Чуть более личное

Ни для кого не секрет, что герцог Руфус Барма терпеть не может Зарксиса Брейка, собравшим своим разлагающимся в Бездне прошлым, карикатурным настоящим и несуществующим будущим все, что выводит его из себя. Пандоре нередко приходилось сталкиваться с теми еще мерзавцами, гнилыми душонками, но ни один из них не доставлял герцогу таких впечатлений как Брейк. Который, казалось, понимал и старался соответствовать. Все случилось внезапно, началось невзначай, с витиеватой, как соленый кренделек, шуточки, подобные которой у Безумного Брейка всегда при себе, как у иных сигара. Но эту он забросил прицельно, как вишневую косточку, выдал с особым смаком, приправив каплей приторного фиглярства – у герцога Бармы не было шанса увернуться. И, может быть, в другой раз герцог бы отмахнулся, картинным движением тонких пальцев смахнул чужое внимание, как непрошеную крошку с сюртука, но его чай остыл и кровь из горла Шляпника – самоубийцы вполне сгодится на замену. Всего одна шутка, но она переводит ненависть Бармы из сферы профессионального в личное. А Брейк… Брейк давно не чувствовал себя так хорошо. * * * Раз за разом, Зарксис чертов Брейк, сидя на стуле, казалось, занимает полкомнаты, крутится и ерзает на месте так, что все, что осталось, засыпает сахарной пудрой безумия, нездорового возбуждения, в которые тот привычно закутан, как в плащ-невидимку. Он со вкусом шуршит фантиками симфонию хаоса на герцогских нервах, щедро, как в дар божеству, рассыпает перед ним радугу драже, останками кремовых розочек рисует недовольно сошедшиеся на переносице брови. Растаявший шоколад - улика греха на его пальцах, которую он самозабвенно слизывает, не боясь свидетелей – в рукаве всегда компромат на каждую пару осуждающих его глаз. Нет нечестных приемов, жмет он плечами, есть человеческая глупость. * * * Зима ледяными ветрами дышит на город, кутая улицы в серую хмарь, обесцвечивая все вокруг, и Брейку интересно, как скоро она растворит его в себе. Что поблекнет, сдастся первым – тело или разум. Он скользит кончиками пальцев по зубцам метки на груди, собираясь поутру – если так продолжится и дальше, он добровольно зароется в сугроб, попросив не будить до весны. Не выйдет, тут же вздыхает Брейк, закапываться ему надоест на полпути. Днем Брейк пьет чай с трофейной шоколадкой в кабинете Бармы, бесцеремонно покачиваясь на стуле, откинувшись на спинку - слова герцога сливаются в невнятный шелест – кажется, он что-то хочет от него, за что-то отчитывает... но Брейка терзает зуд перфекцонизма – ему не до того. Шум уходит – меняется тон - еще бы, притихший Шляпник – весомый повод насторожиться. - Хорошо, - Брейк внезапно прекращает качаться, садится прямо, чуть подавшись вперед, - на все согласен, дорогой мой герцог. Поеду, сделаю, сдам отчет вовремя, клянусь запасами конфет в шкафу – все сделаю, только… Барма замечает подвох слишком поздно – перегнувшись через стол, измазанными шоколадом пальцами, Брейк рисует на его щеке символ бесконечности. - Идеально, – выдыхает он, умиротворенно жмурясь. Барма дышит, словно задыхаясь, но не двигается с места, в его распахнутых глазах дрожащее пламя свечей отражается пожаром. Брейк скользяще касается чужого подбородка - что-то в его мире встает на место со щелчком, как совпавшие часовые шестеренки. Обещаю, повторяет он, и отступает, пятится к выходу, ощущая себя вором, бегущим с места преступления. Барма судорожно сжимает рукоять тессена на коленях и пытается дышать ровнее, представляя тайные казематы Пандоры, в которые Брейк будет заперт, посажен на хлеб, воду, и он, Барма, лично отправит в соседний карцер того, кто даст этому маньяку хоть крупинку сахара. И на свободу Шляпник выйдет не скоро. Официальная версия приговора – не умеет заткнуться. «Вы просто не умеете делать это правильно» - как наяву слышит он обиженную апелляцию Брейка. * * * У Бармы побочный эффект контракта и то, что называют хорошей наследственностью – скоро Гилберт будет выглядеть старше. Брейк не удивлен, что многим, видящим герцога без личины цепи, требуется напоминание о его статусе и опыте - люди привыкли верить глазам. Можно поступить как проще, а можно – как Барма. Его светлость лишь отрывисто