Наваждение

Надежда, что "завтра" наступит быстро, была очень наивной. Тем же вечером около девяти ко мне безо всякого предупреждения ввалился Мизуки. Мокрый с головы до пят и весь из себя злой. Только с его приходом я заметил, что за окном настоящий ливень. С момента нашего разговора с Юкино я так и не вышел из состояния лёгкой прострации, и потому даже забыл удивиться и Мизу, и дождю. А ведь мы с Мизуки не виделись ровно с того дня, когда моя челюсть пострадала от Юске, а сердце от Юкино. И вот пришёл. Сидит, галдит и вытирает волосы шафранно-жёлтым полотенцем. — ...а потом я ему и говорю: "Тсуруги, а ты не обалдел?", а он такой... — Мизу запинается наткнувшись на мой взгляд, и возмущённо вопрошает, — Хазу, тебе что, совсем по фигу? — Что? — уточняю без выражения и особой заинтересованности. Вникать в его трескотню у меня пока не получается, я медленно собираю мысли по осколкам. — Мда-а... — Мизуки прищуривает глаза, — судя по выражению твоего лица, тебе всё по фигу. Ты меня, видимо, и не слушал вобще! — Что ты, я весь во внимании. Это у тебя новая дорама в фаворитах? — Вовремя уклонившись от полетевшего в меня полотенца, меланхолично улыбаюсь и вдруг понимаю, как же я соскучился по Мизу. По его смешливой физиономии, пугающе-истерическому смеху "не для слабонервных" и перманентно хорошему настроению. — Нет, — мой болтливый друг закатывает глаза, — у меня в фаворитах только порно. Ну, э-ы-ы... — эти непонятные звуки призваны символизировать недовольство, — у меня такая хуйня, а ты даже не пытаешься вникнуть! — Дай угадаю, Тсуруги — самовлюблённый болван? — обычно упоминание второго гитариста Sadie так или иначе сводится к этому. — Сам ты... — вздыхает Мизу, продолжая смотреть в потолок. А потом с кислой миной признаётся: — Мы опять "не сошлись во мнениях", как это называет Кей. — Забей, — обычно мои советы относительно Тсуруги опять же так или иначе сводятся к этому. — Ага, забей, как же! — снова вылазит возмущение. — Он мне будет указывать, что и как мне делать, а я, значит, молчать должен? — Ну вот, всё по традиционной схеме. О мифической деспотичности Тсуруги я немало наслышан. — Тогда врежь ему. Хоть раз. Для разнообразия. А то что ты вокруг него круги нарезаешь? Шибко вежливый, да? — Судя по тому, как переменился в лице Мизу, сейчас начнётся. Но не подколоть его было невозможно. — Ты что, Хазуки, хочешь ко мне в гости в больничку наведываться? Я-то с огромным удовольствием стукну этого Тсуруги, а мне вот потом настучат Кей, Аки, Мао, менеджер-сан и т.д. Картина привлекает? — Друг печалится, и мне его даже становится жаль. Но проникнуться этим чувством сполна не приходится. — Хотя-я... — лицо Мизуки светлеет и приобретает характерное для него, крайне хитрое выражение. — Я ему по-другому отомщу! Я ему в еду... — тут он замолкает, а потом внезапно озабоченно спрашивает: — А у тебя поесть чего-нибудь будет? Я проголодался, аж жуть. В силу того, что в последнее время у меня с аппетитом нелады, в холодильнике завалялось приличное количество съесного. Покупать — зачем-то покупаю, а как употреблять — так не особо. Из-за этого Асанао на днях шутил, что я решил переплюнуть Юске в изяществе. Юске тогда скривился, словно объелся лимонов. А Рео тоже решил поддеть, что скоро мы оба — и я, и очкарик вместе — сможем в одном чемодане в туры кататься. Детка от такой перспективы пошёл неровными пятнами, а меня начало подташнивать. — Сейчас принесу, — но Мизу, видимо, тоже соскучился по моему обществу, отпустить меня на кухню без