Dessous

Франция. Париж. 1750 год, поместье графа Ву Ифаня. В апартаменты, занимающие половину второго этажа массивного особняка, сквозь узкую прорезь в муслиновых шторах проникали редкие, но яркие лучи осеннего солнца. Преломившись о сосновый поручень кровати, они невесомо касались тёмной кожи, по которой боязливо гуляли длинные пальцы, венчанные перстами и кольцами. Опираясь локтём правой руки на одну из многочисленных пуховых подушек, разбросанных по всей кровати, левой молодой человек неуверенно, но с вожделением гладил обнажённую поясницу спящего юноши. От прикосновений, вызывающих лёгкую щекотку, кожа покрывалась мурашками. Юноша мило и предупреждающе морщил нос, но глаза не открывал. Осмелев, мужчина бегло спустил указательный и средний палец на сантиметр ниже, пробираясь ими под одеяло, скрывающее наготу и греющее тело. Он высунул кончик языка, ощутив ласковое тепло на пальцах, и нетерпеливо запустил под одеяло ладонь, сжимая ягодицу. Наклонившись, молодой человек мягко коснулся губами шеи и потёрся носом об мочку уха. Он уловил приятный аромат розовой воды и лаванды. Громко выдохнув, Ифань откинулся обратно на подушки, убирая руки с “запрещённых мест”. Лучик солнца вспыхнул на его груди. - Не провоцируй меня, - тихо сказал он, убирая с глаз пряди пшеничных волос. – Нам пора собираться. Аукцион через два часа, – Ифань повернул лицо, встречаясь с широко распахнутыми, милыми от не отпустившего сна глазами. - Мне он совершенно не нужен, а тебе? – причмокнув губами, юноша выпрямился на локтях и, виляя ягодицами, подполз к рукам Ифаня. Он покрыл бархатными поцелуями каждый палец, спускаясь дорожкой ниже, к пупку и к тонкой полоске тёмных, курчавых волос. Прохладная кожа источала аромат свежести и имбиря, создавая эстетическое наслаждение. Указательным пальцем юноша отодвинул край хлопковых домашних панталон и, запустив под них руку, поднял лицо, чтобы ухитриться накрыть губы застывшего Ифаня своими. Нежно покусывая их, он затянул его в долгий, целомудренный поцелуй, пробуждающий плотские желания и сбитое дыхание. Граф хотел вытащить руки из своих панталон, отодвинуть от себя нависшего юношу, но разум никак не мог совладать с чувствами. Рукой юноша цепко обхватил возбуждённую плоть Ифаня, медленно и испытующе водя ею снизу вверх и обратно. Силясь, чтобы не закрыть глаза, полностью отдаваясь во власть удовольствия, граф вцепился в помятые простыни, беспомощно смотря в глаза напротив: тёмные, почти чёрные, с овальным разрезом и плотно растущими друг к другу ресницами. Их взгляд был добрым, но серьёзным; любящим, но сдержанным. - Нет, ты же спешишь, - шумно выдохнув в губы, юноша улыбнулся и пресёк попытку Ифаня перевернуть его на спину, чтобы завладеть им; он задрал голову вверх, разрывая поцелуй и открывая длинную шею с ярко очерченным кадыком. Юноша ускорил чёткие движения руки, вытягивая из графа тихие стоны. Ифань, чувствуя подступающую к ногам слабость, припал губами к шее, слабо посасывая кожу на ней, чтобы не оставить следов страсти. Граф кончил, излившись себе на живот, а его протяжный стон смешался с двойным стуком в дверь. - Ваше сиятельство, Вы просили вытащить вас из постели к четырём часам и ни на какие уговоры, угрозы не поддаваться, - из-за двери, скрытой в полумраке комнаты, доносился уверенный голос управляющего поместьем Ву Ифаня, господина Ким Чунмёна. Снова дважды постучавшись и выждав несколько секунд, управляющий распахнул тяжёлые створки дверей, впуская в помещение прохладу коридора. Не было смысла пытаться заглянуть за закрытый балдахин, но Чунмён, в чём было его огромное преимущество, не обладал диким любопытством, присущим служащим дворянства, и был весьма тактичным и толерантным ко всем капризам и забавам своего