Миллион сверкающих снежинок

Редко-редко пролетающие снежинки очень быстро сменяются полноценным снегопадом: Паулине хочется раскинуть руки, покружиться, глубоко вздохнуть, ведь снег — её стихия. Вместо этого она поглубже засовывает ладони в карманы пальто: не пристало взрослой женщине, серебряной Святой, вести себя, как восторженная девчонка. — Госпожа Паулина, — мэр города держится с достоинством, что, учитывая обстоятельства разговора, нелегко. — Может, войдём в помещение?.. Паулина качает головой. Уж эту-то вольность она может себе позволить. — Видите ли, снег — моя… ну, скажем так, специализация. Если вы будете лукавить, я узнаю. Мэр ежится. Непонятно — от холода или от её слов. — Хорошо, — веско произносит он через несколько секунд. — Я не намерен обманывать вас, поэтому расскажу, как есть. Он показывает на уже покрывшуюся тонким слоем снега скамейку. Паулина садится, даже не потрудившись её обмести. Ей очень сложно простудиться, да и вообще — невозможностью в будущем иметь детей её не запугаешь. Мэр, перед тем, как сесть, кладёт на скамейку кожаную папку с документами. Паулина хмыкает: однако. Собеседник тут же становится в её глазах чуть более человечным. — У нас тут сами видите, места глухие и суровые — заполярье. Люди тоже суровые, их мифологические байки не пугают, — мэр пожимает плечами, как бы извиняясь за свои слова. — Но тут какая-то чертовщина, я извиняюсь, начала происходить. Сидит что-то во льдах, кто приблизится — заболевает и скоро умирает. А смерть-то вроде естественная! Но все горожане знают, что там что-то есть, — голос мэра падает до шёпота. — Что-то злое, я сам чувствую. Словно повисло в воздухе. — Так, — произносит Паулина. — А почему вы решили обратиться к Святым? Мэр машет рукой. — Да есть тут у нас один… ваш. В избушке живёт, довольно далеко. Мы с ним дел не имеем особо, но тут кинулись к нему в первую очередь, он сходил, чего-то руками в воздухе поводил и сказал, что это, скорее всего, слабое божество, которое пытается набраться силы. И что он сам с ним не справится. Дал адрес, к кому обращаться. Ну и прислали вас, госпожа Паулина. — Ясно, — она встаёт. Ловит на ладонь несколько пушистых снежинок. Они не тают: так и остаются лежать на её руке. — Так где, говорите, живёт этот Святой?.. Святого она видит издали — тот лопатой расчищает в снегу тропинку к избушке. Паулина нажимает на тормоз: ей долго пришлось приспосабливаться к норовистому снегоходу, но необходимость следить за длиной тормозного пути она уяснила. Получается как нельзя лучше: пыхающая бензиновыми парами «лошадка» останавливается прямо возле Святого — молодого мужчины, вряд ли старше самой Паулины. Он опирается на лопату и устремляет на неё взгляд ярких голубых глаз. «Да он местный, скорее всего, — почти удивлённо думает Паулина. — Славянские черты лица, светлые волосы и глаза… А ведь в Святилище не так много русских». — Павлин Паулина, — она спрыгивает со снегохода, поправляет растрепавшиеся под ветром волосы. — Лебедь Хёга, — он протягивает ей руку, и подозрительности в его взгляде как будто бы становится меньше. Паулина пожимает крепкую ладонь, а в памяти, как снежинки, взметаются факты. Лебедь Хёга, легендарный Святой, один из тех, что много лет назад победил Аида, а год назад — Марса. Все они страшно пострадали в том последнем бою, все легендарные Святые больше никогда не смогут сражаться, но это Паулина оставляет на потом. Что-то царапает сердце, острый осколок льда. Кроме этих известных любому знаний есть ещё что-то, что-то более давнее, более болезненное, и если бы она села и спокойно подумала, она бы, конечно, вспомнила… Хёга наконец улыбается ей — смущённой полуулыбкой, и