сопровождения не смог, и потому побрёл следом, не прекращая трещать. — О, а ещё мы с Аки во вторник ходили, б-г-г, в кино. И представь, сидели на тех самых местах для поцелуев, угу. — Пока я роюсь в холодильнике, он устраивается в углу на табурете, и с апломбом повествует: — А потом фильм закончился, ну ты знаешь Аки, он светиться не любит, решили пропустить основную толпу на выходе, и задержались в зале... — последовала нагнетающая пауза, — и угадай, кого мы там встретили! — Тсуруги? — притворно небрежно выдаю я, готовясь к возможной атаке. А Мизуки как-будто давится словами, застрявшими у него в горле. — Б-бака, я тебе сейчас нафиг что-нибудь откушу! Ещё одно упоминание об этом... этом... — Расслабься, Мизу, не то лопнешь. — Губы непроизвольно растягиваются в полуулыбке, негодующе пыхтящий друг весьма меня веселит. — И кого же вы встретили? Подувшись для виду, и стащив у меня из-под носа тарелку с нарезанной рыбой, он, с уже довольной физиономией, признаётся: — Папашку вашего! С новой малолеткой из какой-то невразумительной группы... Что-то Under Code'овское, кажется. Где их Рео откапывает, ума не приложу! И каждый раз всё моложе и моложе. — Мизуки, с гримасой ханжески-праведного возмущения, жуёт сырой тунец. — Такими темпами, его посадят месяцев через семь-восемь. К тому времени он как раз доберётся до несовершеннолетних. Вот ужас-то будет. — А тебя, я смотрю, очень волнует личная жизнь Рео? — Вовремя я обернулся глянуть на друга, чтоб заметить, как он на мгновение растерялся, и даже, вроде, покраснел. Жаль, что освещение у меня на кухне не очень. — Ничего меня не волнует! Из личных жизней меня волнуют только личная жизнь Аки и того идиота — Тсуруги. — Последнюю часть фразы Мизуки договаривал уже с привычно вредным выражением лица. Тему разговора он явно решил переменить. — Хочу, чтоб у Аки был красивый и класный парень, а у Тсу — страшный и противный... — А почему не девушки? Чем они уже тебе не угодили, что у тебя одни парни на уме, м? — Слушай, Хазу, ну какие девушки? Аки, сколько я его знаю, только по мальчикам, а Тсуруги — типичное унылое гэ... Пассив, короче. Так что по девушкам у нас только Мао, Кей и я! — Счастьем и гордостью за себя — прекрасного натурала — лучился Мизу недолго. Ровно до того момента, пока я не припомнил ему зажиманцы с Нии по пьяни и крики: "Хочу Мао три раза!" по ещё более клинической пьяни. А, как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Так что истина где-то рядом. Ко мне повернулись затылком и на дальнейшие реплики реагировать перестали. Я уже подумывал было, чтоб рассказать Мизуки, как недавно видел его дружбана Мао целующимся со смазливым пацаном из стафа, но не успел. Мизу никогда не умел играть в молчанку дольше пары минут, да и дуться долго у него тоже не хватало терпения. — Но, знаешь, я тут позавчера разговаривал с Кеем, — по привычке вытягивая губы утиным клювом, медленно начал Мизуки, — так он сказал, что Мао свою нынешнюю девушку никому не показывает. И Кей думает, что Мао встречается с парнем. Интересно, с чего он это взял? Может, она просто страшная очень, или стеснительная... Фиг знает же, — он задумчиво почесал затылок. — У твоего Кея сезонное обострение интуиции, что ли? Сплошное любопытство... Кто? С кем? Тебе не всё равно? — А чего это мне должно быть всё равно? — возмутился Мизуки, уставившись на меня так, будто я сморозил несусветную чушь. — Это мои друзья и я хочу всё про них знать. — Ну тогда знай — Мао встречается с парнем из вашего стафа. Вуаля, Кей угадал. Хотя