господина, а их, стоит подметить, было несчитанное множество. Граф Ву обладал скверным, но приемлемым характером, и не потому, что платил своим служащим достойное жалование, а за добродетель, которую, как граф не изощрялся, задавить пороками не удавалось. Ифань любил жизнь и за двадцать пять лет пробовал насытиться каждым её даром, будь он приемлемым по законам божьим или же нет. В поисках себя он много путешествовал, изучал разные культуры и религии мира, даже хотел стать монахом, но, попав во Францию - негласную родину его семьи - граф завяз в ней, прозябая и утопая, как в болоте. Он любил страну за мощь и величие, хоть и терпеть не мог её якобы язык любви. Франция заслуживала ведущее место в Европе. Граф был очень умным человеком: его мозг постоянно функционировал, генерируя разного сорта мысли, отчего нередко приходилось отдыхать, призывая “контрабандных помощников”. Людовик XV недолюбливал, но уважал Ву Ифаня, умудрившегося сохранить честь среди всей остальной знати, позабывшей, а может и вовсе не знакомой с понятиями нравственности. Король долго не мог придумать уважительную причину, чтобы отлучить графа от двора в какой-нибудь отдалённый угол страны на радость себе и абсолютной власти, заработанной дедом - предыдущим монархом, поэтому Ифань самостоятельно вложил повод королю в руки. Искусственно разозлившись на запретную связь со своей старшей дочерью, Бабеттой, себялюбивый монарх отлучил графа Ву и изгнал подальше, в грязную и забытую столицу, строго-настрого запретив появляться в Версале. Обычных, неугодных дворян за подобный обнародованный “проступок” принято было казнить с позором на Гревской площади, но не в случае Ифаня – слишком многое в королевстве держалось благодаря заслугам Ву-старшего, которому удалось создать себе и потомкам безукоризненную и доблестную славу. Истреблять героев войны король не решался, слишком был ведом и недальновиден, к тому же добрая доля наследства Ифаня была отдана Людовику XV в кредит, на благо и развитие Франции. С позором склонив голову и по-доброму ухмыляясь глупости окружающих, Ифань стремительно покинул Версаль и вернулся в родное поместье. Он наивно полагал, что этим дело кончится и свобода отныне единственная его спутница, но дурная слава негодника, рокового мужчины следовала за ним. Графа стали недолюбливать, обсуждать за спиной и высокомерно изгибать брови при его появлении в театрах, в посещении которых отказать себе Ифань не мог, избегать и сторониться, как чёрт ладана. Сам граф и рад был такому затворническому образу жизни, но недолго. Потребность в общении, внимании никак не удавалось обойти стороной – таким образом и встретился на жизненном пути Ифаня “спутник”, коего и врагу не пожелаешь, сумевший пробудить в графе самые скверные, отвратительные и пугающие качества. - Ваше сиятельство, подать чай в кабинет, где Вас ожидают накладные, бухгалтерские отчёты и… - раздвинув муслиновые шторы и впуская в апартаменты тёплый солнечный свет заходящего солнца, Ким Чунмён сделал паузу, вполоборота развернувшись к своему господину. – И письма? – тактично сгладил неловкость мужчина. Ифань, спуская босые ноги на застеленный ковром пол, напрягся. Давным-давно между ним и его управляющим возникла телепатическая связь, которая в данный момент предвещала недоброе. - Да, всё правильно, - Ифань встал, окончательно покидая тёплую кровать, и накинул шёлковый халат, не так давно небрежно скинутый на пол. Он повернулся спиной к юноше, прикрытым одеялом, чтобы скрыть нарастающее беспокойство. – И проследи, чтобы это чудо плотно позавтракал, - граф коротко кивнул в сторону кровати и быстрыми, бесшумными шагами направился к выходу из своих апартаментов. Полы халата завораживающе развевались за его спиной, скрывая склонённую