We are

Вообще-то, Кавендиш был похож на девчонку. Нет, серьезно, со спины Барт бы не признал в нем парня. Все эти его аккуратные кудри, идеально ровно лежащие на плечах, стройные ноги в сапогах на каблуках, тонкие запястья. Он не пялился, честно, просто никак не мог понять, почему круглолицый пижон так сильно привлекает девушек. И нет, он не завидовал. Совсем ни капли. Не то чтобы он был девственником, но и любимцем противоположного пола его нельзя было назвать. Может, женщины так любили Кавендиша потому, что он был своим? Девчонкой, так сказать. Он ведь знал, какие слова нравятся дамам, как вести себя, чтобы они обращали на него внимание, как, черт возьми, быть красивым, подумать только. Каждый раз думая что-то в этом духе, злорадная ухмылка и нездоровые смешки выходили из Бартоломео: он честно пытался успокоиться в такие моменты, даже зажимал рот ладонью, чтобы не возникало ненужных вопросов и недопониманий. Но предательские слезы, выдавливаемые смехом из глаз, привлекали внимание Кавендиша, морщившего нос и говорящего, чтобы он прекратил этот цирк, потому что это зрелище выглядит отвратительно. Барт не знал, что именно так сильно его веселит. Кавендиш был хорошим воином. Даже без этого своего Хакубы. Но, конечно, не настолько хорошим, как Луффи-семпай: он был лучшим, круче, чем все воины Колизея разом, круче всех йонко, круче всего Дозора. И Барт видел его своими глазами! Кавендиш напоминает о своем присутствии сдавленным кашлем. Бартоломео понимает, что у него болят щеки от того, как сильно он улыбается, а круглолицый просит его не делать так, пока он ест, потому что сбивает ему весь аппетит. Барт фырчит и показывает ему средний палец, слыша в ответ выдох и что-то про девиантное поведение. Эта девчонка даже ест аккуратно. Он мог бы поставить хоть сотню тысяч белли, - которую обязательно бы отдал потом обворожительной Нами, а заодно и все сокровища своего корабля, ведь ей они нужны намного больше, - на то, что Кавендиш знает для чего какую ложку кладут в ресторанах. И если с ложками еще хоть как-то можно было разобраться, то на вилках Барт не выдержал и согнул самую большую, на его взгляд, выкинув в открытый иллюминатор. Кавендиш назвал его тогда варваром, сердито хмуря тонкие светлые брови, но он только махнул рукой в ответ на это: чего спорить с девчонкой? Еще и сам виноватым окажешься. Бартоломео вообще не понимал, почему они вместе. Точнее, не мог понять, в какой именно момент он, блин, вообще вдруг резко захотел этого круглолицего придурка. Наверное, это все было потому, что Кавендиш был похож на девчонку. Определенно. Какой мужик станет торчать в ванной хрен знает сколько времени, чтобы едва ли не сверкать по выходу? Или переживать из-за пятна на белом плаще или рубашке? О, морские короли, как же это бесило! Бартоломео не понимал, зачем надевать белое, если боишься испачкаться, но Кавендиш опять хмурился и говорил, что это его стиль и что кому-то вроде него этого не понять, а объяснять он не собирается. Барт и не просил: не говорит - и на этом спасибо, воды ему и за бортом хватает, чтобы её ещё и в уши лили. Но, на самом деле, Кавендиш и его пижонство не были такой уж огромной проблемой. Ею был Хакуба. Нет, серьезно, Бартоломео не знал, как спать рядом с этим круглолицым. Не знал, как отличить обычный сон от не обычного. Просто в определенный момент он мог взять и проснуться от сильного укуса в шею. Ну или в плечо, как вариант. Хакуба не хотел его убить, вот вообще ни разу. Барт прекрасно понимал, что хочет от него эта... личность. Даже ему, идиоту по мнению Кавендиша, было понятно, чего хочет от него человек, нависший сверху и уперевшийся по обе стороны от его головы руками, нехорошо улыбаясь. Молча. В первый такой инцидент