Личное обезболивающее

Его записка не была напитанной смыслом, но чувствовалась как сплошная энергетическая волна. Сожаление, грусть и обида. Контекст каждого предложение горел ими, комкался в один целый текст с прощанием. Рё писал о собственной жизни с такой горечью, словно проживал её в последние минуты, но старался оставаться таким же живым и беспечным. Контраст «Прости» и «Всё будет хорошо» сводил с ума похлеще любых успокоительных таблеток, выпитых ей в тот вечер. Друг уехал потому что хотел, а не потому что должен. В Париж, куда уж там, к Нотр Дам де Пари и большим перспективам. Продолжил фотографировать, заколов булавкой на памятную доску ещё несколько снимков с ним. Чтобы не забыла как он выглядит, пока снова не приедет. Уже насовсем, с цветами и самыми вкусными конфетами в хрустящей упаковке. Письмо лежало в руках как родное, написанное на её ароматизированной лёгким цветочным запахом бумаге почти закончившейся ручкой. Для придания особой атмосферности, как он и любил. Ушёл тихо, дабы успеть на ночной рейс, крепко закрыв дверь с обратной стороны и оставив послание на столе. Словно терять людей для Сэмми так же привычно, как и дышать, зажмуривая во внутреннем псевдоаффекте глаза так сильно, что стекают по скулам предательские слёзы. Рё просил не плакать. Просто принять тот факт, что какое-то время его не будет в новом этапе жизни. Открыть новую дверь придётся самостоятельно. Она так и сделала. Прижала письмо к груди, сжав пальцами ароматную бумагу, благовея от невидимого букета цветов на ней и слегка хмуро улыбнулась. Взгляд остановился на фотографии Кастиэля и всё снова стало хорошо. Сэмми вспомнила приятную дымку после поцелуя на её губах. Не мерзкую, нет, от неё исходило тепло, разливающееся по всему телу, плавно достигая оголенных проводочков нервных окончаний мимолётной дрожью, чаруя своей беспечностью. Дотрагиваясь легонько до отголоска недавнего события, девушка все ещё чувствовала его рядом. Ей мерещились красные волосы, нервно растрепанные дрожащими руками, его голос, откликающийся убегающую её в смущении. Словно Кастиэль захватил мысли целиком, разрывая изнутри от сомнений, обхвативших в тиски железную клетку рёбер. Его лицо мелькало на новенькой фотографии, сделанной ей на уроках. Она висела посередине сгруппированных родных снимков и считалось той самой вишенкой на торте, завлекающей внимание на себя в первую очередь. Прошло несколько месяцев с их знакомства. Выпускной год практически подошёл к своему логическому завершению. Отгремел экзаменами, мелькавшими весь год в воспаленной от нагрузки памяти, затягивая дальше и глубже в неизведанный этап нового тома книги. Маленький кусочек заманчивой взрослой жизни манил своей красочностью, тайно спрятав за спину окровавленный от недавно вспоротой мечты нож, весь в сверкающих блёстках. Дорога вперед подсвечена фонариками, отдающими скудное голубоватое свечение вдаль, за границу её собственных несбыточных желаний, но дойти до них значит помочь всадить под ребра сталь. Она боялась этого холода. За окном темно настолько, что очертания пейзажа вырисовываются неясным силуэтом на фоне. Бегло посмотрев на часы и не отвлекаясь от распутывания перламутровых локонов, вяло напоминавших праздничную причёску, девушка отметила, что если хочет успеть на выпускной бал, придётся поторопиться. Платье, каблуки, сумка. Уилл готовит завтрак на кухне, сонно перемешивая скрэмбл. Об её уходе он узнает как и все — через вырванный из блокнота лист. Слишком торопится, чтобы подойти и слишком боится, чтобы сказать. Было бы глупо забыть об аварии, скрытой дурманом нелепых речей психолога и горьких таблеток с привкусом валерьянки. И она не забыла, положив свой голос на надгробие родителей подобно связке двух гвоздик. Для родителей и ангела-хранителя. Спасибо что не сберёг. Могила вымощена серым камнем, одиноко спрятанная в тени двух осин, сплетённых голыми ветвями. Сегодня было ветренно, а потому они взволнованно бились в танце, придавая излишней мрачности месту воспоминаний. На фотографии мама и папа улыбались — вырезка из семейного портрета. Слева должна быть Саманта, справа Уилл. А снимал талантливый Рё, раздражаясь отсутствием стабильной картинки от их беззаботного смеха. Всего год назад они могли радоваться