○
Вселенная бесконечна, и на её необъятных просторах есть Бобби, который ярче солнца.○
Ханбёль несётся к двери, и Ханбин чудом успевает поймать её, когда она прыгает на него. Её ручки тянутся вверх, вверх, вверх. Ханбин хохоча заваливается назад, наталкиваясь на что-то твёрдое и прочное. Это Бобби, с удивлением замечает он, и сердце начинает биться сильнее. Бобби придерживает бедра Ханбина, пока тот держит Ханбёль изо всех сил. — Оппа! — восторженно хихикает она, такая громкая и радостная. Ханбин с нежностью думает, что соскучился по этому ощущению, соскучился по ней. Она так сильно выросла с их последней встречи, что он чувствует болезненный укол вины, вспышку потери. Руки Бобби придерживают его спину, тянут к себе, пока чужое дыхание не согревает кожу. — Привет, милая, — улыбается Бобби и треплет её за щечку. Она сразу же смущается, утыкается лицом в плечо брата и только краем глаза поглядывает на незнакомца. Ханбин пытается отстранить её на вытянутых руках, а его голова лежит на плече Бобби. Грудь охватывает странное волнение: тепло окутывает его, когда он видит, как Бобби улыбается маленькой сестрёнке, пытаясь привлечь её внимание. Она всё ещё не хочет смотреть ему в глаза, и Ханбин отстраняется от Бобби, сходит с орбиты. Ему нужно найти маму. Бобби следует за ним, а всего через час или два Ханбёль привыкает к новому человеку и начинает дурачиться: смеясь убегает с его кепкой. Ханбин остается сидеть на полу в своей комнате. Он наблюдает, как его лучший друг и маленькая сестренка носятся по комнате. Бобби специально бежит очень медленно, потому что малышке нравится сам процесс погони. Ханбёль всего два, она немного неуклюжа, и когда она запутывается в собственных ногах, крик Ханбина застревает в горле. Бобби успевает подхватить её до того, как она падает на пол. Всего на мгновение Ханбёль застывает, а потом начинает смеяться, и Ханбин игнорирует боль в груди и учащенный пульс. У Бобби слишком широкая улыбка, из-за которой глаза напоминают полумесяцы, и он блестит, мерцает, светится как луна. Ханбин думает, что люди могут снова найти любовь в изгибе его губ. Сердце болит. Он помнит, как взял Ханбёль на руки первый раз в жизни. В палате были только они, а ещё тихая как ночь малышка Ханбёль, чьё дыхание было почти не слышно. Отца как всегда не было. — Хочешь подержать её? — спросила мама. В его глазах застыло благоговение: он никогда не видел никого настолько маленького, нежного и хрупкого так близко. Ханбин задержал дыхание, когда мама передала её. Ханбёль была такая тёплая, что легкие Ханбина начали гореть. Он держал её осторожно, как величайшее сокровище, как драгоценную вазу династии Мин. — Ты не разобьёшь её, — легко рассмеялась мама. Ханбин хотел спросить, как она узнала, но не мог отвести взгляд от маленьких кулачков, закрытых глазок и слегка приоткрытого ротика. Малышка впервые спала на руках брата. Бобби подбрасывает Ханбёль в воздух, и она визжит от удовольствия и просит ещё, ещё. И сейчас Ханбин понимает.○
Ханбин замечает Бобби, когда с трудом выползает из тренировочного зала: его глаза плотно закрыты, а голова неловко свесилась на грудь. Он свернулся клубком, а капюшон слишком большой толстовки натянут прямо на кепку, как будто воздух в зале не плавится от жара. Сердце сжимается, а ноги идут к Бобби сами по себе. Присев, Ханбин мягко тормошит его за плечо, Бобби неразборчиво мычит и приоткрывает глаза. — Я сказал идти домой. — Не хочу, — бормочет Бобби, с трудом приоткрывает сонные глаза и слегка улыбается. Рука Ханбина замирает на плече Бобби; у него сводит живот, а сам он убеждает себя, что совершенно точно не нужно касаться чужих ресниц. Он опускается на пол и ждет, пока Бобби не проснется, а тяжелые удары сердца не затихнут. Теперь это случается всё чаще: каждой клеточкой тела он жаждет внимания Бобби, крепких объятий и улыбок, адресованных только ему. Ханбин втягивает носом воздух, возможно, слишком громко, когда Бобби откидывает голову назад и говорит, чуть прикрыв глаза: — Знаешь, мы же обязательно дебютируем. — Знаю, — но даже если это звучит