и думается мне, что дело не в его догадливости. — Ух ты, Хазу, а откуда ты знаешь? — восторженно зачастил мой любопытный друг, чуть не подпрыгивая на стуле. — И да, откуда тогда такие подозрения у Кея?! И почему я всё узнаю последним?!! — Слушай, кто у нас тут главный сплетник — ты или я? Это же ты всегда всё про всех знаешь, а в этот раз я просто случайно увидел Мао с его нынешней пассией. — Обсуждение общих знакомых издавна было одним из любимейших занятий Мизуки. А знать последние новости из личной жизни всех друзей-приятелей — он считал своим долгом. — Ну Мао, ну и жук! А я ещё Кею не поверил... Теряю нюх? — И не только нюх, — не сдержался я, уходя наконец-то из кухни с подносом еды для возмущённого Мизу. — Захвати пиво из холодильника! Когда нагруженный бутылками друг появился в комнате, первым, что я услышал, было: — Я у тебя останусь ночевать, — физиономия Мизуки излучала любовь и преданность, — и вообще жить останусь. У тебя всегда есть выпивка. И даже иногда еда. — Обойдёшься, здесь и так тесновато. Тем более, я не люблю твою собаку. — Да, — вздохнул Мизу, откупоривая своё пиво, — это твоя самая плохая черта. Всё остальное ещё можно как-то пережить. И кстати, — принимаясь за угощение, заинтересовался он, — откуда у тебя столько припасов? У тебя ж обычно в холодильнике шаром покати. — Аппетит взял отпуск, — усмехнувшись про себя, я попытался представить себе Мизуки, который не хочет есть. Это было бы чем-то из области фантастики, так как ничто и никогда не могло лишить Мизу здорового желания "подкрепиться". — Ты что, совсем того? — запихиваясь салатом, возмутился он, и разве что не покрутил палочками у виска. — Ты исчезнешь скоро, один нос останется! Ну и парик ещё. — И на том спасибо, — фыркаю я, пока этот добрейшей души человек радостно ржёт. — Слушай, ну ты это... Ну не зна-а-ю... — Мизуки старательно задумался, как же мне помочь и при этом очень усердно морщил лоб, возводя очи горе. Зрелище было ещё то, а мне становилось всё веселей, легче, проще. Я явственно почувствовал, как уходит, отпускает холодное оцепенение этого дня. Хорошо, когда друг умеет выключить тебе мозг. Когда с ним можно расслабиться и ни о чём не думать, слушая на фоне легкомысленную болтовню. — Хазу, а ты попробуй чаще думать о еде! Думай о ней, представляй себе, как это вкусно и всё такое прочее. Говорят, это работает, да. Пару мгновений я даже не знал, что ответить. Потом перед моим внутренним взором защёлкали чередой вспышек, как слайды, картинки — академический натюрморт с виноградом, кадр из рекламы Макдональдса с гамбургером на весь экран, рыбный траулер, бороздящий морские просторы, столетняя банка консерв в моём холодильнике, и на последок, утка с яблоками на тарелочке с голубой каёмочкой. Сквозь этот бред неожиданно прорвавшегося подсознания, до меня донеслось кодовое: "Думай о еде!" — Мизу, у тебя с головой как вообще? — несколько раз моргнув, я уставился в подозрительно воодушевлённое лицо Мизуки. — А что такое? — растерялся тот, — я помочь хочу, вон ты бледненький какой! — Сейчас ты будешь бледненький. — Хазуки, вот из-за этого твоего характера от тебя и сбежал аппетит. Не надо принимать всё так близко к сердцу, — Мизу сделал кавайные глаза и трогательно похлопал рестницами. — Надо отдохнуть и развеяться! Идём завтра по пабам? Баб не предлагаю, что-то мне подсказывает, что в этот раз не прокатит. — Я занят завтра, но мне нравится ход твоих мыслей. Так что... — Послезавтра? — перебивает нетерпеливый Мизуки и делает какие-то замысловатые