бросил, проходя мимо, что Брейк идет с ним на заседание городского совета. Брейк, оценив, что убивать его сейчас не будут, пожимает плечами и обновляет запас конфет в карманах, приготовившись спать с открытыми глазами. Когда начинается заседание, сон и рядом не гулял. Личину Барма нежно именует дядюшкой и небрежно встряхивает верительную грамоту от оного перед почтенным советом. Брейк увлекся разглядыванием палитры чужих эмоций,и все решили, что можно расслабиться, а Руфус… То, что он говорит – радикально, почти святотатство, не будь Барма герцогом – остальные бы не сдерживались, уже перебили бы, трясясь от сердечной боли за попранные традиции. То, что говорит Барма – вызов. И Брейк заворожено смотрит на него, медленно дыша, впитывает каждый звук, царапает ногтями сухие губы. Тебе шестьдесят семь, хочет сказать Брейк, а безрассуден, словно двадцать. О, Бездна – кажется, он видит самоиспепеление феникса, и судорожно облизывается, жмурясь от срывающихся с рыжих волос искр, подлетающих слишком близко, чувствительно. Почтенный совет ворчит, гудит ульем, готовясь возразить. Ему больше полувека – проговаривает про себя Брейк, понимая. И смеется, хохочет, сгибаясь едва ли не пополам, звучно встречаясь со столом, что-то лопочет, отрывисто выстанывая, что-то едкое, острое, забивающееся в носы и глотки – у присутствующих нет шанса. Шляпник разошелся, словно отмечая бенефис. Брейк резко, до черноты перед глазами, чертиком из табакерки, поднимается - подскакивает, игнорируя, как все отшатываются – пламя зовет его. Барма инстинктивно чуть выставляет вперед руки, отгораживаясь, и Брейк хватается за них - холодными пальцами горячие ладони – как не валит пар, и стекает - падает перед ним на колено. Обветренные губы нежно, медленно, касаются костяшек чужих пальцев. - Восхитительно – шепчет он без капли фиглярства, ловя свое отражение в затопивших радужку зрачках. Почтенный городской совет галдит как стая чаек, высказывая, порицая, требуя – собрание безнадежно сорвано. - За сим закрываем это собрание, возражений нет? – скучающе уточняет Барма, и возражений нет - все сбиваются в группки, обмениваясь, выражая, осуждая, глядя волками и оскорбленной невинностью. Брейк наблюдает за этим аттракционом вдоль стен пробираясь к выходу, не желая быть невзначай прибитым чьей-нибудь тяжелой мантией. За дверью он едва не сталкивается с вышедшим следом Бармой, который, уходя, останавливается и резко подается к нему, лишь на секунды задерживаясь рядом. Я в тебе не сомневался – выдыхает он у шеи Брейка. В тот день Устав пополняется еще одним законом, на титуле значится «принят без возражений». * * * Середина февраля, и за покрытыми толстым слоем изморози окнами невозможно что-либо разглядеть - Брейк безуспешно скребет ногтем по стеклу. Его руки уже едва согреваются у камина, немного льда ничего не изменит. - Прекрати – требует Барма, не поднимая взгляд от отчета. – Не выйдет. - Давайте на желание – тут же оживляется Брейк. – Если я уберу снег с окна, вы выполните мое желание, а если нет – я ваше. Обещаю не просить освобождение от отчетов. - Идиот - Барма, наконец, смотрит на него, с усмешкой в уголках губ. - И подлец. - Помилуйте! – голос Брейка почти достоверно звенит обидой. – Как можно… - От тебя ли ждать честного пари – Барма подпирает костяшками пальцев щеку. - Ради желания с вас – Брейк осекается, замирает, и, ловя чужой взгляд, переводит тему - а что бы вы пожелали? Вы не сказали нет, значит есть что-то… - Сгинь, если будут вопросы по отчету – тебя известят. - Нет. - Брейк… - Я замерз! – стонет Брейк, изображая несчастный взгляд. – Милости, великий герцог, не обрекайте… - и, чувствуя, что переигрывает, продолжает серьезнее, - буду молчать и сидеть тихо-тихо. Барма давит тяжелый вздох и коротко кивает, позволяя. Брейк держит слово, сев у камина, и скармливая ему фантики. Из-под полуприкрытых век он наблюдает за работающим Бармой и думает, что волосы у него красновато-рыжие, как оперение огненной птицы из легенд, как обрывок разбушевавшегося пламени, а раз так, можно ли согреть руки, если зарыться ими в полыхающие пряди? Вряд ли, а вот обжечься до крови - вполне. Брейк знает, что загадал бы расчесать вечно лохматые рыжие волосы.