в мрачных раздумьях голову. - Спасибо, Чунмён, не нужно излишеств. Я полакомлюсь как обычно, фруктами, - послышался мягкий и приятный голос со стороны кровати. Юноша, наполовину скрытый за балдахином, сладко потянулся и, замотавшись в простынь, встал. Он по-детски лучезарно улыбнулся управляющему, мелко перебирая ногами в сторону умывальника. Ноги, по щиколотку скрытые в белой материи, утопали в ворсинках ковра. - Прикажете подать завтрак сюда? - Чунмён уважительно наклонил голову, отведя левую ногу назад и складывая руки за спиной. Он постарался скрыть симпатию и благодарность, по-дружески испытываемую к этому молодому и замечательному человеку. Действительно, графу Ву повезло встретить после пережитых и оставленных в прошлом тяжёлых отношений человека, подобного тому, что сейчас, пританцовывая и что-то тихо напевая, умывался водой и розовым мылом. - Ни в коем случае, - изящно двигая плечами и выгибаясь в талии, ответил юноша. – Я спущусь в столовую, к Вам, - он приложил махровое полотенце к лицу, чтобы убрать капли воды, и развернулся к управляющему. – Через пятнадцать минут. Чунмён никак не мог разгадать секрет хорошего настроения, сопровождающего этого молодого человека почти всегда и везде; не мог понять, как среди людей, окружающих его в течение двадцати двух лет жизни, ему удалось остаться чистым и невинным, не физически, но там, в скрытых от глаз глубинах души; как одним взглядом улыбающихся глаз можно подарить чуточку счастья и добра всем вокруг? - Как скажете, господин Чонин, - управляющий склонился чуть ниже и вышел, дав возможность юноше собраться и спуститься в столовую. Ифань размашисто шагал по коридору, держа спину ровно. Он покусывал внутреннюю сторону щеки в попытке усмирить нарастающее волнение, тревожно отзывающееся по всему телу. Дойдя до конца коридора, граф импульсивно открыл дверь своего кабинета, которая с приглушённым звуком ударилась об стену. Войдя внутрь, Ифань остановился в середине помещения, осматриваясь. По углам горели торшеры, придавая золотым нитям настенных гобеленов жёлтый окрас; чуть поодаль от стены боком был расположен письменный стол, захламлённый бумагами; гора подушек покоилась на диване с резной спинкой, размещённом в кругу шкафов дубового цвета и битком набитыми редкими книгами; зашторенное окно, застеленный красным безворсовым ковром пол, да столик с напитками – всё как обычно, и это немного успокоило Ифаня. Он присел на мягкое любимое кресло за письменный стол, собираясь рассмотреть бумаги. Часы показывали пятнадцать минут пятого, и это значило, что до выезда на аукцион оставалось достаточно времени, чтобы собраться и опоздать – где же видано, чтобы на светские рауты являться вовремя. Взяв первый попавшийся лист в руки, граф силился внимательно прочесть его содержимое. Получалось плохо, и в голове крутились совершенно посторонние мысли. Чунмён дал понять, что в кабинете его что-то ждёт. Чем могло быть это “что-то”? Схватив перо, Ифань собрался поставить аккуратную подпись, но не вышло: нутро дрожало, не давая сосредоточиться на основной цели, ради которой он сюда пришёл. Граф занёс над головой руку, выкидывая документ, который бесшумно приземлился на пол, и встал. Он тяжело дышал, что свидетельствовало о неутихающей панике. Покручивая перст на безымянном пальце, Ифань вздрогнул, наткнувшись взглядом на белую коробку, лежавшую на полке книжного шкафа. Квадратный предмет не его; с некоторых пор граф подсознательно сторонился белого цвета. В животе скрутило, и он настороженно сглотнул. Медленно и осторожно Ифань подошёл к шкафу, не решаясь взять предмет в руки; он необъяснимо чувствовал адресанта посылки, и оттого на душе становилось ещё гаже. Длинными пальцами граф погладил гладкую бумагу и взял