движения бровями. — Договорились. — Что ж, развеяться, так развеяться. Может, оно и к лучшему. И хоть мне и не до него сейчас, но Мизу действует как безотказный андидепрессант, а потому, почему бы и не взбодриться? — А давай кого-нибудь ещё с собой возьмём? Душа просит шумного веселья и форменного безобразия! — Уже весь в предвкушении, он мечтательно лыбится и симптоматично хихикает. — Мизуки, а, может, сходим вдвоём в крутой ресторан? Я приглашаю, — делаю томный взгляд, и не мигая смотрю ему в глаза, — посидим тет-а-тет, расслабимся... — Э-э-э... Хазу, ну ты чего? — Мизу смеется, но во взгляде всё же промелькнуло что-то, напоминающее в неверном искусственном свете испуг. — Не надо меня клеить! И вообще, ты мне дорог, как память. И у меня есть девушка, чтоб с ней на тет-а-теты ходить! — У-тю-тю, а я, значит, по боку. Какая-то баба тебе нравится больше, чем я? — Главное, это выдержать нужную мину. Чтоб ни один мускул в лице не дрогнул, и глаза ни на секунду не потеряли серьёзного выражения. — Не, ну знаешь что? — он усиленно дуется, — я думал, ты мне друг, а ты... Пригласи вон лучше Тсуруги! — внезапно выдаёт Мизу. — Почему это Тсуруги? — Да, он всё-таки умудряется меня удивлять. — А он заслужил. Пусть в тебя влюбится и помучается хорошенько! То-то я порадуюсь. — Мизуки косит на меня хитрыми глазами и начинает снова хихикать. — Ха-а-азу, ты ж кого-угодно замучаешь этими своими деланными томностями-манерностями и дурацким юмором! — Вот смотрю на тебя, и думаю, что с такими друзьями, мне, действительно, и врагов не надо. Сдался мне ваш Тсуруги, он же твоя звезда, и отнять его у тебя было бы неоправданно жестоко. Ещё пол ночи мы ржали, представляя, как Мизу исполнит свою мечту — напоит-таки несчастного второго гитариста Sadie до беспамятства и запихнёт его в самолёт. Летящий на Бермуды. Утро началось с бабочки. Огромной чёрной и мохнатой бабочки. По определению Мизуки, это создание было просто жутким и права на существование не имело. С неприлично громким воплем мой драгоценный друг в половине шестого утра ввалился в комнату. — Там — хрень! — буйно жестикулируя заявил он, выпучив на меня запухшие очи. — День её куда-то! Я ж не могу так мыться, оно меня бесит! — истерил Мизу, неуклюже рухнув на мою кровать, а потом схватил моё одеяло, и начал натягивать его на себя. — Да что случилось, а? — Устало откинувшись на подушку, я перевёл работу нервной системы в режим экономии, всё равно злиться на Мизуки было делом бесполезным. Проще уж спокойно выяснить, что да как. — Мне так рано вставать было необязательно, мне выходить только к девяти. Какого было будить? — Но там это... чудище такое! — Мизу сделал большие глаза и очертил руками в воздухе что-то непонятное. Одно было понятно совершенно точно — это что-то очень пугало Мизуки. — Оно на меня напало в ванной. — Так... Ладно, идём, покажешь. Уже смирившись с неоправданно и незаслуженно ранним подъёмом, я чуть ли не на ощупь слез с кровати и направился спасать Вселенную. Если же окажется, что Мизу разбудил меня по какому-то более мелкому поводу, то спасать придётся уже его. От меня. Тело ещё совершенно не было готово к побудке, я не выспался, движения тяжёлые и замедленные. Мизуки же наоборот был бодр и его природная неуёмная жажда деятельности не давала ему покоя. Он успевал мельтешить вокруг меня, пока я добирался до пункта назначения, да ещё и поторапливать: — Ну чего ты копаешься? Быстрее, я опаздываю... Зайдя в ванную я и вправду обнаружил там жуткого вида чёрную бабочку. С