уходящему сквозь пальцы времени, пока зима не украла их вечность, тихонько закрыв дверь в шестифутовую яму. Чем больше она смотрела на фотографию, тем больше хотелось попрощаться. На ней коктейльное платье белого света, едва подкрученные белоснежные локоны и туфли-лодочки. В ней грусть вперемешку с приторной улыбкой, растекающейся по тонким синеватым венам, и серебряные блёстки под глазами, походящие на слёзы в тусклом свечении рассвета. Она не плачет. Она улыбается. — У меня всё хорошо, — с придыханием прошептала Сэмми, позволяя ветру унести последние слова в бескрайнюю гладь рыжеватой небесной глади, отзеркаливающей самые сокровенные мысли. Теперь уж точно всё хорошо. Она хочет верить, что родители счастливы где-то в небесной глади. Поэтому натягивает улыбку непосильно широко, борясь с эмоциями и оставляя кровавые полумесяцы на ладонях. Ей не больно лишь потому, что они позволили быть собой. Словно священики, опустили все грехи вместе с собой на дно могилы, зашивая рты. Она благодарит ветер и сплетенные осины, уходя с кладбища и садится в такси, чтобы быть там, где её ждут. Машина приезжает слишком быстро, чтобы проститься с мрачностью надгробий и рыхлой землей под бальными лодочками. Жаль, её внешний вид не столь презентабелен, каким должен быть с самого начала. Смятая ткань платья прямо под дрожащими ладошками, ранее печально державшими цветы, да налипшая грубым комом грязь на каблуках. Сэмми глубоко вздыхает, осознав, что бал начнётся для неё не раньше, чем дефекты от нахождения в рань на тёмном кладбище омоются и пригладятся в школьном туалете. Водитель был излишне разговорчив. Бормотал о своём и ничьём, важно жестикулируя сухими руками и коверкая прозаичный язык грубым акцентом. Девушка отгородилась бы от его бесполезных речей бетонной стенкой, если бы ей дали на это право, но не оставалось ничего, кроме как подправить растекшийся от влаги макияж, попросив водителя на секунду замолчать. Немного кремового тона на лицо, дабы скрыть следы бессонных ночей, и блестящих алмазных теней, утягивающих внимание от красных глаз на свою крошливую безупречность. Пара белоснежных пылинок упало на яблочки щёк по принципу румян, переливаясь в розоватом свечение солнца, словно кожа, наконец, повеселела и заулыбалась пастельными красками. А смыть их под проточной водой, начисто стереть салфетками растекшуюся «натуральную» гуашь и наткнёшься на такую печаль в мутной радужке глаз, что забудешь обо всех своих несчастьях. Так проще. Разве кто-то говорил, что терять себя в бесконечном танце снежинок так же легко, как и хоронить родителей, бросая оголённую память на дубовый гроб? Школа сегодня пестрила украшениями и весёлыми лицами. Выпускной, чтоб его, гордился успешными результатами, позволив отдохнуть перед раскрытыми дверьми нового этапа жизни. Обещал, что он будет лучше, слаще и волшебней, чем вся прожитая жизнь, раскидываясь конфетти, — неотъемлемым атрибутом праздника. Едва Сэмми привела себя в порядок, выходя немного сонно из туалетной комнаты, на неё налетел счастливый Алекси, утягивая к подвалу, где и проходило мероприятие. Он щебетал ей о чём-то приторно ощущаемом на языке, каждую минуту приобнимая крепче и блаженно закрывая васильковые глаза. Он был счастлив настолько, что мягкое облако его эмоций нежно окутывало девушку. Она просто не могла противиться приятным чувствам, позволяя туманной дымке проникнуть в чертоги её разума. Пусть этот день будет самым лучшим в её жизни. Подвальные стены, декоративно выложенные крупным кирпичом, искрились в разноцветном освещении плоских ламп, отражаясь в зеркальной поверхности сферы. Лучики попадали ей на лицо, подсвечивая рассыпавшиеся жемчужные тени и рисуя яркую улыбку на очаровывающем бледном лице. Музыка грубо лилась в уши ударными басами, подзывая ближе к эпицентру танца, дабы пуститься в неумелые телодвижения. — Тебе принести пунш? — прокричал ей на ухо Алекси, перекрывая все громкие звуки. Сэмми кивнула, засмотревшись на диван у противоположной от неё стене. Красноволосый парень смотрел на девушку неотрывно, ухмыляясь краешком тонких губ. Официальный брючный костюм без пиджака конфронтировал со старой кожанкой, небрежно накинутой на плечи. Такой уютный и родной за все это время, Кастиэль буквально