коробку в руки, встряхнул её – тихо. - Ваше сиятельство, - от неожиданного вмешательства управляющего Ифань встрепенулся и выронил предмет, отпрыгнув от него и подняв руки. – Я принёс Ваш чай, - Чунмён бесшумно прошёл к столику и положил на него поднос, разворачиваясь к графу лицом и встречая его растерянный взгляд. Он поправил кружева рукавов рубашки и сцепил руки за спиной, безмолвно и смиренно смотря на господина. - Это от него? – тихо спросил Ифань, вспоминая, что дверь кабинета открыта нараспашку, а он не мог позволить этой информации дойти до ушей Чонина. Граф ненавидел себя за эмоции, которые будоражили его сейчас. Реакция организма вызывала отвращение за глупость и неконтролируемое слабодушие. Пускай человек, мысли о котором Ифань усердно отгоняет от себя, периодически напоминает о себе, он не должен рушить хрупкое счастье, которое им с Чонином удаётся создать. - Похоже на то, - сказал Чунмён мрачно, кивнув. Ему удалось скрыть возмущённость этим поступком. Управляющий, как и господин, которому он преданно служит, мечтал чтобы “прошлое” навсегда исчезло и забылось. Получив посылку от почтальона, Чунмён догадался, кто и с какой целью прислал её. Что внутри, он не знал, но предполагал худшее. Управляющий подумал выбросить её, сжечь да избавиться как можно скорее, но не стал самовольничать. – Я могу убрать это отсюда, - кивнув в сторону коробки, Чунмён сделал шаг к Ифаню. - Нет, - отрезал граф и нагнулся поднять предмет. Он взял себя в руки и прошёл к письменному столу, присаживаясь в кресло. Делано беззаботно Ифань разорвал обёрточную бумагу, кося глаза в сторону Чунмёна. На секунду ему подумалось выгнать его из кабинета, но это было бы чересчур. Управляющий молчал, смотря поверх головы своего господина; несомненно, в поле его зрения прекрасно виднелось происходящее. Мужчины нервничали, по-своему это проявляя. Управляющий едва заметно дрогнул, когда Ифань явил их глазам велюровую коробочку девственно-чистого белого цвета. Граф положил предмет на стол и откинулся в кресло. Он провёл указательным пальцем по поверхности, густо покрытой ворсом, и тихо спросил: - Это смешно, тебе не кажется? – вопрос был адресован не столько Чунмёну, сколько самому Ифаню, и, чувствуя это, управляющий промолчал. Граф медлил, оттягивая момент. Вот-вот он отложит коробку в сторону и уйдёт, переключив внимание на более важные, как ему кажется, дела. Инфантильное поведение, несвойственное взрослому и разумному человеку. Осознав это, Ифань резко выпрямился, подняв крышку бархатной коробки. Как и ожидалось, гром не грянул, небеса не рухнули, а в “сейфе”, вложенный в мягкую подушку, сверкал перстень-печатка. Чунмён округлил глаза, поддавшись эмоциям. Он вскинул руку, громко приложив её ко лбу, и неразборчиво выругался. Сам граф растерялся и молчал. Обнажённая грудь, едва прикрытая халатом и красиво залитая мрачным освещением кабинета, тяжёло вздымалась. Чуткий глаз дворянина рассмотрел изделие из чернёного серебра и алмазной грани с выгравированными инициалами в виде хвоста скорпиона. Граф Ву Ифань не так давно стал главой своего рода, а значит, ему предстало иметь собственную печать и носить её на безымянном пальце левой руки. - Чудовище, - наконец, произнёс Ифань, отодвигая от себя коробку; прикасаться к кольцу он был не намерен, и тем более примерять его. Несомненно, оно впору и сядет на палец безукоризненно, отчего тошнота подступала к горлу. - Отослать обратно? – уверенно спросил управляющий из-за спины графа. - Нельзя, Чунмён, и ты это прекрасно знаешь, - он отрицательно качнул головой из стороны в сторону, обречённо вздыхая. - Ваше сиятельство, Вы не раз нарушали законы общества, этот раз не будет неожиданностью, - управляющий говорил тихо, но уверенно. Он не