уверенно, он всё равно поверит только тогда, когда всё случится на самом деле. Всё что угодно может быть украдено у тебя. — Тогда не заставляй своего хёна бодрствовать так поздно, — хмыкает Бобби, от улыбки его глаза практически исчезают, и Ханбину интересно, заметит ли он, если он поцелует его без разрешения в эти несколько секунд. Если тот вообще думает о расстоянии, преодолённом болезненным и сумасшедшим мужеством. — Я сказал тебе идти домой, — непреклонно повторяет Ханбин. Рука соскальзывает, и он с трудом сглатывает слюну. Бобби гудит, улыбается, но улыбка не достигает глаз; у Ханбина болит сердце. Он страстно жалеет, что не может уничтожить всё то, что не дает спать Бобби ночью. — Это не дом, если тебя там нет. Ханбин проглатывает эти слова, судорожно вздыхая, позволяет им раствориться в крови, а потом решительно смотрит на кривую улыбку Бобби. Что-то скапливается в нем, льется, поднимается, пока не начинает пениться в гортани, непреодолимое и тёплое. Он тупо улыбается: — Кимбап, это чертовски отвратительно! Смех Бобби разбивает напряжение, скопившееся у Ханбина на плечах, а запах мелиссы, отчетливо чувствующийся в его дыхании, успокаивает. Он моргает, Бобби уже стоит на ногах и протягивает ему руку, чтобы помочь встать. Ханбин принимает её, тепло скользит по его пальцам, поднимается вверх по руке и замирает где-то глубоко в сердце. — Пойдем, моя кровать удобнее пола, — говорит Бобби и тянет за собой, как будто не хочет отпускать руку Ханбина, до тех пор, пока они не стоят на морозе. В толстовке слишком холодно, поэтому Ханбин с сожалением отнимает свою руку и кивает Бобби на зимнее пальто, которое тот держит в другой руке. — Куртка. — Мне совсем не холодно, — лжёт Бобби, и Ханбин закатывает глаза. Когда тот застегивает куртку, то совершенно не думая поправляет воротник, застегивает молнию до конца. Ханбин знает, сегодня у Бобби нет его привычной маски. Он уже собирается засунуть руки в карманы, когда Бобби берет его за руку и ведёт к общежитию. Сердце на секунду останавливается, а щеки горят от смущения. Он впервые радуется, что на улице холодно, но всё равно прячет нос в шарфе, слушая тихое бормотание. Они идут домой. Ханбин не знает, когда постоянного присутствия Бобби стало достаточно. Но он точно уверен: единственный дом, который ему нужен, — рядом с ним.○
Ханбин идёт на прослушивание далеко не в первый раз, но он даже не уверен, что это последний. Мысль острой болью отдается в затылке, пока Бобби не наклонятся к нему, наваливаясь грудью на спину и руку. Ханбин втягивает воздух, улавливая тонкий запах свежей мяты от чужого геля для душа. — Нервничаешь? — Нет, — не раздумывая отрицает Ханбин. Тело почти сотрясает дрожь, когда он чувствует, что Бобби берет его за руку, их пальцы практически сразу же переплетаются. Чужая рука ощущается так привычно, так правильно, как будто по-другому и быть не может. Он оборачивается и видит, что Бобби смотрит на него, улыбаясь мягко и знающе. Улыбка не должна волновать, но сердце плавится, тает, стекая к его ногам, пока он не стоит по колено в чем-то. Он даже не хочет думать, что это такое. Чёлка у Бобби падает на глаза, и если бы он был в другом мире, осознает Ханбин, то он бы упал на колени. Они ждут своей очереди на прослушивании, и толпа, собирающаяся рядом с ними, заставляет сердце биться учащённо — всё-таки это слишком тяжело для него. Время от времени мимо проходит оператор, задерживается рядом дольше, чем около остальных участников, и Ханбин просто физически не может выпустить руку Бобби. Их менеджер нервничает, звонит кому-то, но, похоже, ещё слишком рано. Всё ещё приходят люди, чтобы записаться на прослушивание, и Ханбин на секунду представляет себя на их месте. У него самого не доделана лирика, нужно придумать новую песню для следующего эпизода «Mix & Match», а новенькие не до конца освоили хореографию. Впереди бесконечные часы тренировок, и, может быть, это больший груз, чем он может удержать на своих плечах зараз. — Ты никудышный лжец, — улыбается Бобби и щурится. Ханбину хочется отрицать и это, но к ним