...Но жаль, любовь — не марш побед, А холод наш неспетых «Аллилуйя»...
Вселенная бесконечна, и на её необъятных просторах есть Ким Дживон — звёздная пыль.○
Когда Ханбин возвращается в общежитие, везде темно, и только из кухни льётся тусклый свет. Ханбин идет на него, как мотылек на пламя свечи, но шаги слишком тяжелые и медленные. Усталость окутывает его словно вторая кожа. Сон скапливается под глазами, оседает большими каплями дождя на ресницы, и под их весом веки почти закрываются. Первым делом Ханбин проверяет Джинхвана: заглядывает в комнату, даже не осознавая, что делает. Джинхван и Донхёк спокойно спят в своих кроватях, и в его груди разливается тёплое чувство покоя. Легко дышать. Когда он доходит до своей комнаты, то может думать только о мягкости подушки и тепле одеяла, но пустая кровать Бобби заставляет его замереть. Два часа назад Бобби ушёл с Джинхваном, и он должен уже спать или, по крайней мере, лежать в кровати. Но кровать всё такая же, что и утром, когда они ушли в студию. Тихое сопение Чжунэ разносится по комнате, Ханбин переводит взгляд с пустой кровати Бобби на второй ярус и только потом замечает тёмный сверток из одеял на своей собственной кровати. Ханбин подходит ближе; сумка, всё ещё висящая на его плече, тихо падает на пол. Близость — это поддержка. Бобби редко чувствует себя рыбой, выброшенной на берег, но именно в эти моменты он всегда стремится в место, которое может назвать домом. Ханбин чувствует, что пол под его ногами превращается в скользкий отвесный склон. Сердце начинает биться слишком быстро. — Бобби? — Ханбин спрашивает слишком тихо, но имя эхом отражается в его груди и разносится по комнате, постепенно становясь всё громче. Сверток шевелится, и из него выглядывает голова. В темноте Ханбин не видит почти ничего, а лунный свет слишком слаб, чтобы рассмотреть детали. Бобби сдвигается в сторону, прижимаясь ближе к стене. Ханбин снимает кепку, бросает толстовку в ту же сторону и аккуратно забирается к Бобби. Кровать теплая, а Бобби в объятиях ещё теплее, его голова упирается в грудь. Ханбин обнимает его крепко-крепко, и тишина поглощает их. Ханбин не знает, что нужно сказать. В голове проносятся сотни мыслей в попытке определить, почему Бобби чувствует себя так плохо. У них был обычный день, задания, ничем не сложнее обычного. Обычная рутина, напоминающая точную работу часового механизма. А потом он осознает. — С ней всё хорошо? — Да, — бормочет Бобби, его голос слишком хриплый, истёртый по краям. Он плакал. — А с братом? — Тоже. Их ноги переплетаются. Тёплое и небольшое тело ощущается так правильно в руках Ханбина. Он проводит пальцами по коротким волосам на затылке, а подбородок удобно упирается в макушку. Ханбин только надеется, что сможет успокоить тоскующее по дому сердце, так же, как Бобби постоянно успокаивает его самого. Ханбин не засыпает, пока грудь Бобби не начинает размеренно опускаться и подниматься, а редкие всхлипы не сменяются спокойным дыханием. «Она так гордится тобой, — думает он, засыпая, — и я...»○
Кажется, что сон преследует Ханбина повсюду: подобно ищейке следует за его запахом, и для него не существует слова «нет». К его досаде и раздражению, он парит над ним как дождевая туча, и непрерывные дождевые капли отдых, отдых, отдых барабанят по каждому сантиметру тела. Ханбин стирает их с лица, вытирает о спортивные штаны, но они всё равно не исчезают. — Джинхван жалуется, что Чжунэ даже не будет говорить с ним, — произносит Бобби, тем самым нарушая оцепенение, в которое погрузился Ханбин. Его организм ещё не проснулся, а усталость, кажется, пропитала тело до самых костей. Он чувствует себя книгой, оставленной под дождем на улице — промокший насквозь. — Вам нужно оставить его одного, — бормочет Ханбин в ответ, его взгляд прикован к часам в маленькой студии. Час ночи. Песня, над которой они работали с Бобби в течение последних четырех часов, почти готова, а до первой месячной проверки осталось всего пять дней. Они не должны были работать вместе, но, в конце концов, не всё ли равно? Бобби тяжело садится в кресло и недовольно надувает губы. Ханбин мимолетно думает о том, как мило он выглядит, а потом эта мысль уходит, и он снова переводит взгляд на экран компьютера. Он смотрит, но не видит. Ханбин вспоминает слезы Чжунэ, они боролись слишком долго, зашли слишком далеко, чтобы сейчас им сказали, что они недостаточно хороши, и им ещё что-то нужно доказать. Кажется, всё это — одна большая шутка, как будто Вселенная решила хорошенько посмеяться. — У нас всё будет хорошо, — говорит Бобби, и Ханбин замечает, что его слова почти звучат как вопрос, неуверенность просачивается в голос. Бобби смотрит на него, и его глаза пусты. Если бы он только мог пообещать, что всё и правда будет хорошо; если бы у него была уверенность, что все усилия стоят этого. — Нам нужно закончить песню, — говорит он