он не успел ничего толком сообразить: сон не захотел отступать так быстро, чтобы Бартоломео хоть что-то придумал. В последующие разы он думал о том, чтобы отгородиться барьером, вдруг прокатило бы? Но не сделал этого: было как-то глупо. Может, не сделал потому, что особо Хакуба и не буйствовал. По крайней мере, не бил с намерением убить. Совсем не бил. Но тело, все таки, болело. Болели губы, прокушенные несколько раз, запястья, потому что у безумного придурка слишком сильная хватка, и саднил зад, напоминая о себе при каждом крохотном движении. Но больше всего ныла его мужская гордость. Кажется, ныла она не у одного Барта, потому что после первого недовольного возмущения по поводу того, что он мужик и что ему не нравится, когда ночью к нему пристраиваются с определенными намерениями, осуществляя их, ему сломали нос одним точным ударом. После этого и после продолжительных обвинительных речей даже он был вынужден задуматься, что, в общем-то, это справедливо. Пусть Кавендиш и выглядит как девчонка, но все же далеко ею не является. Барт не смирился, конечно, но был согласен, что ничего такого в этом нет и все закономерно: изволишь брать, изволь и подставляться. Они же вместе, мать его. Когда его опять будят укусом в плечо, Бартоломео не удивлен: он смотрит в окно. За бортом глубокая ночь. Команда засыпается, Хакуба просыпается, блин, сегодня будет жестоко изнасилован, но не убит один мирный. Нет, Барт не думает, что это насилие, так, шутит про себя, убеждая кого-то, что ему это все не нравится. Он ведет своеобразный счет, кто и сколько раз из них двоих был сверху: сейчас соотношение пятнадцать к четырнадцати в его пользу, и он ждал, когда же Хакуба вновь появится, чтобы покарать его за грязные дела ответным грязным делом. Его не было несколько ночей, и Барт было подумал, что тот смирился. Как оказалось, нет, даже и не думал, привычно перехватывая руки над головой и цепляя заодно несколько особо длинных прядей тонкими пальцами. Бартоломео смотрит ему в глаза, не отводит взгляд, понимая, что как-то больше и не боится этого чудного Хакубу. Кавендиша он не боялся вообще никогда. Хакуба смотрит в ответ пристально, не мигая. Вот вообще не пугает больше, окончательно убеждается в своих словах Барт, чувствуя, как светлые пряди щекочут кожу. Его целуют, как и всегда, чуть прикусывая нижнюю губу острыми зубами. Слишком мягко, думается ему, когда со всего размаху его ударяют в ключицу лбом, отчего он передергивается всем телом и чуть ли не подскакивает с кровати; становится тяжело. Первые секунды он думает: "Какого хрена это было?" Кавендиш или Хакуба, хрен их разберешь, когда спят, мирно сопит у него на груди, выглядя при этом невероятно глупо. Действительно спит. При том, что они, вроде как, оба голые и кто-то лежит себе удобно между его ног. Барт недовольно хмыкает и бьет круглолицего придурка пяткой несколько раз, но тот упрямо не просыпается: Бартоломео обреченно возводит глаза к потолку, будто спрашивая у досок, за что ему это, но не спихивает спящее тело с себя. Хакуба разбудил его только для того, чтобы поцеловать? Серьезно? Он хмурится еще больше: ночью ему слишком тяжело сложить один и один, чтобы не получить четыре, поэтому он только вздыхает, обнимает Кавендиша одной рукой, прижимая к себе, и закрывает глаза. Завтрашнее утро опять, скорее всего, начнется с возмущенного сопения и ударов в плечо, перемежающихся с возмущенными репликами о том, какой он тяжелый и что нельзя столько спать, потому что будет болеть голова и пересып тоже вредит внешнему виду. Но Барту как-то все равно. Потому что эти двое со всеми своими заморочками были охренеть какие милые, можно было и потерпеть и дневные возмущения Кавендиша, и ночные "приключения" Хакубы.