себя в том, что это всего лишь дурной сон, но раз за разом, сирена за сиреной, им приходилось снова и снова убеждаться в том, что всё по-настоящему. Те, кто не хотел помогать, собирали самые ценные вещи, деньги и документы и пытались вырваться из Городской черты, в страхе от того, что это может повториться. На блокпостах образовались мощные заторы: пытались задержать уезжающих хищников, но звери таранили шлагбаумы и прижимали машинами барьеры, рассчитанные на то, чтобы задержать тех, кто пытается прорваться внутрь. Против тех, кто хотел убежать, они ничего не могли сделать. Многие попросту не знали, куда им деться в такой ситуации. Травоядные звери легко поддавались всеобщей панике или унынию. Некоторые районы буквально охватывал плач тех, кто слишком сильно переживал за тех, кто погиб в ужасной катастрофе. Город бесцеремонно разбудили в два часа тридцать минут, и с этого момента уже никто не засыпал. Но не только лишь в городской черте звери не находили себе места. Бойцы Конгломерата, провалившие миссию, почти сразу после взрыва развернулись и, не сбавляя темпа, отправились домой. Ямал отлично понимал, что может произойти, если одному-двум подразделениям УСС придёт в голову мысль найти хоть кого-нибудь по горячим следам, и на какую прекрасную цель они наткнутся. Точкой невозврата стала машина Карбона — едва живого коня спешно выгрузили из неё и развернулись обратно. Иллюзий никто не испытывал: никто не станет их слушать, огонь откроют сразу и наверняка из всех имеющихся калибров, включая лёгкие колёсные танки, которые сопровождали конвой одноухой крольчихи. Ямал был в настоящей ярости, даже его подчинённые держались от него в стороне; полосатый кот рвал и метал, в буквальном смысле слова. Но даже его ярость была ничтожной по сравнению с тем, что испытывал главный мраморный лис в Конгломерате. Теодор тоже не питал никаких иллюзий, несмотря на захмелевший ум. Бутылка виски, которое лис берёг на особый случай и для особых гостей, была уже наполовину пуста, а то, чего в ней не хватало, — плескалось внутри лиса. Он откинулся на шикарном кресле, прижимая ко лбу два пальца. Пиджак был небрежно брошен на спинку, рубашка – расстёгнута на две пуговицы у шеи. Про галстук лис даже не вспоминал; куда он его запустил — уже не помнил. Кроме него в кабинете находились и два его личных телохранителя, и эти суровые и бесстрашные полярные медведи не смели даже шелохнуться: любое неловкое движение могло взорвать их босса не хуже, чем детонатор в Буревестнике. Хотя лис уже не орал. Голос он сорвал, когда Ямал лично сообщил ему по спецсвязи, что вспышка зафиксирована — сомнений в том, что произошёл взрыв, не было. Но где он произошёл и что за этим последовало — он не знал. Этот факт злил его больше всего, но впервые в жизни он оказался почти бессилен: не отвечал ни один городской агент, все телефоны Багза молчали или были выключены, купленные им агенты СКХ отзывались, но в основном слали его в самом нецензурном направлении, не желая вести диалог. Тео отлично понимал, что может сделать даже одна бомба, с которыми укатила с базы одноухая крольчиха, хотя и никогда не видел их в действии. Он, как и все этой ночью, не питал иллюзий: никто не захочет с ним говорить, и все шишки обязательно посыплются на него, если он не сможет выкрутиться. А он пока ничего не мог сделать. Потому что ничего не знал. Стук в дверь вырвал его из полусонного и более-менее уравновешенного состояния. Он оторвал лапу ото лба, глянув на телохранителей: в такой момент только один-единственный зверь мог постучаться ему в кабинет. Медведи приоткрыли створки дверей, и внутрь заглянула спокойная, не смотря на