вместо этого, избегая смотреть в глаза. Ханбин обещает себе, что однажды у него будет ответ. Точный и правильный. Обнадеживающий. Бобби выпрямляется и придвигает стул ближе, так близко, что Ханбин чувствует исходящий от него жар — теплый и мягкий, как будто он сидит перед пламенем камина. Он нажимает на «пуск» и проигрывает написанный кусок песни, бормоча слова. Ханбин ещё не запомнил их все. Бобби кажется, что бит звучит неправильно во время припева, и Ханбин смотрит, как тот играется с со звуками, нажимая кнопки на пульте, так сильно вторгаясь в личное пространство Ханбина, что он даже не может понять, сидит ли Бобби всё ещё на своем стуле. Бобби тяжелый, он напоминает о той тяжести в мышцах, которая обычно бывает после долгих тренировок, и это приятная боль, доказывающая, что он хорошо поработал. Ханбин ловит себя на том, что смотрит на нос, острые скулы, освещённые бьющим в глаза светом в их студии, на изгиб ресниц и думает, думает... — О чем ты думаешь, Ханбин? — Хмм? — он отводит взгляд и замечает, что Бобби смотрит на него, изогнув бровь и слегка усмехаясь, и эта усмешка немного изумленная и удивленная. — Ты отключился? — дразнится Бобби и резко тянет за завязки на толстовке, затягивая капюшон. — Не думал, что наш лидер может выпасть из реальности. — Заткнись, — бормочет Ханбин и поспешно переводит взгляд на монитор, чувствуя, как начинают гореть щеки. Бобби смеется и придвигается ещё ближе. Всё случается так быстро, что Ханбин не может понять, было ли это в реальности: тёплые губы касаются щеки, а потом исчезают. Бобби уже стоит над ним, потягиваясь, — руки подняты над головой. Прямо перед собой он видит только тазобедренные косточки: толстовка задралась слишком высоко, а спортивные штаны сидят слишком низко. Ханбин вдыхает. Бобби выдыхает. — Давай пойдем домой. Выспимся. Может, завтра утром Чжунэ будет чувствовать себя лучше, — вздыхает Бобби, в его голосе звучит усталость. Она проникает в Ханбина слишком быстро, накрывает как большая горячая волна, и он погребён под ней, а тело окутано жаром. Он смотрит на Бобби, который проводит рукой по волосам, надевает кепку и очаровательно улыбается. Ханбин думает...○
— Ты знаешь, что люди сделаны из звёздной пыли? — говорит Бобби Ханбину, не отрывая взгляда от ночного неба, и тот только кивает: он всегда знал, что Бобби не из этого мира. Кто-то, сделанный настолько совершенно, что Ханбин чувствует зияющую дыру в себе, будто ему чего-то не хватает. Джинхван сопит между ними. Толстовка, которой его укрыл Бобби, достаточно большая, чтобы укутать его до самых бедер. Ханбин проводит рукой по мягким, приятным волосам Джинхвана и внимательно разглядывает Бобби. Потом он переводит взгляд на небо, когда думает, что Бобби сейчас посмотрит прямо на него, но тот благоговейно рассматривает сияющие звёзды. На секунду Ханбину хочется сказать, что они меркнут по сравнению с Бобби, но вместо этого просто молчит и продолжает перебирать волосы Джинхвана. Приближается ежемесячная проверка, и, откровенно говоря, он не знает, насколько они улучшили свои навыки с последней. Ещё ему нужно написать эссе по истории, и так как это его любимый предмет, то всё свое время он тратит на наброски лирики о прекрасных лицах, мерцающих звёздах, которые занимают почти всё его сердце. Джинхван будет смеяться, если прочтет их. Ханбин прикусывает губу и опускает голову на колени. Они сидят на берегу реки Ханган — это любимое место Бобби для того, чтобы подумать и отдохнуть. Бобби откидывается назад, перенося весь свой вес на руки, и вытягивает ноги, при этом ещё сильнее запрокидывая голову. Он словно распускающийся цветок. — Тебе не кажется это восхитительным? В ответ Ханбин может только опять кивнуть; он смотрит на голые руки Бобби, и сердце начинает биться сильнее. Бобби смотрит на него, ветер играет в волосах, и, наверное, Ханбин сходит с ума. Он теряет голову от вида Бобби, горящей звезды. Он не хочет оставаться позади, не хочет быть меньше звёздной пыли, из которой тот сделан. Сердце сжимается в груди, он отводит руку от волос Джинхвана и сжимает в кулаке траву, на которой сидит. Фоном разносится гул реки, из-за вчерашнего шторма берега представляют собой печальное зрелище. Бобби мягко улыбается Ханбину, а его волосы, уже слишком длинные, завиваются за ушами. Ханбин думает, что они такие же длинные, как в тот день, когда они впервые встретились, когда застенчивость Ханбина была повержена бесцеремонным энтузиазмом Бобби. — Однажды мы будем сиять ярче любой звезды в небе, — ухмыляется Бобби, громко смеясь, и Ханбин не знает, как он должен реагировать. Но глупая улыбка, появляющаяся на его лице, это именно то, чего ждет Бобби. — Обещаешь? — спрашивает Ханбин. Ему пятнадцать, и он простодушно доверчив. — Разве мои слова похожи на что-то иное? — Бобби всё ещё улыбается, и Ханбин надеется, что его глаза горят так же ярко.