Неправильный Учиха

      Тобирама следил. Наблюдал. Отмечал каждую мелочь.       И быстро понял, что не ошибся и не показалось. Было в отношении ученика нечто большее, нежели теплое чувство к учителю. Оно оставалось незамеченным без целенаправленного наблюдения, но оно было. Вопрос «трогать или оставить как есть?» развернулся во всей красе. Кагами не наглел, не позволял себе чего-то действительно лишнего, но вполне отчетливо демонстрировал заботу.       Кагами не знал, что творится в голове у сенсея, но возможностью о нем позаботиться, предоставленной не иначе как самими Ками, пользовался сполна. А что при этом нужно было держать лицо — сущие мелочи. Несколько лет назад не удержал бы, а теперь — он уже не мальчишка, что легко теряет контроль над своими желаниями. А свободный традиционный Учиховский балахон, в который Кагами предусмотрительно переоделся, отлично скрывал физиологические реакции.       Вот и сейчас, уложив голову сенсея к себе на колени (можно было бы и подушку найти, но зачем?), Кагами осторожно отпаивал его лекарством и плевать хотел на все возможные двусмысленности такой картины. Чакраистощение — коварная дрянь. Слишком от многого защищает шиноби чакра, и слишком много неочевидных опасностей подстерегает шиноби, её лишившегося. В таких условиях каждая мелкая простуда, обычно вообще не проявляющаяся, разворачивается во всей неприглядности. А потому — тепло, лекарства, купальня. А собственная страсть — что страсть, её можно переплавить. Кагами умеет это — превращать фамильное учиховское буйство эмоций в чакру, а чакру — в пляшущие на кончиках пальцев язычки пламени, в волны теплого воздуха, а если совсем невмоготу — можно выжечь Катоном полигон. Есть в этом убежище защищенный каменный мешок, куда Учиха мог пламенем выплеснуть эмоции.       А Тобирама в своих размышлениях о насущном вопросе пришел к выводу, что Учиха-молча-замышляющий намного опаснее Учихи-сорвавшегося, а значит, оставить ученика как есть — потенциально опаснее. И посему, допив лекарство из заботливо поданной пиалы, Тобирама задал вопрос:       — Почему ты так уверен, что твои глаза развивались именно от названных тобой эмоций? Твой клан…       — Мой клан ничего не знает, сенсей, — уверенно оборвал его Кагами. — И кому, как не мне, знать, в какой миг глаза резануло болью эволюции и что я в тот миг испытывал? Не уверен, что мне хватит выдержки рассказать об этом потом, но сейчас… Спрашивайте, сенсей.       У Тобирамы возникло стойкое ощущение, что в голосе Кагами прозвучала обреченность. Устал бояться, что в открытую душу плюнут? А ведь у него, Тобирамы, нет чутья брата, может и плюнуть, сам того не заметив. Но сперва — всё же выслушать ученика.       — Расскажи мне, — не вопрос, просьба. Но Кагами всё равно начал говорить, уставившись в стену напротив, на мон своего клана. Ровным-ровным голосом, словно читал нудный свиток.       — Первое томоэ — шесть лет. День поступления в академию. Вы говорили о воле огня и объединении, о командной работе и общем деле, а я смотрел на вас и видел действительно сильного шиноби, которого можно не опасаться. Который не станет срывать эмоции на попавшейся под руку мелюзге. Вы стали живым примером того, что безумие — не обязательный спутник силы, и я был восхищен этим до крайности. Второе томоэ — день окончания академии. Я был до невозможного счастлив, что моим учителем стали именно вы. Тот, кто может научить не только техникам, но и более важному: сдержанности, сотрудничеству. Что мной будет командовать тот, кто не станет ни выделять, ни принижать меня только из-за принадлежности к Учиха. Третье томоэ — тот поход на горячие источники после экзамена на звание чунина. Я тогда впервые увидел, как вы улыбаетесь, как отдыхаете. Я и до того знал, что меня влечет к вам, но до того момента полагал это неизбежными следствиями возраста. А тогда — окончательно осознал, что дело не в возрасте…       Тобирама понял, что сейчас услышит, ещё до того, как оно было произнесено. Только как реагировать — не понял.       — Я вас люблю, Тобирама-сенсей, — голос Учихе не изменил, но вот упёртый в стену взгляд, словно рассказывал Кагами это не сенсею, а клановому мону на стене, намекал. А ученик напрягся — едва-едва, но для Тобирамы — заметно. Ждал удара. Даже не предполагал возможности позитивной реакции. Но всё равно решился.       Тобирама оценил откровенность ученика, но вот чем ему ответить — даже близко не представлял.       Кагами, умный парень, всё решил за сенсея. Видя, что вот так сразу бить его не собираются, он наклонился, легонько поцеловал хмурую складку меж бровей Тобирамы и снова выпрямился.       — Отдохните, Тобирама-сенсей. Сон и хорошая еда — лучшее лекарство от истощения.