она теряет уже найденную было мысль. В хижине тепло — горит очаг, и его хватает, чтобы обогреть такое маленькое помещение. Стол со скамейкой, продавленный диван, занавеска в углу — вот и вся обстановка. На столе кучей свалены книжки, а сверху лежит листок, на котором аккуратным почерком выписаны и вычеркнуты строчки. — Небогато живут легендарные Святые, — произносит Паулина. — Святилище могло бы за все заслуги хотя бы по особняку вам отгрохать где-нибудь на островах. Он снова улыбается — на сей раз почти весело. Подкладывает дров в очаг. — Я здесь вырос, знаете ли. Прямо в этом доме. Ностальгия. Паулина фыркает. Хёга ставит чайник на простенькую электрическую плитку — даже в отсталом технически Святилище давно уже пользуются более современными. — Ну а вы, Паулина? Вы знаете, кто я, но я вас не помню. А должен бы, если вы серебряная Святая примерно моего поколения. — Я очень редко бываю в Святилище. Так получилось, что во время истории с Аидом я была далеко, а всё произошло так стремительно, что я не успела вернуться, — честно отвечает она. — Что касается явления Марса, то я, конечно же, дралась, как и все. Непривычно ходить без коробки, — она расстёгивает пуговицы пальто и достаёт из-под свитера камень Материи на длинной цепочке. Хёга бросает на него быстрый взгляд, и Паулина чувствует нечто вроде обиды. Мог бы так явно своё недоверие и не демонстрировать. — Простите, — Хёга, похоже, понимает её чувства. — Сами знаете, кто только ни пытается нас убить… Он снимает с плиты закипевший чайник, достаёт с полки две чашки. Когда он поворачивается, Паулина замечает на его руке тёмные пятна — Космо Тьмы. По крайней мере, теперь понятно, почему он не может справиться с восставшим божком самостоятельно. Она в маске, но Хёга каким-то непостижимым образом понимает, на что она смотрит. — Вы даже не спросите? Она пожимает плечами. — Нет, зачем? Я видела такое у другого легендарного Святого, Андромеды, когда мы случайно пересеклись в Святилище, и он уже любезно ответил на все мои — полагаю, довольно бестактные — вопросы. Могу сказать только, что рада, что не оказалась тогда в эпицентре боя с Марсом. — Шун всегда был терпелив, — бормочет Хёга, бросает в чашки заварку из жестянки, заливает кипятком. Ставит перед Паулиной чашку и сахарницу. — Выпейте чаю, и поговорим о вашем задании, — он кивает на список на столе. — Я пытался найти подходящих богов в книжках по мифологии, но сами понимаете, это тыканье пальцем в небо. Но я не отпущу вас на бой, пока мы не выясним, с кем имеем дело, поэтому и надо ещё раз всё рассмотреть. И это… — он краснеет, или это отблеск очага ложится на бледные щеки? — Я сяду к вам спиной. Пейте спокойно. Хёга берет свою чашку, разворачивает стул и садится. Паулина снимает маску, пробует чай. Вкусно, хотя она никогда не была особой ценительницей чая. — Можно спросить? — говорит он, и тут же, не дождавшись ответа, спрашивает: — Почему Святилище прислало именно вас? Паулина неспешно помешивает чай. — Я одна из немногих Святых, кто специализируется на ледяных техниках. В Святилище решили, что мне будет проще сражаться в таком месте. — Лёд? — изумлённо произносит он. — А кто вас научил, если не секрет? Неловко повёрнутая ложечка бьётся о край чашки — как кажется Паулине, оглушительно. Она сцепляет зубы. Нервы ни к черту, надо бы отдохнуть, да когда тут отдохнёшь… — Сама научилась, — говорит она почти правду. Как ни странно, ответ, кажется, его устраивает — по крайней мере, Хёга не пытается выспрашивать подробности. Молча пьёт чай, смотря в стену. Глядя на его светловолосый затылок, Паулина вдруг ловит себя на мысли о том, что прямые золотые лучи зимнего солнца тоже