мохнатым тельцем и мохнатыми крылышками. Никого не трогая, насекомое сидело на стене возле плафона. — И чем оно тебе мешает? — устало-философски поинтересовался я, прислонившись к косяку. Глаза слипались от усталости, а спину ломило. Хотелось только одного — снова лечь, и как можно дольше не вставать. — Как это — чем? — изумился Мизу. — Фактом своего присутствия здесь! Ей тут быть неположено. Ну и мрачная она какая-то... — Он недовольно топтался в коридоре, даже не заглядывая в ванную. Почесал нос, повздыхал, беспокойно теребя край футболки. Конечно, главным словом тут было "боюсь", но кто ж признается. Мизуки панически терпеть не мог насекомых, а летающих — в особенности. Пока я присматривался к этому, по истине невероятных размеров, чуду отечествнной фауны, в недрах комнаты призывно запищал мой мобильный. Неловко и слишком резко дёрнув головой в направлении звука, я тут же ощутил сильную, электрическим током прошедшую по шее от плеча до самой макушки, боль... Неразогретая мышца "отблагодарила" меня за неуместную деятельность с утра пораньше. От злости на всю эту ситуацию, я, чертыхнувшись себе под нос и стиснув зубы, только было хотел смахнуть дурацкую бабочку со стены, чтоб скорее от неё избавиться, как она исчезла. Куда-то подевалась за те несколько мгновений, пока я выпустил её из поля зрения. Ну и фиг с ней, желания искать эту мохнатую хрень у меня совсем не было, тем более, что шея всё ещё неприятно ныла. — Хазу, а чего ты за шею держишься? — Мизуки опасливо заглянул в ванную комнату. — И у тебя там телефон звонил. Так что с чудищем, ты его убил? — Всё, нет больше никакой бабочки, — я выбрался мимо Мизу в коридор, и направился досыпать. — Ещё раз меня разбудишь, дам в глаз. — Точно-точно нет? Эй, ну чего ты? Ну я ж не специально её в твою ванную посадил!.. Перед тем, как окончательно освободить-таки меня от своего присутствия, Мизу громогласно напомнил, что завтра мы идём культурно бухать. И пообещал привести душевную компанию. Вместе со сквозняком от захлопнувшейся за Мизуки двери в комнату залетела большая чёрная бабочка и села на зеркало. Я так и не понял, зачем приходил в студию. Мысли всё время убегали вперёд, к семи часам вечера. И на окружающей действительности сконцентрироваться никак не удавалось. Сначала слишком долго копался, пока собирался выйти из дома, слишком долго ехал, долго стоял в пробке, долго курил у входа. Рео пришёл с на удивление постным выражением лица, разговаривал неохотно и судя по всему видеть никого не желал. Между делом объяснил, что Юске простыл после прогулки под вчерашним ливнем, и сегодня не придёт. И завтра, наверное, тоже. Асанао меланхолично просматривал последние аранжировки, и, казалось, что происходящее вокруг его совершенно не касается. В воздухе витал запах уныния, лишь чуть-чуть разбавленный дымом сигарет. Я взял в руки бас, наиграл партию к "EVILLY", но и это не помогло, а скорее даже разозлило. Пальцы неважно слушались, правая притормаживала, а ритм плавал. Усталость? Оставалось стойкое ощущение, что здесь, в студии, мне делать нечего. Хотя тормозящая правая рука вызывала беспокойство. Разговаривать с Рео не хотелось до зубовного скрежета. Даже понимание, что мне явно сегодня нет смысла сидеть в студии, не помогало сказать заветное: "Всем пока, я пошёл". Прослонявшись без дела почти час, я таки не выдержал и предложил Рео мирно разойтись до лучших времён. Например, пока не очухается Юске. Пару дней отдыха ещё никому не мешали. Лидер бросил на меня бесцветный взгляд и неожиданно