***
Проходит практический целый год, прежде чем подвижность начинает восстанавливаться. Еще через месяц он уже может разговаривать. Когда медсестра говорит ему, что больница уведомила племянника и племянницу об улучшениях в его состоянии, она также интересуется, не хочет ли он поговорить с ними. Питер отказывается. Ему практически нечего сказать Лоре и Дереку, а все, о чем он хочет поговорить, надо сказать, далеко не дружелюбно. Сам тот факт, что он должен был позвонить им тогда, достаточная причина для отказа. Он потерял свою семью, свою стаю; в большинстве дней он думает, что потерял себя. И он не собирается терять то немногое, что у него осталось. Его гордость.***
Питер — оборотень, но большая часть его сущности была отнята. Он — Омега без стаи, его шрамы не заживают, а чтобы восстановить ноги ему придется пройти физиотерапию. Это унизительно. Как может человек справиться с этим? Он ненавидит всё. Ненавидит окружающие его белые стены, ненавидит свою коляску, ненавидит больничные обеды, ненавидит обслуживающий персонал, ненавидит простыни, которые меняют каждую неделю и которые никогда не пахнут домом. Временами он смотрит на нож и думает, успеет ли истечь кровью до того, как его излечит исцеляющий фактор или до того как прибегут врачи. Он никогда не доводит свои мысли до конца, но они никуда не уходят. Он задается вопросом: это делает его трусом или выжившим?***
Медсестра приносит ему утреннюю газету каждый день. Однажды, и только однажды, Питер спрашивает её о пожаре в доме Хэйлов. Ему приносят статью, выкопанную из архивов библиотеки. Всё назвали несчастным случаем, дело давно закрыли. Питер складывает бумагу и очень аккуратно не разрывает ее на мельчайшие кусочки. Что он может сделать? Ему нечего сказать. Все, что он знает — в воздухе пахло волчьим аконитом, мешающим регенерирующему фактору достаточно исцелить его семью. Вокруг дома была сложена рябина, не дающая им выбраться из горящего дома. И была задержка рейса из Сакраменто, из-за которой Питер опоздал в тот роковой день, прибыв лишь к виду дома, объятого пламенем. И был невидимый барьер, неподдающийся ни одному его усилию, неважно, как сильно бы он ни старался, пламя съедало его кожу, а вонь горящей плоти плотно-наплотно забила его ноздри на долгое время, смешиваясь с отвратительно едким запахом духов, которыми всегда пользовался Дерек, приходя домой. Кроме того, у Питера ничего нет.***
Питер натыкается на него во вторник после обеда. В буквальном смысле натыкается, и в этом нет его вины. Он вез себя в палату после последнего сеанса физиотерапии, и даже несмотря на истощение и боль, которая скрутила его конечности, он, как и всегда, отказался от предложенной помощи. Он не хотел от кого-то зависеть больше, чем сейчас, с такими простыми действиями, как это, особенно когда никто в этом здании не мог смотреть на него без жалости. Он заворачивал за угол, когда услышал визг колес, прежде чем кто-то в такой же инвалидной коляске вылетел из-за угла, проносясь с безбашенностью человека, смеющегося в лицо смерти, и на секунду коснулся его руки, когда левые подлокотники их кресел врезались друг в друга, заставляя обоих укатиться назад. Питер схватился за стену, аккуратно выпуская на половину когти и впиваясь ими в стену на дюйм, останавливая их своеобразную поездку, и изо всех сил пытался скрыть клыки. Он отъехал от человека, врезавшегося в него, и сурово прорычал: – Смотри, куда ты пр... Его голос затихает, унося за собой большую часть гнева, когда он ловит взгляд мальчишки, не старше семнадцати, с бледной кожей и рубцами, настолько же ужасными, как и у Питера. Тот быстро наклонился, неуклюже подбирая выроненную им во время столкновения кипу бумаг, и когда он поднимает взгляд, его глаза — янтарные, широкие