приближается особенно большая операторская группа, и Бобби отнимает свою руку. Острое чувство потери пронзает его насквозь. Ханбин фальшиво улыбается камерам, говорит нужные слова, он не может выбиться из своей роли. Позже он закидывает руку на плечо Бобби и упирается головой в предплечье. Ханбин медленно успокаивается. Счастье — мимолётно, Бобби — постоянен. — Хён, — говорит Ханбин, наблюдая, как люди маленьким ручейком заходят внутрь стадиона, — я буду болеть за тебя. — Ты украл мои слова, хах, — добродушно обвиняет Бобби, наваливаясь на него. Он смотрит таким нежным взглядом, что сердце Ханбина обрывается и падает. Интересно, есть ли где-нибудь Вселенная, где они могут быть чем-то большим, чем просто лучшие друзья. Есть ли Вселенная, где его сердце не бьётся в одном ритме с сердцем Дживона? Очередь медленно продвигается, и они вместе с ней. Ханбин замечает, что его рука соскользнула с плеча Бобби на локоть и они уже идут под руку. Бобби придерживает его ладонь, и они чем-то напоминают парочку. Солнце высоко над головой, а небо ясное-ясное. Ханбин чувствует умиротворение. — Не затми меня, — дразнится Бобби, усиливая хватку, — но и не отступай, лады? — Как будто я люблю отступать, — фыркает Ханбин, намеренно отводит взгляд от Бобби и игнорирует свои горящие щеки. И добавляет, с трудом сглатывая слюну: — Знаешь, тебя трудно затмить. Смех Бобби настолько теплый, что сердце трепещет. Ханбин привык подавлять свои чувства, но именно в данную секунду он забывает о смущении и засматривается на Бобби, смущённый и ошеломлённый. Он смотрит, как тот открывает всего себя Ханбину. — Когда ты успел стать таким льстецом, а? Ханбин стукает его и игнорирует весьма однозначные движения бровями. Румянец вспыхивает ещё сильнее. Бобби не убирает руку, и Ханбин вцепляется в неё крепче, словно держится за спасательный круг, который не дает утонуть. — Я просто пожелал тебе удачи. — Ты такой милашка, Ханбини, — улыбается Бобби, а Ханбин не может сдержать ответной широкой улыбки. Беспокойные бабочки внутри него немного затихают и только пытаются выбраться, чтобы сказать... — Заткнись, — бормочет Ханбин.○
— Ты неправильно танцуешь свою часть, — раздражённо и отрывисто замечает Ханбин. Вид Бобби, лежащего на коленях Юнхёна, всё ещё стоит у него перед глазами. Юнхён выглядит виноватым, и он не может прекратить хмуриться, хотя в животе скапливается раздражающий сгусток вины. Остальные участники намеренно смотрят на Ханбина с пустым выражением лица. Ханбин не может посмотреть на Бобби, вместо этого он концентрируется на Джинхване и дышит на счет. Вдох, выдох, вдох. — Ладно, начинаем с самого начала. Мы не пойдем домой, пока не сделаем всё идеально. Ханбин никогда не умел проигрывать, слишком злой и полный желания победить, словно неистовый ураган ярости. Они должны быть идеальны настолько, чтобы судьям было не к чему придраться. В его воображении нет места ошибкам, но им уже сказали, что слова песни недостаточно хороши, и Ханбин... Ханбин уже провел двое суток без сна. Теперь он хочет исправить всё за ночь. Он снова включает музыку и видит, что его команда опять ошибается в движениях. Он видит сомнение, свернувшееся у них в ногах, и медленно впитывающееся в его кожу. Мерзко. «Поражение — это не вариант», — напоминает себе Ханбин. Он намеренно избегает смотреть на Бобби, вместо этого следя за Юнхёном, а потом за Чжунэ, и они справляются хорошо. Даже лучше, чем просто хорошо, но им всегда чего-то не хватает. Так или иначе, они всегда немного недотягивают, и это больше, чем он может взвалить на свои худые плечи; этот груз слишком тяжёл для него. Ожидания Ян Хёнсока нависают над ним, словно тени с гор падают на его команду, и они должны победить, должны быть идеальными. Он руководит своими друзьями, в первую очередь, потому что так надо. И даже если он забывает, если никогда не говорит достаточно, они связаны слезами и потом. Ханбин смотрит, как стрелка часов приближается к четырём утра, и знает, что нужно немного отдохнуть, втиснуть капельку сна между бесконечной тренировкой сегодня и