согласился, пообещал позвонить завтра насчёт дальнейшей работы. У меня возникло ощущение, что Рео даже обрадовался такому перерыву, он явно не был настроен работать. Так же, как и я. Да, видимо, не мне одному сейчас вовсе не до группы. Получив отмашку, и вместе с ней вагон лишнего времени, я без промедления сбежал со студии. Но тут нарисовалась другая проблема — как не нажраться в хлам до вечера. Организм требовал допинг, нервы успокоения, а мозг отключки. Как вариант, вместо алкоголя мог прокатить Мизуки, но у Мизу сегодня запись. Или съёмки, или ещё какая-то важная деятельность, я уже не помню, хоть утром он что-то такое точно говорил. Можно было попробовать дёрнуть Нии, или Тсуне, или Джуна, или ещё кого-то, но, вместе с тем, ужасно не хотелось навязываться. Дилемма. После всенощного дождя было сыро и неуютно, небо так и осталось серым, а ветер — промозглым. Лужи зеркальными кляксами разукрасили тротуар. Хотелось куда-то поскорей себя деть, чтоб не стоять на этой стылой улице, в этом стылом городе. Ноги сами понесли меня в бар неподалёку. Я дал себе честное слово, что продержусь, и заказал кофе. Трезвая голова мне ещё пригодится. Много позже, когда губы Юкино коснулись моей скулы в приветственном поцелуе, я понял, что этой встречи стоило ждать. Я просидел за стойкой не один час, меня уже воротило от кофе, а погода за маленьким барным окном окончательно испортилась. Мне стало казаться, что того разговора с Юкино вчера не было, или был, но когда-то очень давно. Моё наваждение затевало свои игры, а время вело себя странно, то медленно растягиваясь сонной ленью, то рывками перепрыгивая через десятки минут ожидания. А когда Юкино перезвонил и спросил, куда подъехать, моё сердце от неожиданности сделало двойное сальто-мортале и вместо того, чтоб вернуться на место, ухнуло на дно чашки с чаем. По крайней мере, в груди я ощущал странную пустоту и лёгкий холодок. Чашка же показалась мне обжигающей. Я не услышал, как он подошёл. Собственные мысли занимали всё моё внимание, и только когда холодные пальцы дотронулись до моей руки, я обернулся. Тёплые глаза цвета горького шоколада оказались прямо напротив моих. И Юкино привычно поцеловал меня в скулу, он любил так делать ещё тогда, когда мы только-только сошлись. Ему всегда хотелось вести себя раскрепощённо, избавиться от традиционных поведенческих рамок. Потому его нимало не смущал тот факт, что мы не одни, и подобные мелочи. Но его же собственное воспитание не давало ему вести себя так, как хочется, до конца. Юкино приходилось играть. Играть в вежливость, играть в застенчивость, играть в приличия. Ему это всегда неплохо удавалось, и люди нередко искренне верили в ту маску, которую он им демонстрировал, даже не задумываясь, что же под ней. — Извини, что заставил ждать, — голос севший, а от его волос пахнет дождём и дымом. Юкино снимает пальто, устраивается на соседнем стуле и заказывает чай. — Это неважно. — Всё ещё стараюсь осознать, что он здесь, рядом, но сконцентрироваться на происходящем так и не получается. — Ты таки вернулся в Токио. Рео говорил, у тебя здесь дела. — Да, — тихо смеется, — есть немного. В этот раз я долго раскачивался прежде, чем решиться. — Ты стал перестраховщиком... — Что и не удивительно, правда? — Прозрачная полуулыбка и тусклый оттенок грусти в голосе Юкино кажутся очень знакомыми. Я не могу отвести от него взгляд даже на мгновение, со странным удивлением узнавая в нём черты того Юкино, которого я когда-то хорошо знал, или думал, что знал. Он кажется