***

      На следующий день Сенджу пришел в себя достаточно, чтобы в приказном тоне выгнать ученика отсыпаться — будто мало Учихе тяжелой недели в беготне от Кинкаку Бутай, пробуждения мангекью и двух суток без сна у футона бессознательного сенсея. Кагами послушался, хоть и косился беспокойно, и клона оставил бдеть, а сам Сенджу сел медитировать, обдумывая вскрывшиеся факты, отрешаясь от эмоций.       Кагами — Учиха. На руках Тобирамы кровь многих из его клана, возможно и самых близких. Кагами то ли не знает, то ли плюет на это. На разницу в возрасте мальчишке тоже со всей очевидностью плевать… Хотя какой он мальчишка — Кагами уже за двадцать. Во времена Тобирамы до таких лет доживали единицы, и имели к тому моменту семью и пару сопляков.       Кстати о семье. Сам факт, что Учиха пробудил мангекью, недвусмысленно говорит о выдающейся силе. Вот только Тобирама собирал информацию по каждому своему ученику, и по Кагами тоже. Сын медовой куноичи, бастард неизвестного отца, не нужный никому, кроме матери. Учихи легко отдали его в ученики Сенджу, даже не попытались возмутиться. Вот только Тобирама знал, кто такая Учиха Акеми, мать Учихи Кагами. Акеми, не отличавшаяся личной силой, пробудившая всего одно томоэ, обладала острым умом и поразительной красотой. Она собрала для своего клана море информации, да и мертвых Сенджу на её счету — многие десятки. Не катоном и шаринганом, но ядовитыми иглами в волосах, тонкой леской, перерубающей шею, ловкой игрой на гранях «ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь».       На фоне этого заявление Акеми о своей случайной беременности и отказ назвать имя отца её сына выглядели продолжением игры. Как и факт рождения у неё сильного ребёнка. И то, что Акеми не бедствовала, даже оставив миссии и посвятив себя воспитанию сына. Почему же все остальные Учиха делали вид, что Кагами — никто, и звать его никак, не пойми чей бастард?       Может ли быть игрой в стиле его матери всё то, что Тобирама услышал вчера? А ведь может. Только не хочется так думать. Хочется поверить, что мальчишка-ученик не солгал и не сыграл ради выгоды. Почему, кстати, не хочется? Неужели…       «Стареешь, Сенджу, — сказал себе Тобирама. — К ученикам привязываешься, желание доверять появляется. Того и гляди на Хашираму похож станешь».       Так мог ли Кагами вчера играть? Мог. Но сколько он продержится, если так? Его мать училась играть на чувствах других с раннего детства, но у Кагами, даже если и было теоретическое обучение, было слишком мало практики такой игры. Миссии по добыче информации у Кагами были, лгать он умел, но медовых ловушек не устраивал. А значит…       Значит, его искренность легко проверить. Шатнуть к черте близости, посмотреть на реакцию. И быть готовым ударить, если мальчишка всё же лжёт.