произошедшее, выдра. Тео медленно моргнул и поднялся в кресле. — Заходи, Нитри. Выдра открыла дверь дальше, и вместе с ней к лису на ковёр вошли двое санитаров и серый, в крапинку, упитанный кот. Нитри и её помощники чувствовали себя уверенно, как конвоиры, ведущие опасного преступника на смертную казнь. Рядом с ним катили две капельницы, довольно небрежно воткнутые в лапу кладовщика. Сам Манул трясся, как осиновый лист, — его даже лапы не держали. Как только процессия остановилась, он рухнул на колени, но волк из бригады врачей быстро поднял его. Теодор снова медленно моргнул. — Он слышит меня, Нитри? — медленно и без эмоций спросил мраморный лис, показывая на кота пальцем. — У меня нет оснований полагать нарушений у него слуха, — сухо ответила докторша. — Понимает? — уточнил Теодор. — Полное отрезвление займёт какое-то время. Теодор наконец перевёл взгляд на Манула. — Понимаешь меня, гадёныш? У кота отвисла челюсть, и он мелко закивал, но со стороны это могло напомнить предсмертные конвульсии. — Оставьте нас. Врачи вышли из кабинета. Неприметным жестом Теодор попросил выйти и телохранителей. Мишки послушно выполнили приказ. Дальнейшего разговора никто не слышал. Поначалу — Теодор говорил тихо и неспешно, лениво играясь с гранёным стаканом, в котором переваливались кусочки льда. Стоявший перед ним Манул подобострастно кивал, соглашаясь абсолютно со всем. Но через несколько минут мраморный лис резко и внезапно сорвался на крик: — Придурок! Идиот! Дегенерата кусок! — Тео метался по кабинету, рыча от бешенства. Слегка потрёпанный от сна Манул сжался ещё сильнее, опустив уши. Судя по морде, коту очень-очень хотелось провалиться под землю или стать размером с полевую мышку, чтобы смерть его была не столь длинной и мучительной. — Я тебя туда посадил — зачем?! — метнувшись к нему, мраморный лис яростно тряхнул кулачками. — У-у-у-учёт… вести… — заикаясь, протянул Манул и тут же, зажмурившись, вжал голову в плечи, потому что Тео коршуном ринулся на него. — Но тогда как ты не учёл того, что у тебя пропало полторы тонны боеприпасов?! — ревел мраморный лис, вцепившись в форму кота и тряся его как тряпичную куклу. Манул испуганно сопел, стараясь не дышать тем, чем выдыхал на него разгневанный босс. Нитри накачала его такими препаратами, что даже запах алкоголя мог его вырубить, а от Теодора разило с такой силой, что манул с трудом стоял на ногах. Вопрос был риторический — он это прекрасно понимал и отвечать не торопился. — А если бы эта дура нас всех взорвала?! — бушевал, как стихия, Тео. — Об этом ты тоже не думал?! Анацефал! Лис рывком пригнул к себе морду кота; испуганный Манул, чуть приоткрыв глаз, со страхом покосился на главу Конгломерата. — Ещё раз, — ледяным голосом процедил глава Конгломерата, глядя коту прямо в глаза, — учую растворитель, валериану или ещё какое говно — яйца оторву. Манул шумно сглотнул, потому что по глазам Тео было ясно: это не метафора. Мраморный лис отпустил кота, подошёл к дверям и распахнул их настежь. Он хотел было рявкнуть на остальных зверей что-нибудь, но, заметив бесстрастную и серьёзную выдру, умерил пыл и кивком головы пригласил всех обратно. Санитары снова взяли Манула под локти, а едва державшийся на своих ногах мраморный лис неловко залез в кресло. — Я понятия не имею, какое вообще может быть с тебя взыскание, кроме расстрела, — честно признался мраморный лис, делая пометки в бумагах простым карандашом, — выгонять тебя со склада тоже пока не резон. Теодор говорил вслух, но ни к кому не обращался, будто никого и не было в комнате. Все его внимательно слушали, но даже рта раскрыть не смели. Наконец грифель карандаша обломился, и