Миллион сверкающих снежинок

Камень шершавый и тёплый — нагретый апрельским солнцем — и только там, где на него падает медленно переползающая тень от колонны, тут же становится по-весеннему прохладно. Вместе с тенью передвигается и Паулина — ищет место, где тепло, где можно сидеть, не вздрагивая, но откуда видно дверь, с которой она не сводит глаз вот уже полтора часа. Учитель будет ругаться... но не всё ли равно, что скажет учитель? На коленях у Паулины десяток цветов. Первые весенние маргаритки; она обрывает их лепестки один за другим, обрывает и собирает в ладони. В её детстве, которое не хочется вспоминать, девочки гадали на ромашке — любит? не любит? У Паулины другие слова. — Замечает? Не замечает? Крошечные, тонкие лепестки ложатся в ладонь. На землю, под ноги, падает стебель. Дверь открывается, и Паулина едва не сбивается со счета. Первым выходит Мило — широченная улыбка, грива непослушных светлых волос, весёлые голубые глаза. Он считается одним из самых красивых парней-Святых, и большинство учениц — тех, что не страдают по таинственному Cвятому Рыб — видят в своих грёзах именно его. Когда подруги спрашивают Паулину, кого любит она, она делает вид, что не расслышала вопроса. Паулина не Святая, Паулина — всего лишь сирота-неудачница из нищего посёлка. Паулина научилась читать только в Святилище, а красиво разговаривать, наверное, не научится никогда. Паулина не знает, как выразить то, что в её сердце, как объяснить девочкам, что если и видела дома что-то прекрасное — то только багровый закат над безграничным снежным полем... Поэтому она молчит и только ищет в толпе жар его багровых, как тот закат, волос... Он выходит из двери вслед за Мило. За ними вываливается Айолия, а потом ещё кто-то, но Паулина видит только его. Как он сдержанно улыбается в ответ на какую-то шутку, как кивает и смотрит на солнце — Паулина по губам читает: "Сегодня урок прошёл удачно, может, ещё потренируемся до заката? А то мне завтра уже в Сибирь возвращаться..." Мило с размаху хлопает его по плечу, и они идут по ступенькам наверх — прямо мимо Паулины, примостившейся на камне в трёх шагах. Последний лепесток ложится в ладонь. — Не замечает... Паулина встаёт, раскрывает ладонь. Лепестки, подхваченные резким порывом ветра, разлетаются, словно снежинки. Оседают на ступеньках, на камнях, один запутывается в волосах Паулины, которая так и продолжает стоять, глядя ему вслед. Хорошо, что она в маске. Хорошо, что никто не видит её лица. Таких девочек, как она, в Святилище десятки, а Паулину никак нельзя назвать прилежной ученицей. Она не уверена даже, что вообще станет Святой, хотя в моменты упадка духа она думает — может, и хорошо будет, если не станет. Тогда она сможет снять эту проклятую маску и, прежде, чем уехать из Святилища навсегда, найти его и сказать... Учителя видят, что мысли Паулины заняты вовсе не тренировками и не богиней Афиной. Но никакие наказания — ни порка, ни ночные вахты — не способны остановить её стремящееся наверх, в одиннадцатый храм, сердце. Паулина настолько привыкает считать себя ни на что ни годной, что когда Космо в её ладони вдруг принимает форму множества искрящихся снежинок, она украдкой вертит головой — кто из подружек вздумал так над ней подшутить? Но снег, его снег в руке кажется ей такой хорошей приметой, что она радостно смеётся, забыв и думать о наказании за нарушение дисциплины. Её учитель, который так и не стал Святым, хоть и умеет управляться с Космо, подходит к ней. Долго смотрит на снежинки, облепившие её пальцы, словно крошечные доверчивые бабочки. Потом берет её обеими руками за плечи, резко встряхивает. — Что у тебя на уме? Что у тебя на уме, ну?! Паулина не понимает, чего он от неё хочет, и только провожает взглядом падающие на землю капельки воды. Позже в тот же день Паулина подслушивает разговор учителя и Козерога Шуры. Шура считается самым серьёзным, поэтому с вопросами обычно приходят к