красивы, хоть и уступают закату над ледником. И что было бы неплохо, если бы у них получилось что-то большее, чем деловое сотрудничество. Да, она предпочитает рыжеволосых мужчин, блондинов до сих пор у неё в постели не бывало — но и легендарных Святых не бывало тоже. Ради этого можно сделать исключение. Не догадывающийся о её мыслях Хёга говорит: — Вам не обязательно возвращаться в город. Живите здесь столько, сколько понадобится для выполнения вашего задания. И не беспокойтесь: вы ничуть не стесните меня. Паулина фыркает в чашку с чаем. Хёга начинает было удивлённо оборачиваться, но замирает на половине движения. Паулина поднимает с земли горсть снега и подбрасывает её в воздух. Своим Космо она может создать сколько угодно снега, но это будет не тот снег. Когда-то кто-то могущественный и прекрасный создал своим Космо миллион снежинок, разбросал их по миру — и Паулине нравится думать, что где-то в глубине этой горсти, среди обычных снежинок притаилась одна, созданная им… Она знает, что никакая снежинка не просуществует тринадцать лет. Но снежинки падают, окрашенные в багровый цвет закатными лучами, и Паулина верит в то, что одна, та самая, наверняка прошла уже полный круг — испарилась, вознеслась к облакам и снова выпала на землю снегом. — Паулина? Ей не хочется оборачиваться. Она смотрит на закат, на его прямые багровые лучи, и ощущает, как они наполняют её силой — пусть и окрашенной горечью. — Мой учитель… — Хёга становится совсем рядом и почему-то переходит на шёпот. — Он… очень любил закат на леднике. Он говорил, что под дневным солнцем снег белый, под рассветным — серый. И лишь закат окрашивает его во все цвета и оттенки. — Мы с твоим учителем наверняка родственные души, — Паулина улыбается, хотя знает, что он не видит её улыбки. — Он сейчас в Святилище? Хотелось бы встретить того, кто мыслит совсем как я. Хёга долго молчит. — Он погиб, — наконец коротко произносит он. — Много лет назад. — Прости… Она подбрасывает ещё горсть снега. И ещё. Снежинки кружатся в воздухе, ложатся на светлые волосы Хёги, путаются в них. «Интересно, он тоскует по своему учителю? Конечно, да. Не только я знаю, как это — тосковать». — Ты похожа на него, — всё ещё шёпотом говорит Хёга. — Тебе тоже надо брать учеников… Паулина смеётся. Сама возможность того, что она будет кого-то учить, кажется смехотворной. — Пойдём дальше копаться в книжках? — предлагает она. Хёга кивает. Паулина живёт в хижине на леднике уже две недели, а задание, прежде сложное, теперь начинает казаться попросту невыполнимым. Два раза она выбирается на разведку, но всё, что ей удаётся понять — огромное, хаотичное Космо. Паулина знает, что не все боги похожи на Афину, Аида или Марса, что с большинством из них — божками никому не известных и никем не почитаемых пантеонов — можно справиться и одной силой Святого, но у неё всё равно встают дыбом волосы, и Хёга еле удерживает её от попытки выбраться в город и потребовать от Святилища подкрепления. — Это же твоё задание, — уговаривает он. — А этот бог — далеко не Аид, поверь, уж я-то могу сравнивать. Они всё ещё не знают, кто им противостоит, и это злит Паулину ещё сильнее. Сборники мифов не помогают, а только больше всё запутывают. — Может, мы не в ту сторону копаем? — спрашивает Хёга однажды. — Может, пора обратиться к сказкам? Может, это Снежная Королева, нам почём знать? — Придурок! Паулина медленно выдыхает. Нервы действительно ни к черту. При чём тут Хёга, это её груз, и нечего стряхивать на него свои воспоминания… — Ладно, — озадаченно произносит он и тянется за «Мифами и легендами славян». — Это действительно так себе шутка. Паулина не собирается ему ничего объяснять. Но