Теодор раздражённо отшвырнул его в угол. — И, честно говоря, ничего кроме клизмы со скипидаром на ум у меня не идёт. Для прочистки, так сказать, организма. — Сэр, это непрофессионально, — возразила Нитри. — А профукать две бомбы в тонну весом — это профессионально?! — саркастически спросил лис. Выдра хмыкнула, но больше перечить не стала. Сама понимала, что лис сейчас был далеко не в самом адекватном состоянии. Самое главное — он сам это отлично осознавал, и поэтому махнул на Манула лапой. — Под домашний арест его. Протрезвею — потом поговорим. Нитри, ты не могла бы… Внезапно снова заблеял селектор, который с самого начала сообщил Теодору дурные вести. Лис поднял указательный палец, давая понять, что разговор не закончен, и ткнул кнопку. — Сэр, наши перехватчики вернулись на базу, — говорят, есть раненые… раненый… Ищут доктора Нитри. Глазки-бусинки выдры раскрылись от накатившего чувства ответственности. Она тут же повернулась к Теодору — Нитри не могла позволить себе терять время с каким-то наркоманом, когда её помощь была нужна тому, кто в ней действительно нуждался. — Я понял, — ответил Теодор и рывком сорвал со спинки кресла пиджак. — Нитри, пошли. Стоик, Вал, займитесь этим имбецилом! Медведи кивнули и взяли пятнистого кота под белы-лапоньки, а мраморный лис поспешил за выдрой: она, не дожидаясь разрешения, почти бегом отправилась в медицинский отдел. — Запроси, кто и что случилось! — крикнула она волку, и тот сразу снял с пояса рацию. Переговорив с ней, он включил её погромче, чтобы слышали все: — Карбон попал в аварию: множественные переломы, порезы, ожоги и стекло везде, где только можно. Едва живой! — В операционную его, — строго ответила Нитри и рывком оглянулась на Теодора. — Вы что-то хотели? Мраморный лис не стал играть в плохого парня перед суровой докторшей. — Снотворное… — Я пришлю! Побежали, быстро, в темпе! — крикнула она санитарам и рванула со всей скоростью, на которую была способна. Теодор бежать не стал — как только её развевающийся белый халат скрылся за углом очередного коридора, мраморный остановился и оглянулся. Несмотря на своё положение, он чувствовал себя непередаваемо одиноким. Кем он по сути был — лисом исключительно редкой породы, который чуть не заблудился в почти родных стенах, из которых и носа не показывал вот уже который год. Слишком много дел, слишком много хлопот — он так привык к этой рутине, что, казалось, стал её неотъемлемой частью. И вот от него оторвали эту рутину — лишь когда он оказался совершенно один, то позволил себе лишь на секунду, на одно мгновение… Растеряться. Лис упал спиной на холодную стену и сполз по ней вниз, задирая подол дорого пиджака и безжалостно его сминая. Спрятав морду в своих ладонях, он тихонько всплакнул, и, когда поднял морду к лампам дневного света, на его карих глазах были искренние, неподдельные слёзы. Дыхание стало прерывистым, и Тео чуть не задохнулся, но когда это прошло, то осмотрелся и запустил лапку в секретный карман пиджака. Всё, что мраморный лис вытащил в холодный свет ламп дневного освещения, – это старую деревянную губную гармошку. Надписи на ней давно стёрлись, а дерево, из которого она была сделана, отполировалось до блеска. Глава Конгломерата приложил её к морде и аккуратно дунул, выдавая уверенную ноту, а потом другую. Получившееся складывалось в несложную, но очень грустную мелодию. В последний раз он играл на этой губной гармошке очень и очень много лет назад, когда при нём и его матери кремировали отца. Мраморный лисёнок играл это для мамы, которая с трудом держалась от того, чтобы её не стукнул током ошейник. Теодору это всегда помогало. Губная гармошка — это всё, что осталось ему от его отца, когда того пристрелили. Формальный повод — он не был больше работоспособен. Сломал бедро, попав под погрузчик, выполняя работы, предписанные ему комбинатом, на котором мраморный лисёнок родился и вырос. Лис играл и играл, а слёзы продолжали тонуть в его шерсти. Тео никому не мог доверить эту игру, эту старинную и очень простую мелодию — это всё, что он мог позволить лишь для себя одного. Он старался играть как можно тише, закрыв глаза и следя за дыханием, как этому учил его папа. Это всё было так давно… Мелодия кончилась сама по себе. На две лапы встал уже уверенный и спокойный мраморный лис в растрёпанном, дорогущем костюме. Отряхнувшись и прилизав шерсть на морде, он отправился к себе в кабинет обратно — его ждал Ямал. — Значит, взрыв был? — без лишних приветствий начал Теодор. — Так точно. — Какие ещё плохие новости? Теодор зашёл в кабинет и на правах старого друга достал для полосатого здоровяка ещё один стакан. Ямал отказался. — Мы потеряли одну машину… — Карбон? Чёрную Бетти? — Так точно, — с хмурым видом кивнул тигр. — По живой силе? — В той же машине был лисёнок, — ответил полосатый кот. — Тот самый, из-за которого вся эта байда и заварилась… — Атлас? — уточнил Теодор, и тут же его взгляд упал на фотографию с Роксом. — Так точно. В машине Карбона его не было. Возможно, он выпрыгнул или ещё чего. Мы развернулись, как только увидели взрыв. Теодор уже не слушал главного военачальника, продолжая всматриваться в фотографию со своим старинным другом. Это было так давно… Рокс говорил ему однажды, на одной из личных встреч: «Лишь когда любой не убегает в будущее и не застревает в прошлом, его империей правит свобода». Но сейчас Теодор хотел остаться в прошлом… Ещё тогда, когда Рокс едва ли мог смириться с потерей своих конечностей, он отчаянно искал смысл в жизни — своего последнего лисёнка. Он был согласен на что угодно: накормленный и живой, истощённый и на грани смерти. И, конечно же, самый вероятный вариант из всех — на его бездыханное тело. Ему требовалось лишь узнать, что с ним — и ничего более. Рокс не загадывал на будущее, не строил планов и не испытывал иллюзий. Всё, что ему было нужно, — его сын. Он всегда говорил именно «последний», когда увидел тело лисицы, и поклялся, что больше ни одна из других лисиц не займёт её место в его сердце. Ему очень активно помогала его новая подруга — та самая крольчиха, оставшаяся без одного уха, но даже с её энтузиазмом ничего не получалось. Тео просто не мог отдать таких ресурсов на поиски одного-единственного щенка, зная о том, что в пустоши каждый день пропадает не один десяток хищников бесследно. Помочь всем было невозможно — все об этом прекрасно знали. То, что произошло тогда, в далёком прошлом, оставалось для Тео там же. Но для Компас это прошлое возвращалось — хотела она этого или нет. Новорождённые лучи солнца коснулись земли, даруя всем живущим длинные тени. Именно в этот момент одноухая бестия уверенно свернула с двухполосой асфальтовой дороги на узкую грунтовку, засыпанную для надёжности мелким щебнем и укатанным тяжёлыми грузовиками. Атлас, не долго думая, пошёл следом, оглядываясь по сторонам. Компас чётко знала, куда она идёт. В команде Фермы это называлось последним прибежищем, экстренным безопасным местом, где никто и никогда не будет искать. Даже в команде о нём знали не все — лишь она, Генри и Олег с Тиком. Остальным говорили, что такое место есть, если они спрашивали, но где оно конкретно было — не сообщали. Вообще, Кос даже не думала, что когда-нибудь вернётся сюда, и тем более — для того, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Она