Existentially

Он не может, не хочет смотреть на неё. Ему становится почти физически больно, когда она осторожно касается его щеки. Клара, его Клара. Сейчас её смелости и отваги хватает на них обоих, потому что он сам просто не в состоянии даже притвориться сильным. Вместо этого, он хочет до хруста в рёбрах обнять её, и не отпускать даже тогда, когда вселенная позади них начнёт постепенно превращаться в пыль. Он не должен, не должен, не хочет отпускать её ни на миллиметр от себя. Потому что только она удерживает его от тотального саморазрушения, от падения в бездну, от самого себя. И эта мысль напрямую связывает его с ситуацией, из которой нет выхода для неё. Они пересекли черту, он знает. И в этом нет её вины, просто потому что он слишком сильно чувствует. Она никогда не будет виноватой в его глазах, потому что он всегда взваливает вину на свои плечи. Это то, что он делает — защищает её от этого отвратительного чувства, когда любое действие оборачивается против себя. Когда молчит даже собственная совесть, потому что ты сделал что-то, что, вероятно, убило всё хорошее внутри. — Нет, не отворачивайся, Доктор. Будь со мной сейчас, — шепчет Клара. Её ладони на его лице, она не даёт ему отвернуться, потому что это последний раз, когда она видит его. Когда может касаться его, чувствовать его на кончиках своих пальцев. Сейчас он почему-то вспоминает те незначительные мелочи, связанные с ней, которые в будущем станут для него болезненным напоминанием о её отсутствии: одна из его футболок будет пахнуть её гелем для душа, едва заметный шрам на левом плече, который он целовал несколько ночей назад. Её вещи, разбросанные по его кровати — она просит, чтобы он вернул их домой после её смерти. Он заведомо знает, что не сможет даже близко подойти к её квартире, и тем более смотреть в глаза её отцу. Потому что ей он обещал, что всегда будет возвращать её домой. До тех самых пор, пока её домом не стала ТАРДИС. — Не смей винить себя, слышишь? Никогда, ни при каких обстоятельствах. Не смей. Доктор знает, что это не просьба. Это приказ. Только так она контролирует того, кто априори неконтролируем. Он позволяет ей до того самого момента, когда это начинает косвенно затрагивать тему собственной безопасности, и то, как Клара предрасположена к риску своей жизнью. — Пора, — говорит кто-то за его спиной. Он не сможет отпустить её снова, не сейчас. Не в этой жизни, хочет ответить он, потому что все знают, что лимит его жизней неисчерпаем. Он наклоняется ниже, и Клара чувствует его тёплое дыхание на собственных губах. Так близко, что ей даже не нужно вставать на носочки. Она не отпускает лацканы его пиджака, ждёт, когда он сделает этот последний рывок, когда между их губами не останется ни единого миллиметра. Она старается дышать в унисон с ним, только сбивается каждый раз, когда чувствует кожей прикосновение его холодных пальцев. К щеке, к скуле, к шее. Так не похоже на то, когда он оставлял тёплые, нежные поцелуи в тех самых местах несколько дней назад. Это было их прощание без слов, единственный раз, когда она так сильно не хотела умирать, потому что лишилась бы всего этого. Лишилась бы его. Доктор сокращает дистанцию между ними и прислоняется своим лбом к её. Это не так, как он делал раньше — сейчас они оба понимают, что это конец. Её, их, его собственной вселенной, до тех пор, пока его вселенная — это Клара Освальд. Он хочет быть сильным сейчас ради неё, но его глаза жжёт от слёз, его руки трясутся, а оба его сердца почти пробивают грудную клетку. Он громко дышит, пытается привести в порядок дыхание, потому что это их последние минуты, и каждой клеткой своего тела он чувствует приближающуюся пустоту, которая последует после её ухода, от которой некуда будет сбегать, потому что она не за спиной, она внутри. Отравляет. — Я люблю тебя, — он не узнаёт собственный голос. Низкий, хриплый и почти безжизненный. — Я люблю тебя. Он повторяет это несколько раз, пытаясь восполнить все те моменты, когда должен был сказать это. Сейчас это его необходимость, потому что это её последняя минута. Клара знает, она всегда знала. Но в этот самый момент это нужно не ей, а ему — он позволяет этим словам проникнуть внутрь, пронестись по венам к самим сердцам, чтобы они искололи его всего изнутри за то, что не сказал раньше. За то, что она всегда знала, а ему никогда не хватало слов, чтобы сказать о своих чувствах. — Я люблю тебя, — он почти сходит с ума, когда Клара растягивает губы в улыбке. Она повторяет это несколько раз, так же, как и он. А потом делает то, к чему он не был готов — только сейчас, в этот самый момент — она притягивает его лицо и касается своими губами его сухих, тёплых губ. Этот поцелуй не похож на те, которые они делили раньше — в нём вся боль, всё невысказанное, все её чувства, которые она обещала самой себе беречь в сердце до самой смерти. До последней секунды, до последнего вздоха, который она тратит на него, не для себя. Доктор тяжело дышит, но не отпускает её из своих объятий. Он знает, что время пришло, и что в течение тридцати секунд она должна пойти сама, иначе её уведут насильно. Иначе, он не отпустит её, и кто знает, что будет дальше. Он прижимает её к себе крепче, будто бы ещё есть пространство между их телами. Доктор углубляет поцелуй, держит её лицо за подбородок, чувствует холодные капли на собственной коже рук. — Я есть у тебя, всегда, — говорит она, и кладёт тёплую ладошку на его грудь. — Вот здесь. Прежде, чем отпустить её навсегда, он прижимает её тело к своему в последнем объятии. Всё возвращается к тому, с чего всё начиналось — неловкое объятие в центре Глазго, и последнее здесь, в этой комнате, перед глазами Генерала и нескольких незнакомых ему человек. Доктор поднимает взгляд на него, и каждый в этой комнате делает глубокий вдох. Единственное оружие Доктора — это слова, напоминает ему собственный внутренний голос, когда сейчас они ему не нужны. Та неприкрытая злость, то отчаяние и та боль, которую он несёт с собой, Доктор выражает один только взглядом. И этого становится достаточно настолько, что Генерал отводит взгляд в сторону. Теперь советую держаться от меня подальше. Засесть где-нибудь, чтобы я не смог тебя найти. Потому что следующий раз, когда ты меня увидишь, будет твоим последним. Когда он расцепляет руки и выпускает Клару из собственных объятий, она больше не смотрит на него. Он знает, что она не сможет — даже если он попросит — посмотреть в его глаза. В последний раз. Её пальцы медленно соскальзывают с его руки. Обжигают, оставляют вечное напоминание о ней, которое будет гореть каждый раз, когда он прикоснётся к нему. Клара делает глубокий вдох и разъединяет их руки. В этот момент что-то умирает в нём, и физическая боль становится реальной, как никогда. В эту самую секунду, он теряет опору, в глазах темнеет, и последнее, что он видит — это яркий свет. А потом он слышит только стук собственных сердец, которые почти что оставляют глубокие трещины в его грудной клетке.