в ту же ночь она сползает с дивана, подходит к матрасу, на котором спит Хёга, и молча ложится рядом. — Смотри, — Хёга разворачивает к ней книгу. Паулина видит картинку с изображением женщины в тёмных одеждах. Переводит взгляд на подпись. «Марена. Богиня зимы и смерти в пантеоне славян». — Почему ты решил, что это она? Хёга хмурится, растерянно постукивает пальцами по столешнице. — Помнишь, я сказал, что этот бог — далеко не Аид? Почему я сравнил его именно с Аидом, а не с Посейдоном, Марсом или ещё кем угодно из целого пантеона, с которым сражался вместе с Сейей — его Космо похоже на Космо Аида. Какое-то… загробное, не знаю, как это описать, но ощущается именно так. Поэтому я с самого начала искал именно среди богов смерти, а вот сейчас мои чутье и опыт подсказывают, что это она. Паулина сидит, подперев голову кулаком. Маска лежит на столе рядом. Конечно, очень символично было бы никогда её не снимать, и в каком-то смысле то, что она показывает мимолётным любовникам своё лицо, ложь — она ведь не любит их и не собирается убивать. Но так гораздо проще. Проще, чем множество раз отвечать на один и тот же вопрос — «Почему ты спишь со мной, если не собираешься показывать мне лицо?» Хёга смотрит на неё, и в его голубых глазах читается обеспокоенность. — Паулина, если это действительно она… будь осторожна, прошу. Не Аид, но тоже неприятная, судя по мифологии, личность. Она улыбается, протягивает руку, успокаивающе гладит его по щеке — почти материнским жестом. Касается светлых прядей — странно, что ей никогда не нравились светловолосые мужчины, это ведь тоже красиво. Лучи зимнего солнца на снегу… Но не закат. Как жаль, что не закат. Перед тем, как выйти из хижины, Паулина надевает маску. Да, здесь не бывает никого, кроме неё и Хёги, но рисковать всё-таки не стоит. Ещё не хватало случайных свидетелей убивать. Хёга ждёт её на улице. Меряет взглядом расстояние к далёким холмам. Хмурится. — Я тут подумал… Я не могу отпустить тебя совсем без помощи. Я научу тебя одной технике, которую мне передал мой учитель. Она называется «Ледяной Гроб», помещает противника в массив льда, откуда очень трудно выбраться в одиночку. Когда он впервые использовал эту технику на мне, я почти умер. Паулина недоуменно моргает и решается спросить: — Подожди… ты раньше о своём учителе с такой любовью говорил… Неужели он мог применять на тебе такую технику? Хёга переводит взгляд на небо. Он упорно избегает смотреть на Паулину, и в этом ей почему-то видится недобрый знак. Как будто что-то встаёт между ними, а если ещё не встаёт — то встанет, и очень скоро. — В конце мы оказались по разные стороны и вынуждены были сражаться друг с другом насмерть. — И ты убил его, — поражённо шепчет Паулина. Конечно, убил. Иначе здесь стоял бы не Хёга, а его учитель. Тот самый, что любил закат, о котором Хёга тосковал… Она не знала, кого ей жальче сильнее. Если бы она оказалась в такой ситуации… впрочем, она, скорее всего, дала бы себя убить. У неё никогда не было достаточно решимости, чтобы сражаться против тех, кто был ей небезразличен. — Как видишь, — сухо произносит Хёга. — Давай не будем говорить об этом, ладно? Она несмело кивает. — Хёга, я… — Просто не трогай эту тему, это больно, понятно? — его голос вздрагивает, но Хёга тут же выдыхает и продолжает — так же спокойно, как говорил с самого начала. — Так вот, Ледяной Гроб. Вообще это техника Водолеев, и, пожалуй, только они и могут навсегда в него засунуть, мой учитель вот мог, а я уже нет. Но даже если ты освоишь его в самом слабом варианте, он даст тебе достаточно форы, чтобы сбежать. В общем виде техника такова… Паулина? Паулина, что с тобой?! Она срывает маску, сгибается