***
К моменту, когда Кагами добрался до убежища, сознание всё же оставило Тобираму. Но так было даже лучше — Кагами был совершенно не уверен, что сумел бы спокойно раздеть сенсея, вымыть и обработать его раны, если бы тот был в сознании. А так — можно, сделав всё необходимое, сидеть в изголовье футона и задумчиво перебирать белые волосы. Набираться уверенности и наглости. При сокомандниках он не рискнул бы, а так — можно и попробовать. Когда Тобирама очнулся, он не был уверен, что последние воспоминания не были предсмертным бредом. Однако он лежал на футоне, раны были перевязаны, на стенах схрона виднелись высеченные моны Учиха, а Кагами сидел в изголовье и чутко дремал, так и не убрав руки от белых волос. Юный Учиха улыбался во сне. Тобирама ещё раз вспомнил моменты эволюции шарингана Кагами. Поступление в академию, звание генина, звание чунина и прошедший день. Как он сказал, восхищение, радость, любовь и облегчение? Допустим, восхищение академией, радость от её окончания и нового звания, любовь... Мало ли, может ему девушка согласием в тот день ответила? Хотя Кагами никто и никогда не видел ни с девушкой, ни с парнем. И облегчение — от того, что выжил сам, должно быть? Или всё же от того, что успел защитить учителя? То, что Кагами питает к нему теплые чувства, для Тобирамы не было секретом. Это было приятно — понимать, что юный Учиха не упирается во вражду кланов, видит в нем не представителя вражеского клана, а хорошего шиноби и хорошего сенсея. Но в этом сидении у изголовья было что-то не то. Что-то... Большее? Да нет, глупость. Даже отбрасывая так и не изжитую вражду кланов, Кагами — ученик, Кагами младше его на пару десятилетий, Кагами никогда не проявлял интереса к мужчинам... В конце концов, он слишком спокоен и рассудителен для такой глупости. На этом моменте, когда Тобирама почти убедил себя, что его подозрения — сущая глупость, привидевшаяся на грани смерти, Кагами открыл глаза. Внимательно, но с заметным волнением осмотрел раны Тобирамы, очень осторожно выпутал руку из его волос и улыбнулся, видя, что жизни сенсея ничего не угрожает. Улыбнулся открыто и искренне. — Всё будет в порядке, Тобирама-сенсей. Вы отдохнете, наберетесь сил, и мы вернемся в Коноху. И тут же стер эту улыбку со своего лица, возвращаясь к привычному спокойствию. Словно позволил себе каплю излишне личного и тут же усовестился, скрылся обратно в маску спокойствия: — Я отправил оставшейся команде сообщение о том, что мне удалось выжить и найти вас живым, и что мы вернемся в Коноху как только вы оправитесь. — Хорошо, — Тобирама прикрыл глаза. Чего у юного Учихи было не отнять — так это умения поступить правильно. Стоит ли лезть мальчишке в душу, вытаскивая на поверхность то, что там затаилось? С Учихами всегда всё сложно. Даже с такими сдержанными уникумами, как Кагами. С одной стороны, помочь ученику разобраться со своими проблемами — долг учителя. С другой — Кагами джонин, и не факт, что ему нужна эта помощь. В конечном итоге Тобирама решил подождать и понаблюдать. В схроне им ещё пару дней отсиживаться точно, чтобы они смогли добраться до Конохи.Часть 1
14 марта 2016 г. в 16:34
С точки зрения собственного клана, Кагами был неправильным Учихой. Спокойный, рассудительный парень, ставивший деревню превыше клана, ученик Тобирамы Сенджу — он был полной противоположностью представлений о клане Учиха. И был один маленький факт, способный перечеркнуть эту характеристику: шаринган, пробужденный очень рано. Сила шарингана — это сила эмоций. Заподозрить в эмоциональности Кагами было не проще, чем его сенсея, но на деле это значило лишь одно: Кагами умел сдерживаться. Испытывал, но не демонстрировал свои эмоции.
Сенсей ценил Кагами как пример Учихи, управляющегося со своими глазами, не прибегая к силе ненависти. В мире постоянных войн именно ненависть обычно становилась главной эмоцией, и именно её использовали большинство членов клана Учиха. Но даже сенсей не знал, что двигало молчаливым Кагами. А Кагами не считал себя вправе открывать свою мотивацию, особенно сенсею.
Он пробудил шаринган в день, когда поступил в академию. Ему было шесть лет, и это был первый набор в академию Конохи. Тобирама-сенсей, тогда ещё не Нидаймё, выступил с речью перед поступающими детьми, а Кагами в тот день испытал неподдельное изумление и восхищение. Тобирама Сенджу был сильнее любого из клана Учиха — кроме, разве что, главы клана — но разительно отличался. Сильных Учих Кагами обходил стороной из здравых опасений попасться под горячую руку. Даже если не убьют — Ки приложат так, что ещё несколько дней спать не сможешь от кошмаров. Тобирама Сенджу такого ощущения непредсказуемой опасности не оставлял. Напротив, он был силен — и достаточно горделив, чтобы не растрачивать свою силу на мелочи. Кагами не сразу понял, что резь в глазах — не от случайного порыва ветра, неспособного перебить жгучее восхищение.
Вторым томоэ его глаза пополнились в день окончания академии. Кагами был не просто горд, что стал учеником самого Тобирамы Сенджу — хотя какой другой Учиха от этого обозлился бы — Кагами был счастлив, что шиноби, ставший его кумиром, будет его сенсеем и командиром. Разглядывая тем вечером свой шаринган, Кагами не понимал, когда он успел: ведь он не испытывал ненависти, хотя остальные члены клана сочли, что он испытал её при мысли о том, что будет учиться у Сенджу. Глупцы. Разве можно ненавидеть идеал шиноби? Но... Разве мог он развить шаринган от счастья?