очень близким и одновременно совсем далёким. — Юкино, ты возвращаешься на сцену? — Я экспериментирую, это ещё одна попытка найти себя. Есть те, кто готов рискнуть со мной, так почему бы и нет. Слежу за нервным подёргиванием его пальцев, пока он прикуривает сигарету, за движениями его губ, за каждым взглядом. Я не зря впустил это наваждение в свою жизнь. Как никогда раньше мне захотелось быть с ним. Гладить эти руки, целовать шею, вдыхать запах кожи. Я хочу о чём-то его спросить, что-то рассказать, но всё кажется таким мелочным и недостойным внимания сейчас. Юкино поднимает на меня глаза, и я проваливаюсь в их глубину, забывая, что только что хотел сказать. - Хазуки? Хазу... Его рука накрывает мою, и время, стремительно качнувшись навстречу, выбрасывает меня снова в реальность. Юкино немного обеспокоенно вглядывается в мои глаза, а я, пару раз моргнув, пытаюсь придать лицу осмысленное выражение. Надо же, как замечтался-то. — Нормально всё, — стараюсь улыбаться как-можно мягче, чтобы не было заметно напряжения. Откровенно приятно слышать, как он называет моё имя. — Задумался. — Ты выглядишь вымотанным. У вас напряжённый график сейчас? Коротко затянувшись, Юкино медленно выдыхает дым. Чуть прищурившись, смотрит сквозь тонкий занавес между нами, как будто хочет разгадать мои мысли. Он не часто говорит о том, что его на самом деле интересует, так что велика вероятность, что до моего графика ему нет ровно никакого дела. Но я сам веду себя не так, чтобы понятно для него, потому и начинаются эти окольные вопросы. Во мне закручивается дикий водоворот из страсти и раздражения, он волнообразно захватывает все мои чувства, не оставляя места для чего-то ещё. Терпеть не могу пустую болтовню с Юкино, всегда остаётся привкус искусственности. Но магия его взгляда уже вступила в свои права. И не отводя глаз, я вынужден давать ненужные ответы на ненужные вопросы. — Нет, группа на внезапном отдыхе, а я, видимо, немного устал. По крайней мере, симптомы совпадают. — Тебе просто необходимо развеяться... — Кажется, эта дурацкая фраза меня преследует. — Кто бы спорил, — усмехаюсь через силу и отпиваю большой глоток чая. В горле внезапно пересохло. — Только вот не получается. — И в чём же причина? — У меня такое чувство, что взгляд Юкино прикипел, приклеился ко мне. Придумывать ответ не хочется, да и мозг уже не способен на адекватную деятельность. А мои поступки начинают опережать мысли. Провести пальцами от мочки уха вниз до ключицы, погладить чувствительную кожу на шее, всего пара мгновений, и его губы уже под моими. Тягучий, мучительно-сладкий поцелуй. Такие долгожданные прикосновения, отзывающиеся почти физической болью. Сердце неестественно замедляет ход, а кровь вскипает, и только одно дыхание на двоих. Я уже знаю, что не отпущу его. Чего бы это мне ни стоило — он не уйдёт от меня сегодня. Не помню, что я говорил Юкино. Не помню, как мы ушли из бара, как добирались до моей квартиры. Всё это выпало из моей памяти, подобно ничтожному и неважному эпизоду. Главное, что я ни на секунду не выпустил его руки, не дал сказать "нет", не позволил исчезнуть, как наваждению. Часто реальность оказывается иллюзией, но теперь я должен превратить свою персональную иллюзию в реальность. И сейчас словно ничего нет важней. Ничего. Его глаза непроницаемо-чёрные в сумерках, в комнате сгущается темнота, выползая из углов. И вся эта мгла обволакивает, заполняет меня, поглощает остатки мыслей, превращая чувства в один слепой порыв страсти. Его горячие губы такие