вообще не хотела сюда возвращаться с тех самых пор, когда её привезли сюда. Её прошлое нагоняло её снова и снова, ведь именно здесь она в первый раз рассталась с Роксом. Кос помнила всё, как будто это было вчера. Инкассаторский фургончик, перекрашенный в пустынный цвет, скрипнул тормозами рядом с едва ли выделяющейся среди всех остальных гор мусора. Вблизи, в хламе, можно было опознать что-то вроде землянки с крышей, заложенной самым разнообразным мусором: проржавевшими стальными листами, дверьми и досками, местами укрытое кусками полиэтилена и даже обломками старой черепицы. Вход в эту самую нору представлял собой рваное лоскутное одеяло, подвязанное несколькими узлами на бельевой верёвке. Крольчихе, прожившей всю сознательную жизнь в городском комфорте, такое жильё поначалу казалось настоящей дикостью: она даже представить не могла, как можно было жить в таких условиях, да ещё и с лисёнком. Но очень скоро она изменила своё мнение. Когда Рокс окончательно убедился, что его лисёнка больше нет, то попросил оставить его одного. Никто не смел ему перечить — и тогда её отвезли обратно в Город. Домой она, конечно, не пошла и пустилась во все тяжкие, благо опыт выживания на улице у неё был. Сейчас она не могла сказать, сколько времени провела на городских затворках, ночуя в коробках и мусорных контейнерах, побираясь на улице и питаясь из помойки. Время идёт совсем иначе, когда не следишь за часами, днями недели и числом месяца. Её не интересовало, во сколько вставать на работу, когда будут выходные и когда надо обновить проездной на общественный транспорт. Всё это было неважно. А потом он вернулся за ней. Найти одноухую бомжиху, да ещё и среди травоядных, не составляло труда никому, и, судя по тому, что её не искала СКХ, её мать и отец заочно её похоронили. Он уговорил её вернуться к родителям, не портить свою жизнь и лично проследил за тем, чтобы это случилось. И когда он услышал все проклятия, высыпавшиеся на её голову, то понял, что теперь только он, лис, сможет уберечь её. Когда они вместе покинули пределы Города, их уже ждал Теодор, опирающийся на огромную трёхосную машину… Компас остановилась у неприметной кучи мусора, оглядывая шалаш-землянку. Со стороны её было даже трудно заметить: ржавые железные листы, служившие крышей, терялись на фоне остовов машин и другого хлама, окружавших убежище, как неприступная крепость. Как будто она была здесь только вчера… Но на этот раз внутри горел тусклый свет, видимо от свечи. Конечно, это последнее убежище было кем-то занято: она отлично знала, что Рокс в силу своей потери помогал и содержал другую лисью семью, которая заселилась в его нору сразу, как оттуда ушёл он. Лис каждую неделю увозил сюда съестные припасы и не только. Безногий инвалид, как никогда, заботился о воспитании чужих щенков, и потому он привозил им азбуки, учебники, а однажды увёз для них настоящую акустическую гитару, чем очень гордился. Музыкальные инструменты неплохо прижились и по слухам — даже кормили эту семью, которую Компас никогда не видела. Но, прежде чем она сделала шаг навстречу неизвестному, её опередил Атлас. Не проронив ни слова, он пригнулся, откидывая в сторону одеяло с целлофаном, и первым сунул морду внутрь. Глаза лиса расширились, будто он только что узнал главный секрет жизни. Будто он достиг того, к чему так долго шёл. Но это было не «будто». Он чётко и строго понимал: он здесь уже был. Его память с трудом ухватывалась за редкие моменты, которые он мог видеть ещё тогда, в глубоком детстве. Лежанка из газет. Свечка. Тумбочка, из которой его мама доставала сказки. Этого просто не могло быть. Но это всё же было, и голос логики шептал