нему — не то чтобы ему это нравилось, похоже. Впрочем, подслушивающая ученица наверняка понравится ему ещё меньше, но Паулина считает, что ничего дурного не делает. Они ведь говорят о ней! Странно, кстати, что они её не слышат. Она подползла достаточно близко, чтобы хорошо слышать Шуру — голос того громкий и чёткий, и, хоть реплики учителя и ускользают от неё, слов Золотого Святого достаточно, чтобы её сердце оглушительно билось в самом горле. — Это дилемма, — говорит Шура. — С одной стороны, у нас сейчас нет других специалистов по замораживанию. С другой — Камю её не возьмёт. Бух — сердце проваливается куда-то под желудок. Что-то быстро говорит учитель, Шура прерывает его на полуслове: — У него уже двое мальчишек, у него там просто нет условий, чтобы взять третьего ученика, да ещё девочку. К тому же я не думаю, что, учитывая обстоятельства, это вообще хорошая идея. Тихая, сбивчивая фраза. Паулина не видит лица Козерога Шуры, но представляет, как он качает головой. — Почти любого ученика можно выучить любым способам применения Космо, конкретные приёмы оформляются уже после получения Материи. И если она демонстрирует ледяные техники уже сейчас, это значит, что её эмоции сильно связаны с таким Космо, а скорее всего — с тем, кто тоже использует именно такое Космо. — Сам знаю, — вдруг чётко произносит учитель. — Но что же делать? Я её научить не смогу... — Ничего, — отвечает Шура. — Если она завтра получит какую-нибудь материю Феникса, это всё равно будет бессмысленно. Хотя... материя Феникса, кажется, у Гилти?.. Паулина выбирается из-за скалы, пригнувшись, отползает прочь. Ей не обидно. Ей ни капельки не обидно, она ведь и не надеялась по-настоящему. Разве можно на самом деле ждать, что снег вдруг неожиданно пойдёт среди лета? Как в июле невозможна метель, так маленькая глупая Паулина никогда не окажется рядом с Камю. Паулина сжимает кулаки и с размаху бьёт по камню. — Ты и правда дура, — произносит она в вечерней тишине. В маске неудобно плакать, поэтому Паулина запрокидывает голову, прогоняя слёзы. Паулина ученица, и ей запрещено без разрешения появляться на дороге между двенадцатью Храмами. Но вызнать у серебряных Святых обходные пути нетрудно, поэтому, как только у неё появляется свободное время, она поднимается наверх — туда, где совсем рядом видно непохожий на остальные круглый храм с колоннами. Само это место хранит след его присутствия, отголоски его Космо, и рядом с этим храмом ей всё время хочется поднять руку и поймать на ладонь несуществующую снежинку... — Что ты здесь делаешь? Он смотрит на неё серьёзным взглядом таких же багровых, как его волосы, глаз, а Паулина молчит. Внутри всё словно замёрзло — она не думала, что он в Святилище, уверена была, что он в Сибири, со своими учениками. Хочется даже прикоснуться к его руке, чтобы убедиться, что это не иллюзия, но Паулина знает, что никогда в жизни не осмелится. — Ты знаешь, что ученикам запрещено здесь ходить? — Я... — голос прерывается. Странно, но мысль о том, чтобы получить от него наказание, не кажется страшной. — Я попросила учителя... Мне позволили подняться в ваш Храм, чтобы взять что-нибудь почитать... Паулина замолкает. Когда-то для учеников была другая библиотека — внизу, но, поговаривают, что старый Водолей, который был до Камю, не смог стерпеть, что совсем рядом находится столько книжек, за которые отвечает непонятно кто и выдаёт их кому попало. Он долго разрывался между двумя библиотеками, пока всё не вернулось на круги своя, и все книги не оказались там, где и должны были — в храме Водолея. Камю долго смотрит на неё, и она в очередной раз радуется тому, что под маской не видно её лица. Она сейчас, наверное, краснее его волос. — Хорошо, пойдём, — он поворачивается, делает пару шагов по ступенькам вниз. Сердце Паулины подскакивает, горло словно сжимает невидимая ладонь — она не думала, что это сработает. Она и не мечтала, что он вот так