Carpe diem

Do not go gentle into that good night, Old age should burn and rave at close of day; Rage, rage against the dying of the light. D. Thomas „Do not go gentle into that good night“ Не уходи безропотно во тьму, Будь яростней пред ночью всех ночей, Не дай погаснуть свету своему! Д. Томас «Не уходи безропотно во тьму»

      Массивное здание грязно-серого цвета уходило ввысь, вершина его терялась в набухших сизых облаках. Уолтер пожирал глазами мрачную вертикальную плоскость фасада, будто соревнуясь в заведомо проигранные гляделки со слепыми зарешёченными окнами, подёрнутыми густой буроватой пылью. Для тяжести, с которой громада здания давила на землю, недостаточно было фундамента, она распространялась вокруг, свинцовым жилетом ложилась на плечи, сковывала движения, а непрестанно сыплющиеся хлопья пепла казались лохмотьями облаков, притянутыми с неба этой чудовищной массой.       Времени суток — раннее утро? Поглощённый пасмурностью день? Отживающий своё вечер? — было не разобрать. Но завод не спал, за обманчиво омертвевшим на вид карапаксом стен копошилась деятельность. Мерный гул и перестук безжалостно драли мозг напильником, словно пытаясь выровнять все выпуклости и извилины, отшлифовать под стандарт и поставить в ряд таких же безликих болванок. Громкоговорители лязгнули отрывистыми приказами. То ли скрип, то ли стон заставили Уолтера оторваться от созерцания фасада. Здание разверзло пасть тяжёлых кованых ворот. Посыпалась сухая чёткая дробь шагов: промаршировали и выстроились в шеренгу солдаты в чёрной униформе. Выступивший вперёд офицер дал команду — во рту блеснули острые нечеловеческие зубы. Тяжесть на плечах, сковывавшая движения, подтаяла, вдоль позвоночника пробежала, взбадривая, волна азарта. Появление нежити разогнало гнетущий дурман неопределённости, как порыв свежего ветра. Нежить — это было понятно.       Из ворот, тем временем, показались безликие изнурённые люди в замызганных робах, больше напоминавшие робы, в которые засунули подобие людей вместо вешалок, то ли потому что достать людей в эти дни было проще, чем вешалки, то ли потому что люди обладали дополнительным преимуществом: они могли двигать робы и выполнять простые операции. Робы с функционирующими внутри людьми выталкивали из ворот громоздкую кривую телегу, сколоченную явно на скорую руку из случайных, не подходящих одна к другой частей. С громыханием и зубодробительным скрежетом тяжело груженную телегу протащили-протолкали вдоль шеренги солдат в чёрном до прямоугольной закопчённой постройки у стены. Железную дверь пристройки распахнули — внутри розовел ровно жар. Робы монотонно, не спеша, но и без заминок по двое-трое принялись разгружать телегу, кидая тяжёлые куски какого-то мусора в печь. Из высокой, чудом не заткнутой нависающими облаками трубы повалил жирный чёрный дым. Куски мусора побольше ветвились, раскорячено торчали в разные стороны и заталкивались в жерло печи с усилием; кое-кто подбирал серые обломки, похожие на скрюченные лапы гигантских птиц, кидал их следом за основной массой и, не глядя в разгорающееся пламя, поворачивался за новой партией или сторонился, когда проносили кусок покрупнее.       — Это люди.       Алукард обнаружилась чуть побоку Уолтера, сияя нездешней белизной одежд. Маленькие руки точными движениями перезарядили «томми».       — Те, что в робах — люди, — спохватился Уолтер; очевидный факт неведомым образом успел улетучиться из головы. Фраза увязла в зубах неприятной двусмысленностью. «В робах», — будто люди оказались затянуты внутрь каких-то жадных чужеродных созданий. — Охранники — нежить.       — Нет. То, что они сжигают — люди. Было людьми, во всяком случае.       И верно, теперь странные очертания складывались в истощённые тела, скрюченные конечности, порой подрагивающие — или то покачивалась телега? Конвейер безликих рабочих равномерным потоком переправлял останки в печь.       — Этот дым, эта сажа — чуешь, Ангел смерти? Чувствуешь солёный привкус? Это пепел человеческих жизней.       Дым столбом уходил ввысь, ударялся о низкое небо и отваливался от облаков серым снегом пепла, засыпающим всё и вся: окна здания, телегу, колючую проволоку поверх стены, солдат, рабочих, самого Уолтера. Одна Алукард стояла посреди серой пурги нетронутая, незапятнанная. Жирная копоть оседала на руках, налипала и вытягивала жизненные силы, вызывая ноющее болезненное онемение, сковывала движения, ложась на плечи свинцовой тяжестью. Грохот и беспорядочный стук усиливались, сбивали с толку, не позволяли ясно мыслить. С истошным воплем Уолтер принялся стряхивать, счищать с себя хищную грязь.       — Помоги мне! Убери её!       Алукард медленно повела головой из стороны в сторону. Губы шевельнулись, но Уолтер разобрал лишь: «Ангел...»