обманчиво-податливые, руки такие обманчиво-нежные, но мне плевать на эти игры. Делай, что хочешь, радость моя, а я постараюсь тебе верить. Кому, как не мне знать, чего ты желаешь на самом деле. Я тебе ласковым не нужен, не так ли? Юкино только слабо охнул, когда, удерживая его одной рукой за талию, а другой подхватив под колено, я опрокинул его на кровать. Лихорадочное возбуждение накрыло с головой, вынуждая грубо и спешно фактически сдирать с него одежду. Где-то на задворках души осталось уже едва уловимое желание нежности, отзываясь только гулкой болью на тихие стоны Юкино. Его руки хаотично гладили мою спину, царапая влажную кожу, обжигающее дыхание срывалось от сдавленных вздохов. И у меня не было времени задумываться, почему же всё происходит так, а не иначе. Тело разрывало от страсти, а замутнённый разум уже не сдерживал инстинкты. Его майка затрещала в моих руках, когда я стаскивал остатки одежды с Юкино, и едва не сдёр пальцы в кровь, рванув молнию на собственных джинсах. Почти неслышный шёпот: — Ну же, Хазуки... — севшим голосом и шумный выдох в мои губы. Мне просто повезло, и смазка нашлась сразу, как только я пошарил под кроватью. Юкино не хотел терпеть даже такую короткую паузу, и, дёрнув меня за свободную руку, сильно укусил за запястье. Зашипев и придавив его к кровати, я не стал откладывать месть в долгий ящик. Прикусить губу, кожу на шее, плечо, сосок, забывая про осторожность и причиняя с каждым прикосновением ещё больше боли. Заставляя стонать громче, нетерпеливо выгибаться подо мной, раздвигая ноги шире, и просить не останавливаться. Его не нужно было особо подготавливать, это я и так знал, но пока ещё оставались силы удержаться, хотелось хоть немного полюбоваться им. Поцеловать чуть подрагивающие колени, скользнуть руками по бёдрам и впалому животу... А потом одним нарочито резким движением буквально насадить его на себя. И окончательно потерять остатки разума от протяжного мучительно-страстного полувсхлипа-полукрика. Юкино инстинктивно дёрнулся было назад, пытаясь хоть немного уменьшить вспышку боли, но я крепко удерживал его под колени, не давая ни малейшего шанса отстраниться. Не выдерживая даже секундной паузы, задаю бешенный темп, и Юкино выгибает спину дугой, кусая собственные пальцы, и даже не пытаясь приглушить хриплые стоны, забываясь в мареве сладостной боли. От яркого, почти одновременного оргазма меня вынесло минут на пять. Очнулся я от поцелуя, Юкино нежно, очень нежно целовал моё лицо. Только сейчас я заметил, что в комнате совсем темно. Тёплое дыхание щекотало шею, и хотелось закрыть глаза и провалиться в спасительное забытьё сна. Я прижал Юкино к себе и попытался представить, что он останется со мной. Оглушительно-резкий звонок взорвал тишину подступающей ночи. Звонил его мобильный, и нехотя, но покорно Юкино выбрался из моих рук, тяжело вставая. Вспыхнул свет, и я зажмурился от рези в глазах, проклиная все лампы и мобильники мира. Он долго искал свой телефон среди разбросанной одежды, но когда нашёл, то сразу вышел в кухню. Это мало что изменило, слышимость у меня самая что ни на есть отличная. Я не так хотел слушать, как понимал, что всё равно услышу. — Да, сегодня не получится... Прости меня. Я перезвоню завтра, хорошо?.. И я. Когда он вернулся, я беззвучно молился всем богам, что бы он прямо сейчас ушёл. Ушёл, ничего не говоря, не объясняя и не обращая на меня внимания. Ушёл навсегда, забирая с собой эту неуместную иллюзорную любовь, это наваждение, этот день. — Хазу, извини, мне пора.