пополам от резкого приступа боли. Боль так сильна, словно в живот Паулине вонзили копье, а теперь медленно проворачивают, наматывая кишки на лезвие. Снег плывёт перед глазами, и на какой-то миг Паулине кажется, что она стоит среди безбрежного океана крови. Алой, как закат. Как его волосы. — Как его звали? — спрашивает она, не узнавая своего голоса. — Твоего учителя? Руки Хёги поддерживают её, не дают свалиться. Надёжные, крепкие руки. — Водолей Камю… Что случилось, Паулина? Она всхлипывает, и на снег под ногами летят замерзающие прямо в воздухе слёзы. А она ведь ещё тогда знала, что у Камю есть ученики. Два ученика, вот только имена их вылетели из головы. А обстоятельствами его гибели Паулина никогда не интересовалась — перед самим фактом, что его больше нет, бледнели любые подробности и причины. И вот сейчас собственная забывчивость догнала её, вспрыгнула на плечи и прижала к земле — словно сошедшая в горах лавина. Испуганный Хёга поит её всем, что находится в его аптечке. Паулина смотрит в стакан с водой и рассказывает ему всё. Хёга молчит. Носится с лекарствами. И только когда она заканчивает свою тяжёлую историю, начинает говорить сам. И Паулине кажется, что каждое его слово бросает на лавину на её плечах все новые и новые горсти снега. — …я понял, что что-то неправильно, но я уже не мог отступить. А потом Мило сказал то, о чем я догадался… Паулина всхлипывает. — Получается, ты был ему дорог, — говорит после того, как Хёга замолкает. — Если ради тебя он это сделал. Знаешь, я должна бы злиться на его убийцу, но я не могу. — Я тоже должен бы злиться, — невесело усмехается Хёга. — Мой учитель увёл у меня девушку, будучи в могиле… Но я тоже не могу. Он рассеянно открывает пузырёк с аспирином, достаёт таблетку, глотает. — Я пойду с тобой, — тихо говорит скорее в пространство, чем ей, Паулине. — Я тебе вроде как задолжал. Паулина думает о том, что ей полагалось бы сейчас уверять, что нет у него перед ней долгов, но она не делает этого. Потому что долг есть. Если бы не Хёга, всё было бы по-другому. Поэтому она просто благодарно пожимает его ладонь. — Это богиня? — шепчет Паулина. — Богиня?.. Она спиной чувствует напряжение Хёги и знает, что отступить уже невозможно. Но то, что является ей, когда он вдвоём добираются до места, превосходит все её страхи. Это не человек. Это чистое Космо, огромное и ужасное. В нем сплелись боль, горечь, тоска, всё то, что мучило Паулину и ещё будет мучить её впредь. Она вдруг ясно понимает, что значили слова Хёги — «загробное Космо». Потому что если смерть можно ощутить до того, как она придёт к тебе — она наверняка ощущается именно так. Богиня ещё не пробудилась полностью, она только набирается сил, и лишь в этом шанс Паулины. У неё за спиной Хёга, и это придаёт уверенности. Паулина делает шаг вперёд, и её захлёстывает чужое Космо. Миллион снежинок взмывает в воздух, отпущенный на волю узкой тонкопалой ладонью. Зима и смерть. Зима и смерть, образы силы богини Марены, сплетаются в его образе, и Паулина видит, как разлетаются снежинки, как падают — и каждая находит свою цель. Одна попадает в её сердце, оставляя там незаживающую, кровоточащую рану. Вторая проникает в грудь Хёги, и он падает на колени. Кажется, никакая мука, причинённая Космо Тьмы Марса неспособна причинить ему такой боли, как эта одна-единственная сверкающая снежинка. — Борись! — кричит Хёга. — Это иллюзия, она пытается ранить нас, вытаскивая смерть из наших воспоминаний, чтобы лишить нас силы и поглотить — как тех людей! Паулина еле слышит его. Ещё одна снежинка попадает в сердце Скорпиона Мило — он тоже давно мёртв, но разве не страдал он всё то время, что прошло между