завтра. — Ханбин, — начинает Джинхван, ожидая, пока тот не поднимет голову. И есть в этом взгляде какой-то вид усталой терпимости, будто Джинхван может видеть Ханбина насквозь. Это не очевидно сразу, он великолепно скрывает все с непоколебимой решимостью. Ярость под маской беспечных стремлений. Ханбин не может подобрать нужные слова. — Ханбин, — повторяет Джинхван снова, и вот граница: раздражение, которое он слышал раньше. Ханбин стискивает челюсти, а потом его плечи безвольно опускаются, и он выключает музыку. Секунду никто не двигается, но хватает только одного пристального взгляда, чтобы комната опустела. Только в противоположных углах остались стоять Джинхван и Бобби. Ханбин — это весы, на чаши которых положили два равных груза, они медленно покачиваются и замирают. — Эй, — говорит Джинхван и приседает перед ним на корточки. Бобби всё ещё стоит у стены, и Ханбин ненавидит то, как болит его сердце. Будто оно разбилось на мелкие кусочки, оставив только кровавую кашу. — Ты хорошо справляешься. Мне кажется, все сильно улучшили свои навыки. — Да, — бормочет Ханбин и задается вопросом, есть ли у него заветная кнопка выключения, на которую можно нажать. — У нас ещё много времени для тренировок, — уверяет Джинхван, и это и правда должно что-то значить, но не сейчас. «Если мы не выиграем, тогда у нас точно будет бесконечно много времени для тренировок», — хочется сказать Ханбину, и не пропадает ощущение, что из-за туч никогда не появится солнце. Все утешения — полная чепуха. Особенно сейчас, когда вкус потери и поражения уже ощущается на языке. — Да. Джинхван оборачивается к Бобби, тот медленно приближается. Ханбин видит только ноги, подсознательно боясь поднять глаза и взглянуть ему в лицо. Если бы только он не был таким трусом. Тут Джинхван выдыхает, мягко треплет Ханбина по плечу и уходит. Тот смотрит только в пол, и шаги Бобби отражаются от стен в полной тишине. Ханбин откидывается на спину, вытягивает ноги, перенося весь вес на локти, и смотрит в потолок. Бобби ничего не говорит. Ханбин пытается понять, как объяснить, что на один его вздох приходится два вздоха Бобби, поэтому он задыхается, разрушаясь изнутри. — Ты тоже должен идти, — говорит он, когда молчание затягивается. — А ты идешь? — тихо бормочет Бобби, и его голос заполняет всё пространство, проникает в Ханбина и успокаивает боль. — Мне ещё нужно... — Тогда я подожду, пока ты не закончишь. Сердце останавливается, замирает на секунду, и он не может сделать это, не может, хотя это чертовски легко. Он смотрит на Бобби: тот опустил голову и сложил руки на коленях. Нервно облизав губы, Ханбин придвигается ближе, так близко, что они уже сидят плечом к плечу и ничего не выражающее лицо Бобби оказывается совсем рядом. У Ханбина в животе дыра, которая засасывает в себя всё, пока не остается единственная мысль — Бобби. Он может видеть только его, и это так просто. Слишком просто. Ханбина притянуло на эту орбиту, и он застрял на ней так давно, что уже никакая сила, никакой импульс не сможет вытолкнуть его обратно. Бобби всегда рядом, всегда в состоянии покоя, и силы тяготения хватает, чтобы притянуть его. Но этого слишком мало для того, чтобы вытолкнуть. Вместо этого Ханбин плывет, его руки почти касаются кожи — близко, но ещё не достаточно, — и она теплая и мягкая, словно потрескивающий огонь, разогретый добела. Может быть, сегодня он замедлится и будет полностью поглощен. Может быть, сегодня он перестанет колебаться на краю пропасти, ведь Бобби здесь, и нужно только протянуть руку. Бобби здесь, и Ханбина притягивает всё ближе: голова наклоняется сама по себе, а рука тянется к бедру. Сердце замирает где-то в горле, глаза Бобби мерцают напротив его собственных, и он никогда не делал так, не делал... — Ханбин, — тихо и твёрдо говорит Бобби, и что-то в его голосе заставляет Ханбина замереть. Он не может дать имя этой эмоции, но она отрезвляет. Накатывает смущение, а осознание накрывает с головой. Он раздавлен. Опустошен. Ханбин не оглядывается, когда выбегает из зала. Сердце почти выпрыгивает из груди — оно не может освободиться.