мог позволить принять своему господину подобное унижение за должность. – Он хочет унизить Вас, не поддавайтесь, это… Разгорячившемуся Чунмёну граф не дал закончить мысль: - Прекрати, - жёстко сказал Ифань, повернув голову к управляющему. Они встретились взглядами, и Чунмён поджал губы. Граф выглядел сломанным и беспомощным. – Всё нормально. Я приму подарок от герцога и при необходимости буду им пользоваться, - встряхнув головой, от чего непослушные прядки волос упали на глаза, Ифань встал. Не успел он направиться к выходу, как в двери появился радостный и светящийся Чонин. Он был одет в парадный костюм: короткий и узкий камзол зелёного цвета, скромно украшенный золотыми нитями, был надет поверх белой рубашки со стоячим крахмаленным тугим воротником. На шею Чонин небрежно повязал длинный узорчатый чёрный шарф, придающий его образу пижонскую нотку. Он выглядел потрясающе вызывающе и дерзко. Обтягивающие чёрные панталоны до колен нещадно подчёркивали крепкие мышцы бёдер и длинные ноги, затянутые в чулки. Туфли, как всегда, были начищены до блеска, а в руках юноша держал жёлтые перчатки. Ифань цокнул языком и улыбнулся уголком губ, детально рассмотрев свою панацею. Чонин был одет не совсем по моде, правящей Францией, и это подкупало графа. Бросать вызов обществу он считал благородным занятием и уважал соратников. - Как тебе? – юноша широко улыбался, пройдя в кабинет. Он насторожился, когда присмотрелся к застывшим мужчинам. – Всё хорошо? – Чонин оглядел кабинет и, подойдя к графу, мягко накрыл его руку своей. Слегка наклонив голову, он внимательно посмотрел в глаза Ифаня. Продолжив улыбаться даже после подмеченных изменений, Чонин потянул графа на себя, а затем к выходу. - Чонин-а, подожди, я должен подписать бумаги, - Ифань вывернулся и, наклонившись к бумагам, взял перо. Чунмён поднял бумаги с пола и подал своему господину. Граф, не глядя, ставил размашистую подпись, безоговорочно доверяя своему управляющему. Возможно, как и все служащие высшему обществу, Чунмён обворовывал своего господина там, где представлялся шанс, а возможно - нет. Ифань не знал, потому что никогда не проверял, а не проверял, поскольку безмерно верил в преданность Чунмёна, не раз доказанную поступками, и снисходительно относился к человеческим порокам. - Искусная вещь, - юноша протянул руку к перстню, который Ифань не додумался спрятать, да подальше. Граф не успел среагировать, чтобы перехватить руку Чонина, и, напрягшись каждой клеточкой своего тела, приготовился к вопросам. – Но тебе не подходит, мне кажется, - Чонин взял коробку и достал из неё кольцо; приблизив к глазу, он рассматривал аксессуар. К нему был привязан тонкой ниткой клочок бумаги. Ифань едва не задохнулся от набранного количества воздуха. Он заметался, переминаясь с ноги на ногу; края халата эфирно касались кожи, усугубляя раздражительность её носителя. Чунмён, Ифань, да и сам Чонин прочли ювелирную надпись, но не отреагировали: управляющий не мог показать свою злость, Ифань не знал как, а Чонин и вовсе не собирался. Заглянув в глаза графа, юноша понял, что происходит, и слова Ифаня были бы лишними. Чонин не станет говорить о “нём”, не упомянет его имя до тех пор, пока Ифань сам не решит заговорить об этом, если потребуется. – Ты очень тёплый и совсем не ядовитый, - юноша положил перстень на стол и, взяв руки Ифаня в свои, предложил: - Ваше сиятельство, прошу пройти в будуар для облачения в парадный костюм. Мы едем покорять Париж, - игриво засмеявшись, Чонин потащил графа прочь из кабинета. Управляющий, подойдя к столу, шумно выдохнул, нахмурившись. “Azazel” – надпись безумца бросалась в глаза, вызывая в Чунмёне отвращение. Вечер для графа Ву предстоит быть тяжёлым, потому что, по всем признакам, это вызов.