лису, что это неправда. Что это не может быть правдой. Что это совпадение, случайность: разве могло такое случиться, разве мог он вернуться в отчий дом тогда, когда он меньше всего думал об этом? Но это всё твердил тот самый холодный и расчётливый голос разума, которого лис редко ослушивался. А с другой стороны были эти обрывки воспоминаний, эти тёплые размытые островки в его памяти, смутно напоминающие о временах, когда он ещё не был лишён личности и эмоций на Комбинате, когда его окружала чуткая, родительская забота. И хоть Атлас не ясно помнил их, но он осознал одно: душевное противостояние не имеет места быть. Ровно как и все сомнения. Во второй раз в жизни лисёнок руководствовался не сопровождавшим его всё это время здравым смыслом и разумом, а тем, что за восемнадцать лет в нём так и не смогла уничтожить система. То, что годами втаптывалось в грязь, восстало в один тот момент, когда Атлас и Генри решили спиться. С тех пор вернувшиеся чувства никак не хотели уходить назад, и Атласу приходилось прилагать усилия, чтобы не проявлять излишнюю эмоциональность. Потому, что привык, — не потому, что не хотел. Но то, что он увидел, послало все его усилия куда подальше, а эмоции прорвались через обветшавшую преграду, откинув некогда «здравый» смысл прочь. От более старших зверей на комбинате, которых приволокли туда силой не в раннем возрасте, он слышал, что бывают такие радостные моменты, когда сердце начинает колотиться так быстро, когда к горлу подкатывает комок, а из глаз сами по себе начинают течь слёзы. Увы, дослушать такой истинно приятный рассказ лисёнку ни разу не удалось: рассказчики всякий раз грустно и безнадёжно замолкали, вспоминая разряды ошейника, а огонёк на нём нередко сменялся с умиротворённого зелёного на тревожный жёлтый, а иногда даже на красный, выпуская новый разряд в шею виновного в том, что забылся и позволил себе счастливые воспоминания. Но сейчас на Атласе не было проклятой удавки, и чувства вступили в свои права: тот же комок в горле, те же наворачивающиеся слёзы. Но вот сердце и дыхание… Лисёнку казалось, что сердце, наоборот, билось со всё меньшей частотой, а дыхание остановилось. Вдруг показалось, что он вот так просто возьмёт и умрёт прямо сейчас, на пороге своего ветхого жилища. Он никогда раньше, в принципе, не испытывал эмоций, а уж чтоб такие сильные, да ещё и за столь короткий промежуток — лишь пару секунд, что Атлас стоял на входе. Его организм был готов к отключке; лисёнок был эмоционально истощён. Ему пришлось схватиться за какую-то опору, когда ноги его подкосились. Но мгновенно высвободившийся заряд адреналина вернул лиса в более-менее спокойное состояние. Он вошёл внутрь, не обращая внимания на прижавшихся друг к другу лисят: пожилая лисица прижимала к себе и пыталась укрыть от него лисёнка и молодую, красивую лисицу. Они втроём зажались в угол, дрожа от страха перед неизвестным лисом. Атлас лишь бросил на них короткий взгляд: на старшей почти совсем не было шерсти — рыжий покров едва ли прикрывал тело, и, как бы она не куталась в платки, лапы выдавали её. Лисёнок был ещё совсем маленький — с него даже не облез пух, он совсем не понимал, что происходит. Молодая лисица зарылась в грудь пожилой и закрыла глаза, тихонько, едва-слышно поскуливая от страха. Как ни странно — она была довольно ухоженной, с густой шерстью, которая потеряла здоровый блеск. Она тоже куталась в платки и всё, что на ней было, — это скромный белый сарафан. Посередине комнаты, на столе, собранного из хлама столе, стояла помятая, пустая миска. Атлас огляделся. Землянка была довольно щедро засыпана всевозможным хламом, которого он не помнил, но