смертью лучшего друга — и его собственной? Второй ученик Камю… Золотые Святые… Все, кто знал его, кто считал его другом, кто любил его — все ранены его сверкающими иглами-снежинками. Паулина знает, что это иллюзия, что никогда не было ничего такого, что Камю — настоящий Камю — никогда бы не хотел причинить никому страдания. Но ещё она знает, что это видение истинно. Пусть не так очевидно, пусть символически — но это всё правда. И они действительно ранены — все. — Борись! — Хёга корчится от боли. — Она хочет, чтобы ты решила, что тебя не ждёт ничего, кроме новой боли. Не поддавайся! «А сам-то, как, хорошо удаётся бороться?» Паулина делает ещё шаг. О нет, она не сдастся. Снег — это не только смерть. Снег — это золотые лучи зимнего солнца, заставляющие его сверкать. Снег — это отражение закатного солнца, багровый, иллюзорный мир, дарящий покой и силу идти дальше. Ещё шаг. Кто может вынуть осколок льда из её сердца, если не тот, кто его создал? — Слушай, ты! — кричит она, срывая голос. Маска мешает, и Паулина снимает её и бросает под ноги. — Я помню, что он умер, ясно тебе?! А Хёга помнит ещё лучше! Но ещё я знаю, что у вас, богов смерти, есть особенная сила. И если ты сделаешь то, что я скажу, и уберёшься подальше от людей — черт с тобой, живи. Ты даже не Аид. Она набирает в грудь побольше воздуха. — Так вот, моё условие… Что-то мягко ударяет её по затылку сзади. Паулина падает, успев удивиться неожиданному удару, а затем мир затопляет чернота. Хёга сидит за столом, и руки у него трясутся. Паулина видит, что заражение Космо Тьмы пошло дальше — его левый бок почти полностью превратился в сверкающую черноту. Хёга касается этого места ладонью и морщится от боли. — По-хорошему, мне стоило бы сообщить об этом в Святилище, ты же понимаешь. Паулина молчит. Она понимает. — Ты хотела заключить договор с враждебным богом, а это предпосылка к измене. Я должен бы сообщить об этом Афине, но я понимаю, почему ты сказала то, что сказала, и не буду этого делать. Уходи, доложи, что с Мареной мы разобрались и… всё. Его голос сухой и холодный. Паулина знает, почему, как знает и то, что это зимнее солнце навсегда скрылось за тучами для неё. А ещё она понимает, что ей всё равно. И осознавать это почему-то больно. Она берет со стола маску, надевает её. Хёга не смотрит ей в лицо. Паулина не знает, что сказать, и есть ли смысл вообще что-то говорить. Поэтому она молча одной рукой подхватывает свою сумку. — Слушай ещё, — глухо произносит Хёга, когда она уже подходит к двери. — Я не хотел говорить тебе сразу… но теперь я думаю, что ты должна знать. Рука замирает в сантиметре от ручки. — Что? — Ты была права, боги смерти действительно могут воскрешать умерших. И Аид воскрешал его. Если бы её сердце упало на пол и разбилось на множество осколков, ей вряд ли было бы больнее. Но Паулина молчит. А Хёга продолжает: — И если бы ты видела его тогда, ты никогда бы не попросила Марену… ты бы даже мысли такой не допустила! Потому что он не хотел так жить — бесправным рабом бога смерти. Когда он умирал второй раз, мне было невыносимо больно, но ему стало легче. Я ощутил это и смирился с его гибелью. Паулина молчит. Ей кажется, что больше она вообще никогда не произнесёт ни слова, потому что всё внутри покрылось тонкой коркой нетающего льда. — Поэтому если тебе наплевать на верность Афине — подумай хотя бы о нём, — Хёга делает крошечную паузу, а потом его голос неуловимо теплеет. — И возьми ученика. Несмотря на всё, мне кажется, что ты можешь для кого-то стать тем, кем Камю был для меня. Паулина отрывисто кивает, не заботясь о том, видит он этот кивок или нет. И открывает дверь, выходя под багровое закатное солнце.