Опостылевшее одиночество

Secret Garden - Dreamcatcher Своды старого замка тихо стенали, осыпаясь многовековой трухой от раскатов грома. Дождь изо всех сил барабанил по выцветшей с веками черепице, наигрывая такую знакомую мелодию. Старую как этот мир, и неизменную, как само его существование. Скрипучие ставни покачивались от ветра, впуская невидимого гостя в эту пустынную обитель. А он шаловливо кружил по выщербленному мрамору, в дивном вальсе подхватывая пожелтевшую листву. И она, рассыпаясь золотыми перьями, неспешно оседала на мебели, поднимая в воздух незримые столпы пыли. Вот он тревожит кресло качалку, в немом восхищении наслаждаясь ее скрипучей трелью и едва касается древнего выщербленного пианино, но оно каждый раз неизменно молчит, скрывшись от любопытных глаз укрытой лаком крышкой. Прошелестев пестревшими словами книжками, он шел дальше, глубже, вниз по запутанным коридорам, пока не упирался в иссохшуюся дубовую дверь, возмущенно поскрипывающую от его натиска. Но как бы он ни старался, как бы не царапал он ее своими невидимыми коготками — туда ему не было прохода. И он, вновь и вновь обиженно завывая в замочную скважину, уносился прочь, чтобы затем вернуться, настойчиво умоляя впустить его. Но Шуга был нем к его мольбам, каждый раз отпуская непрошенного гостя ни с чем, позволяя тому в обиде своей раствориться в ночи. И в этот раз как и в многие-многие другие разы до этого, он не изменил своей привычке. Лениво прикрыв глаза, он слушал, как дождь мерно барабанит по каменным стенам, как ручьем журчат забитые трухлявой листвой водостоки и как тихо поскрипывают забытые всеми ставни. А ведь когда-то это место было наполнено весельем, музыкой и смехом. А еще людьми. Такими теплыми и мягкими наощупь. Живыми. Юные горничные усердно протирали золоченные светильники, перешептываясь о чем-то своем, а юные леди водили своими изящными пальчиками по черно-белым клавишам, тем самым, что покоились под навеки скрытой ото всех деревянной крышкой, схожей с крышкою старого гроба. И мужчины, великое множество мужчин, снующих туда-сюда. Шумных, говорливых. И таких несговорчивых. А ведь могли бы договориться. Могли? Конечно же могли. Был ли у них выбор? Определенно. Вот только, не сделали они этого. Сгорели, подобно восковой свече. А пока горели, осыпали проклятиями, от которых не продохнуть не выдохнуть. В сказке, старой как мир с печальным концом, хранящейся в памяти закопченных стен. И лишь сковывающий естество холод эхом проклятия отзывался в сонном измученном разуме. И не на минуту не покидающая неловкая игра клавиш под звонкий детский смех. Шуга сжег их всех. Это была его вина. Ошибка юности, подхваченная чередой сложившихся событий. Пылающая в огнях гордыня, застилающая глаза и в прах обращающая здравый смысл. Его, его одного вина, не на секунду не утихающая болью внутри. И если бы ему позволили все исправить… Если бы только явился кто-то, кто смог бы снять с него проклятие… Он бы… Он бы наверняка… — Нет, — осенней листвой прошелестел его голос, потонув в мерном журчании дождя, — Это только моя вина… Я заслужил свое наказание. Моя душа не достойна спасения. Бледные босые ноги с мелодичным звоном проваливались в зыбучих песках сваленных в гору монет. Ледяные самоцветы переливались в черной огранке его глаз, пока их обладатель устало не смыкал своих век, с головою погружаясь в их бездушные объятия, чтобы вновь уснуть, избегая отголоска звонких клавиш древнего пианино и потешающегося над ним неизменного настырного гостя.