сомнений у него не осталось. Внутрь зашла Компас и удивлённо посмотрела на спутника. Рыжий устало усмехнулся и бросил на стол белый кулёк с неприкосновенным запасом, который крольчиха добыла из машины Карбона. Стянул куртку, вытащил из неё нож и бросил её в хлам к остальным ненужным вещам. Старшая лисица молча смотрела на него. Атлас вытряс из пакета скромные пожитки и уселся за стол к пустой миске. — Я принёс поесть, — сказал он, а потом, посмотрев на Компас, пояснил. — Я вернулся. Крольчиха несколько секунд смотрела на лиса широко распахнутыми глазами, и затем догадка вспышкой озарила её разум, заставив лапки подкоситься. Она схватилась за что-то, подвернувшееся под лапу, но оно обвалилось даже от её веса. Крольчиха буквально вывалилась наружу, где с трудом поднялась на две лапы, на которых пошла прочь от норы Рокса. Компас не кричала, не скулила: не хватало дыхания. Крольчиха буквально не могла выдохнуть из-за того шока, который только что испытала. И когда воздуха наконец-то стало не хватать, то упала на колени и что было сил заорала на всю свалку. В крик она вложила всю боль, которую пережила в жизни. Выдохнув, Кос склонилась над землёй и навзрыд расплакалась, уже никого и ничего не стесняясь. Слёзы капали на землю под её мордашкой гуще, чем дождь, который она пережила. Казалось, что вместе с этими солёными слезами из её головы вытекает и вся та грусть, копившаяся в ней с тех самых пор, когда она не смогла спасти того маленького лисёнка под колёсами фургона. Молотя кулачками землю, она вдруг начала истерично смеяться, но снова переходила на рыдания. Её бросало из одного крайнего состояния в другое, но она ничего не могла сделать с этим. Она спасла одного лисёнка. Вернула ему дом. Приступ смеха. Смеха настоящей сумасшедшей. Смеха той, кто, несмотря на все невзгоды, прошла все испытания. Смех, несмотря на боль. Она не уберегла его отца. Не уберегла своего. Он не вернётся ни за ней, ни за ним. Поток горячих, обжигающих слёз. Слёз горести, слёз потери. Слёз удовлетворённости, слёз счастья. Все они сплелись в одну гамму эмоций, не давая понять всю глубину чувств не только наблюдавшему Атласу, но и самой Кос. Слёзы, несмотря на радость. Атлас наблюдал за ней, а его нижняя челюсть дрожала от наплыва эмоций. Он не мог понять, что с ней случилось, но после всего того, что она натворила, он и не хотел этого. Лисёнок вернулся в дом, где помог молодой лисице открыть герметичный пакетик с белковым коктейлем для хищников… Он уже ничему не удивлялся. Сейчас он думал лишь об одном: вернуться к семье. К тем, кого он не знал или не помнил, но кого он считал сейчас самыми родными существами на всём свете. И пусть сейчас хоть Одноухая Бестия, хоть Конгломерат во всей своей мощи, хоть сама элита УСС попробует нарушить воцарившуюся идиллию, то… Кулачки лисёнка незаметно для обитателей норы сжались в строгой решительности. Он вдруг чётко понял одно: если он и умрет за что-то, так за то, чтобы они жили. Вопреки всему миру… Но сейчас в его глазах можно было прочесть лишь умиротворение от воссоединения. От того что он наконец-то был дома. В эту минуту каждый в норе думал о своём. О чём угодно, но не об одноухой крольчихе, которая так и осталась на улице. Никто не видел или не хотел видеть, как она, обессиленная, сказала слова, которые мечтала произнести почти всю свою жизнь. Но в которые до этого момента не верила. — Папа, я нашла его, — прошептала крольчиха, подняв глаза к светлеющему небу. — Я сдержала обещание, — только и смогла выдавить она, завалившись навзничь на мокрую от дождя и слёз землю. Она уже не плакала. Слёзы кончились. Силы тоже. Утро вступало в свои права…