запросто приведёт её в свой храм, что она вообще когда-нибудь будет идти с ним рядом. Она бежит следом, надеясь, что он не видит, как у неё трясутся колени. — Что ты хочешь взять? — Камю не смотрит на неё, и Паулине приходится глядеть в его спину. Его волосы — как закат над безбрежной снежной равниной, как поток вулканической лавы, виденный ею на картинке в книжке подруги. Ей хочется украдкой прикоснуться к этим багровым прядям, чтобы убедиться, что они действительно горячие, но она уверена, что он почувствует это прикосновение, и поэтому сцепляет руки в замок за спиной. — Я... не знаю. Что-то несложное. Я не очень хорошо читаю по-гречески... Он задумчиво глядит на скалы, и Паулина старается запомнить его профиль в мельчайших подробностях. Так близко, как ни одной ученице никогда не удавалось... "Когда-нибудь я стану Святой, и тогда я буду смотреть на него с полным правом — с правом равной. И он меня заметит. Он заметит меня!" В груди словно расцветает огненный цветок. Конечно. Это сейчас она ученица, маленькая и глупая, но стоит ей стать настоящей Святой… Камю ведёт её в дверь храма, оттуда — по широкой лестнице вниз. Паулина бережно несёт цветок в груди — так, словно боится, что его лепестки осыплются, что он исчезнет так же быстро, как появился. Наконец они оказываются в огромном помещении, битком набитом книгами. У Паулины от изумления открывается рот: никогда раньше она не видела такой библиотеки. Хорошо, что её лицо скрыто маской. — Хм, например… — Камю берет одну книгу с полки напротив входа, ещё за одной тянется, встав на цыпочки, за третьей нагибается. — Прости, я не очень разбираюсь в том, какие книжки нравятся девочкам твоего возраста… Наверное, про любовь? — Я люблю сказки, — шепчет Паулина, наблюдая за ним. — Только чтобы с хорошим концом. Камю улыбается, и цветок в её груди разгорается ярче. Он протягивает ей одну книгу — толстую, в невзрачной серой обложке. «Литературные сказки», — написано на ней. Паулина прижимает книгу к груди. При мысли о том, что она увидится с ним ещё хотя бы один раз, когда придёт возвращать книгу, ей хочется танцевать. — Спасибо, — шепчет она, и Камю кивает. В тот же вечер она читает историю про Снежную Королеву, а когда засыпает с книгой в обнимку, ей снится совсем другая сказка. Жил-был на Севере заколдованный Снежный Король, и бросил он в мир миллион сверкающих снежинок. И попала одна снежинка в сердце девочки, и полюбила его девочка, и отправилась она в долгое, опасное путешествие, чтобы расколдовать его… Паулина улыбается во сне. — Материя Павлина хранится на севере, — говорит учитель. — Она тоже связана со льдом. Добраться до неё трудно, не рассчитывай, что вернёшься в Святилище за пару недель. Паулина внимательно слушает. Страха она не ощущает, только болезненное, лихорадочное возбуждение. Она получит Материю, серебряную Материю. Она станет для него равной. Святой. — Имей в виду: второго шанса не будет. Ты либо доберёшься до неё и станешь Павлином Паулиной, либо можешь не возвращаться вообще. Так что хорошо подумай, готова ли ты к этому. — Я согласна, — говорит Паулина. Учитель недовольно морщится. — Поспешность в принятии решений — не то качество, которого мы ждём от серебряной Святой. Может, я напрасно даю тебе эту возможность?.. Паулина мотает головой, надеясь, что по ней заметна её решимость, а затем поднимает руку и вызывает крошечный, слабый вихрь снежинок, и их вид напоминает ей, зачем она соглашается. «Я буду достойна его. Я вернусь и сниму перед ним маску — уже не как ученица, а как Святая. Чего бы мне это ни стоило». Проходят лето, осень, зима. Желтеют и осыпаются листья, на землю обрушиваются холода, а затем снова наступает весна с её обновлением. Лепестки маргариток кружатся в воздухе, как снежинки, но нет Паулины, которая гадала бы на них. Когда снова наступает лето и камни в Святилище плавятся под лучами палящего солнца, Паулина возвращается. Её волосы