сгорал в чувстве вины, оставленном в поцелуе. И Сэмми была бы излишне грубой, если бы не подошла к нему, неустойчиво раскачиваясь на высоте собственных каблуков. Он точно нашёл в её неуклюжести что-то привлекательное. — Выглядишь непривычно глупо. И как у тебя это получается? Девушка присела рядом на максимально возможное далекое расстояние, но её не прикрытые подолом платья колени всё равно касались его. И было бы в этом жесте что-то личное и интимное, если бы не обида, тягучей карамелью застывшая между ними. Лица обращены друг другу, улыбку понатянутее. Ну же! Праздник всё-таки. На его слова она привычно закатила глаза, устремив взгляд в пол. Непривычная поза и застывший в своём обледенение страх мешали быть более рациональной. Она молчала потому что искренне хотела этого. До самых посиневших кончиков пальцев. — Я слышал ты снова говоришь, — она покачала головой, так и не поднимая глаз в надежде что он поймет и не станет расспрашивать. Кас шумно выдохнул, собираясь с мыслями и продолжил, накрыв её ладонь, покоившуюся на коленях, своей, — Если тебе этого не хочется, то я не буду осуждать. У каждого свои демоны. К тому же, мне так больше нравится. Его рука была такой горячей, что ей почудилось, будто холод на кончиках пальцев сгорел в янтарном огне, сыплясь пепельной крошкой. Сэмми подняла глаза, силясь сдержатся и не сказать, что её главный демон сидит сейчас слишком близко, без особых усилий сбивая дыхание своим видом. Кас всё это время смотрел на неё, внимательно вглядываясь в каждую мельчайшую деталь с ехидным интересом. Кажется, таким взглядом можно останавливать на плыву корабли. — Слушай, мне жаль, что между нами пробежала такая неприятная ситуация. Это было неожиданно и для меня. Просто ты такая, — он осёкся, зажмурившись, — необычная. Более живая. Парень заметил её сияющее от комплимента лицо и поднял указательный палец вверх. — Даже не думай. Сэмми, не сдержавшись, заливисто рассмеялась, прикрываясь ладонью. Кас поддержал её весёлое настроение, но посчитал, что обязан покачать головой в неодобрении. Не думая об его словах серьёзно, она просто смеялась, чувствуя себя счастливей чем никогда в своей жизни. Внезапно мир остановил свой ход. Мысли стали такими медленными, что за ними можно было наблюдать со стороны, наслаждаясь тягучей приторностью. Музыка и танцы словно застыли в нелепом кадре, но переживать для них было так чуждо и неважно, что все проблемы отошли на второй план. Глаза в глаза, не сводя взгляда на излишние детали вечера. Руки в руки, чтобы тепло двух тел плавно распространялось по венам вверх, прямо к опьяненным чувствами головам. Они не думали, застыв в тишине, всего на мгновение отбросив колкость и ненужные в этот момент слова. И, наконец, губы в губы, мягко завлекая в этот восторженный ураган противоречивости. Их было двое, а вокруг кружил целый мир. Они целовались так самозабвенно, что порой не хватало воздуха, чтобы продолжить жить. Руки Каса блуждали по спине, обводя пальцами складки платья и нежно оглаживая худые бока, в то время как она легко касалась ладонями линии его скул. И было так хорошо и сладко, будто бы весь этот момент был создан только для них, сложен пазлами в замысловатую модель, похожую на сюрреалистичную сказку с хорошим концом. Он улыбался сквозь поцелуй, оголёнными проводочками вызывая в ней мелкую дрожь, достигающую стоп. И Саманта могла поклясться, что рухнула бы на землю в тот же миг, как руки парня стали мягко перебирать локоны, очерчивая на затылке замысловатые рисунки. Первой оторвалась от его манящих губ Сэмми, прикоснувшись кончиком носа к его, читая этот жест слишком милым и несвойственным для адского контраста пережитого поцелуя и громкой музыки, но позволяя себе такую блажь. — Не отпущу тебя, слышишь? Тихий шёпот опалял нежную кожу шеи, там, куда доставали его мимолетные поцелуи, вдыхающие в неё жизнь. Саманта никогда не чувствовала себя такой настоящей, как в этот момент. Из сломленной событиями девушки слепили красивый экземпляр, совершенный до каждой изящной мысли на закромах. И ей так хотелось оставаться такой всегда. — Могу пригласить тебя на танец? До последнего танца. Она, наконец, почувствовала, насколько же много кислорода могут умещать в себе изрезанные танцем снежинок лёгкие.