Соленая тьма

Тьма – как мутная вода. Не черная, не серая, густая и тягучая, болезненно-желтая с коричневатыми тенями, словно пропитанная взбаламученным со дна реки илом. Иногда среди илистой мглы мельтешат светлые пятна. Это люди. Люди не имеют плотности и объема, они остаются дрожащими пятнами даже тогда, когда дотрагиваются рукой и что-то произносят. - Брейк, - говорят они. – Брейк. Брейк поворачивает голову к источнику звука. Брейк хмурится, Брейк кивает, Брейк отвечает и смеется своим обыденным задорно-беззаботным смехом. Брейк ослеп. Цок-цок-цок. Каблучки стремительно-быстрые. За шуршанием ткани и терпко-цветочными запахами появляется голос. - Брейк. Вблизи отчетливо ощущаются сглаженные ароматом черного чая полутона лавандовых духов. Мерзлая лаванда, холодная лаванда, оставляющая на языке вязкий колючий привкус. Слишком тяжелые и злые были бы духи для худенькой девочки, если бы не душа, повзрослевшая раньше срока. Невидящий взгляд темного винного глаза, привычно прощупывая путь сквозь мутный сумрак, останавливается там, где должны быть глаза другие. - Я здесь, госпожа, - ирония слепца, который никуда не может уйти, плывет в духоте маленькой комнаты. Госпожа добрая. Госпожа честная. Госпожа упрямая. Госпожа не хочет слышать иронии, комкает вышитый платочек, то тараторит, то примолкает, дергает Брейка за рукав и отчаянно-храбро старается быть сильной. Брейк улыбается. - Обязательно. Завтра? Да... Хорошо. Она уходит, и в чайно-лавандовые ноты вплетается солоноватая теплота. У слепых великолепно развито обоняние, а запах слез Брейк помнит еще с прошлой жизни, где рок судил им пролиться щедрым и горьким полуночным дождем. - Клоун, - от посетительницы веет пустотой. Бездна, сказал бы Брейк, но Бездна – не пустота. Пустота – это удар стальных сходящихся лезвий под сонную артерию. Пустота – это раскрошившаяся, словно старое печенье, память, и бесформенные тени, пляшущие за зеркальной амальгамой. Пустота – это разделенное чужое сознание и такая же чужая судьба. - Клоун. Странно... Ты все еще жив? Обманчивое презрение, ложь-нелюбовь. Не это хочет спросить потерявшаяся не в своем мире девочка в облике Цепи. «Клоун. Странно... Ты уже почти мертв?» - Мясо на кухне, - с усмешкой отвечает Брейк. – Стейк. И свиные ребрышки в сухарях... - Прогоняешь. Можно подумать, много радости мне тут с тобой сидеть... Фырки, хмыки, ложь-нелюбовь, обманчивое презрение. Зависть – что он скоро умрет, а она, как ни старается, умереть все не может. Пустота тоже соленая. Брейк глубоко втягивает в легкие сухой застоявшийся воздух и качает головой. - Каково это – быть слепым? Звонкий. Яркий. Солнечный. Но это все обман – он такая же тьма, только зрячая. - Ничего особенного. Скучно. Зато спокойно. Ерзает на стуле и задумчиво вздыхает. - Спокойно... Не отказался бы. - Ну и болван, - Брейк доедает пирожное и вытирает пальцы о пижаму. - Не болван. Просто хочу. Чтобы тихо и неподвижно. Без взглядов. Без осознания. Как тогда, когда был другим... - Был каким? – на блюдечке остается еще одно, песочное, и ловкие худые пальцы тянут его прочь, роняя острые крошки. - Другим. Таким, которому не нужно смотреть и видеть. Потому что вместо глаз пуговицы. Глупый мальчик. Мудрый мальчик. Рассыпчатое тесто пирожного-корзинки крошится солью - это и забавно, и печально одновременно. - Шляпник. Размеренное звяканье сложенного тессена о медные шары изголовья кровати. - Хватит стучать. На нервы действует. Звяк-звяк. Все наперекор. Как обычно. - Лекарство, - на столик со стеклянным стуком ставится флакон. – Чтобы выпил. - Угу. А дверь вон там. Показать рукой – как сделать огромное одолжение. Жест наугад, но точно в цель. Слепой, но все еще меткий. Презрительно-холодный смешок человека, ленивый звон металла о металл. - Впрочем, если не выпьешь, мне и дела нет, - равнодушие, чуть ли не откровенный зевок. Как обычно. Старая игра, прежние правила. Никаких послаблений. Слепой, но все еще признан противником. И за это – спасибо. Звяк-звяк. - Можешь не благодарить, - все понимает. Как обычно. - И не собирался. Проклятое лекарство соленое, будто зачерпнули флаконом морскую воду. Но Брейк выпьет и не поморщится. Слепой, но все еще умеет ценить помощь, оказанную своим лучшим врагом во имя продолжающейся игры. - Господин просил передать это для вас... Двуликий бог начала и конца на службе у помойной крысы. Брейк не понимает, да и не поймет никогда, почему почти потусторонняя сила подчиняется заурядному человечишке. - Спасибо, мисс Эхо. - Просто Эхо. Шорох длинных рукавов, исчезающая тень. Там, в руинах Сабрие, удар катаны почти убил ту, другую. Шум меняется на эхо и живет. Забавное бессмертие. Человеку такого не достичь. Человек ведь не бог. Букет роз – покров плавающей тьмы не пропускает цвет, но Брейк знает, что они синие. Темно-синие, как ледяная декабрьская прорубь, где, лелея свою единственную мечту, страстно желал бы сгинуть тот человек, которому служит двуликое божество. Шипы царапают пальцы, когда Брейк несет розы к мусорному ведру. Кровь соленая, и розы теперь соленые. Слишком много соли, слишком много насмешки, слишком много привычной безысходности – Брейк ложится на кровать, застывшим слепым взором мысленно отсчитывая стрелки уползающих солнечных лучей. Лучи касаются радужки и зрачка, не тревожа мутного спокойствия. Может, его единственный глаз и не пуговица, но проку от него ровно столько же. А тьма под закрытыми веками - соленая.