отросли, её руки и ноги покрыты свежими царапинами и старыми шрамами, один палец на правой руке кривой — был сломан и неправильно сросся. Но за спиной Паулины ящик, коробка Материи с изображением птицы — гордого, прекрасного павлина. Ей не хочется сейчас ни с кем говорить — только ступить на дорогу, ведущую через все двенадцать храмов, подняться на самый верх и там показать Понтифику эту коробку. Ничего лишнего. Она не расскажет, как подчиняла себе снег, а он, этот снег, рвался из рук, потому что привык слушаться только одного. Не расскажет, как шла сквозь ледник, а существа, которым нет имени, пытались остановить её, но она знала — этот ледник поможет ей. Не расскажет, как каждый ясный вечер смотрела на багровый закат над ослепительно-белым полем, и этот закат давал ей силы идти дальше — сквозь боль, сквозь страх, сквозь нарастающее отчаяние. Это всё останется только её. Её — и ещё одного человека, в храм которого она непременно спустится сразу после того, как Понтифик официально подтвердит её статус… За спиной перешёптываются. Ученики, что застали её в Святилище, изумлённо открывают рты и пихают в бок новеньких — тех, кого она никогда раньше не видела. Паулина идёт под перекрестьем взглядов, под шёпотом, но они не трогают её. Нельзя зацепить того, кто переломил себя и добился главной цели в своей жизни. Две девочки заступают ей дорогу. — Паулина! Ты вернулась! Мы думали, ты погибла! Она приглядывается к их маскам и узнает: это Аврора и Беатрис, вечные ученицы, которым никогда не получить материю — не с таким Космо. Когда-то она тоже считала себя такой, но вот — нашла цель… — Понтифик у себя? Девочки переглядываются. Под их масками не видно лиц, но сердце Паулины почему-то болезненно сжимается. — Понтифик убит, Паулина. Почему-то воздух в один миг становится липким. Паулина хватает его ртом, не веря своим ушам. Кто мог убить самого Понтифика?.. И в этот же миг она обращает внимание на ранее незамеченные детали. Трещины в дороге, руины здания неподалёку, на казарме учеников не хватает половины крыши — тревожный дух пострадавшего от битвы места. Паулина вскидывает голову и до боли в глазах вглядывается вдаль. Храм Овна выглядит нетронутым, и она немного успокаивается, но в следующий момент сердце начинает выбивать неровный, болезненный ритм. Храм Тельца выглядит основательно потрёпанным, а дальше она не видит, хотя сердце рвётся наверх, ещё дальше, туда, где круглый храм с колоннами и библиотека в подвале. — Тут что, война была?! — Ага, — жалобно отвечает Аврора. — Понтифик оказался предателем. Пришла настоящая Афина, и тут была бойня. Нас, учеников, отослали, но серебряных и бронзовых Святых без числа погибло, и даже пятеро золотых… Ой, Паулина, тут такое было!.. Паулина уже не слышит. Она, задыхаясь и перепрыгивая через ступеньки, мчится по лестнице вверх. Паулина сжимает в руке букет маргариток, чудом переживших летнюю жару и безжалостно сорванных. Букет цветов с тонкими, белыми, словно снежинки, лепестками. Пальцы дрожат. Паулина могла бы спросить, почему. Но она уже не ученица. Она серебряная Святая, а серебряные Святые не спрашивают о причинах чего-либо. Только о том, что сделали они сами, чтобы предотвратить. Паулина знает, что не сделала ничего, и поэтому пальцы дрожат. Поэтому букет маргариток у подножия серого могильного камня приходится поправлять снова и снова — ей всё кажется, что он неправильно, криво лежит… Паулина садится на землю перед камнем. Неотшлифованный, грубо вырезанный осколок гранита плывет перед глазами. «Водолей Камю». Снежный Король. Он не дождался её возвращения. Миллион снежинок, сорвавшихся с его пальцев, остался в мире — в северных ледниках или каплями воды в океане, острым осколком в её сердце. Миллион снежинок остался, а его больше нет. И ей не расколдовать его, потому что ничто в мире не может спасти от смерти. Маска Паулины лежит на земле. Хорошо, что никто не видит её лица.