Третье томоэ появилось в глазах Учиха Кагами, когда он стал чунином. Тобирама-сенсей предложил своим ученикам отдохнуть на горячих источниках в честь того, что все они прошли экзамен и достойно показали себя. Кагами очень, очень хотел отказаться, но не смог — силы воли хватило лишь на то, чтобы удержать привычно-спокойное лицо.
Несмотря на то, что шиноби не осуждали влечение к мужчинам, а уж шиноби-подростка и вовсе никто не стал бы осуждать за мечтания и мокрые сны, Кагами тщательно скрывал ото всех — в первую очередь от своих же — кто именно ему снится, философски полагая, что с переходным возрастом всё пройдёт, а почему именно сенсей — так ведь кумир детства же. Можно и помечтать — тайком. Очень-очень скрытно помечтать, чтобы никто никогда не догадался. В особенности сенсей — навряд ли он обрадуется такому от него, от Учиха Кагами. Но вот сочетание сенсея, горячих источников и сокомандников поблизости Кагами не радовало совершенно. Слишком велика вероятность совершить ошибку и выдать себя. Но придумать достойную причину отказа не сумел.
И вот тогда, наблюдая за немного расслабившимся и отпустившим лицо сенсеем, который как бы не впервые на памяти Кагами позволил себе улыбнуться, радуясь за своих учеников, Кагами понял, что влип. Что его сны — не просто блажь организма в переходный период.
Он не знал, как сумел удержать лицо. Но с утра обнаружив в глазах третье томоэ — ничуть не удивился. Он так и так неправильный Учиха, мог и шаринган от любви развить.
Когда Тобирама-сенсей принял решение пожертвовать собой ради спасения учеников, Кагами сумел сдержаться, принял решение сенсея и совсем не удивился, что боль и ненависть не дали ему ничего. Но они отступали к Конохе, за ними гнались облачники и должно было пожертвовать ещё одним шиноби, чтобы остановить их.
Кагами вызвался сам. И, справившись со своей задачей, он рискнул пойти дальше и отправил с призывным вороном сообщение остальным, что намерен забрать тело Тобирамы-сенсея... Или постараться спасти его жизнь. Всё равно им самим уже пожертвовали, на его успех никто не рассчитывал, так что можно рискнуть ещё раз. Кагами вернулся назад, и, обнаружив ещё живого, хоть и на грани потери сознания, сенсея против ещё троих джонинов Кумо, сморгнул кровавые слезы и широко улыбнулся, когда в его глазах от невозможного облегчения расцвел узор мангекью. Кагами интуитивно понял, как использовать силу своих новых глаз, и попросил их о защите. Красно-белый покров чакры окутал и его, и едва держащегося на ногах Тобираму, а могучее гендзюцу обрушилось на врагов, погружая их в иллюзорный мир, полный видений их гибели, воплощающий самые жуткие их страхи.
Кагами добил врагов, убедился в их смерти и только тогда убрал покров чакры. И молча склонился в поклоне перед сенсеем, признавая, что нарушил приказ уходить.
— Кагами-кун, — голос Сенджу, только что чудом избежавшего верной смерти, был низким и хриплым, — почему ты здесь, а не с командой?
Кагами доложил. Четко и кратко, о необходимости задержать прорвавшихся следом шиноби, о том, что сумел с ними справиться и счел возможным подойти на помощь сенсею — или хотя бы забрать тело, чтобы вражеской деревне не достались тайны генома Сенджу. И не сдержал улыбки — слишком силен был эмоциональный всплеск, породивший мангекью.
— Жаль, — отметил Тобирама. — Я полагал, что проклятие ненависти Учиха обошло тебя стороной, Кагами-кун. Но в твоих глазах — мангекью.
И Кагами чуть ли не впервые решился возразить.
— Да. Но оно рождено не ненавистью, Тобирама-сенсей. Мои глаза никогда не реагировали на это чувство, — Кагами помедлил, не решаясь продолжить. Молчание сенсея недвусмысленно требовало продолжить пояснения, но... Сенсей ведь поймёт. Узнает то, что скрывалось ото всех все эти годы... Но... Ох, к биджу всё. В глазах сокомандников он покойник, в глазах клана — пропащая душа, а если он солжет сейчас — потеряет и то хрупкое доверие сенсея, что у него ещё было. — Мои глаза развились через чувства восхищения, счастья, любви и облегчения, — проговорил он, не разгибаясь из поклона.
Тобирама помолчал, вспоминая моменты эволюции шарингана подопечного. Единая картина не складывалась, но и опровержений не находилось. А Кагами решил наглеть до конца.
— Вам необходимо отдохнуть, сенсей. Позвольте помочь вам, — и, не намереваясь слушать возможные возражения, разогнулся, закинул за спину сенсея, точно зная, что с имеющимся чакраистощением для него и стоять — уже подвиг, и не торопясь попрыгал в сторону территорий Конохи, туда, где, как он знал, был удобный, тихий схрон клана, где можно было бы спокойно поставить сенсея на ноги прежде, чем возвращаться в деревню. И даже не забыл по пути отправить призывного ворона с посланием к сокомандникам: "Жив, здоров, сенсей выжил, вернемся в лагерь, когда восстановим силы."
Сенджу не стал возражать. Своё состояние он понимал и так, а Кагами... Ученику он всё же доверял.