Бум-бум, щёлк-щёлк

      Дождь барабанит в окна, скрипит и постукивает по зелёной доске мел, шуршат страницы тетрадей и учебников в тускло поблёскивающих обложках. Усыпляюще гудит впереди, как будто далеко-далеко, речь учителя: «бу-бу-бу, бу-бу-бу». Какая-то функция… наверное.       Время урока тянется долго и неохотно, как патока. Мальчик-подросток за последней партой не слушает, клюёт носом, блаженно щурит глаза необычного золотистого, почти лимонного цвета¹. Серебристо-пепельные волосы занавешивают покрасневшее лицо. Школьника одолевает сонная, такая сладко-терпкая осенняя меланхолия. Что-то в этом есть… «Бу-бу-бу» — бормочет учитель у доски, «тук-тук-тук» — отбивает мерный ритм дождевая вода. Сладко, карамельно, дремотно. И теплеет глубоко-глубоко в груди. Всё жарче в натопленном камине из рёбер.       Холодная осень уныло ступает снаружи, месит грязь и лужи отсыревшей обувью, а он горит, всё ещё тлеют внутри угли смутных желаний. Чего же он хочет? Нет, не «тук-тук-тук» за окном, это не то... но подсказывает бухающее сердце, ускоряя пульс:       «Бум-бум». Не совсем… «Щёлк-щёлк». Да, вот о чём, кажется, поёт ему дождь. Колыбельная вкрадчивого насилия. Вот чего он хочет услышать.       Рука сама собой тянется к сумке под партой. Там, спрятанная между учебниками, лежит винтажная кожаная кобура парикмахера для ножниц. «Подарочек» от Виччи, которым он как-то раз связал её собственные белы рученьки. Впрочем, это оказалось бесполезно — она сумела вывернуть ситуацию в свою пользу. Она из тех женщин, которые всегда выворачиваются и приземляются на все четыре конечности, в то время как всем вокруг приходится зализывать раны.       Сейчас не задевают старые поражения. И кажется, что почти не болят поджившие шрамы. Но он всё равно проваливается сам в себя и в свою память, словно в транс. «Бу-бу-бу» — человеческая речь кажется такой чужой. Отдающая безумием улыбка ведьмы-блондинки куда ближе, чем лицо учителя.       Вот только в последний раз Виччи не повезло. Теперь у неё осталось лишь три конечности. Но расплывающаяся вокруг неё тёмная, ароматная лужа была ей к лицу... Больше любого другого облачения, больше платья от кутюр. Драгоценная пунцовая вуаль... Нет, лучше подумать о чём-нибудь другом.       Мальчик закусывает губу и медленно мотает головой. Но мысли его упорно возвращаются в прежнее русло. Это река, это потоп, это стихия, дремотно-ленивая, могучая, «плеск-плеск», и противиться не в его силах. Снова встаёт перед глазами, как будто наяву, изувеченное женское тело, подёргивающееся от боли в луже резко пахнущей жидкости.       Благословенный напиток… карамель и вяжущая рот недозрелая хурма, вот бы попробовать, вот бы испить, зачерпнув гранатовый ручеёк полной горстью.       Кстати, о Виччи и жертвах её интриг... что же случилось потом с тем мальчишкой-стрелком, с которым Кири дрался, предварительно связав главе «Сплетников» руки? Ухо Ивай-тян давно зажило, но оставивший ей эту рану мальчик одной царапинкой не отделался. И это было хорошо…       Мальчик с такой красной кровью. Гранат, сущий гранат. Осень — пора терпких плодов. Пора собирать гранаты и камни.       Не думать, не думать о гранатовой крови... Не вспоминать об её маслянистом багряном блеске, о тяжёлом запахе металла, от которого тянет низ живота. О теплоте вязких капель на его лице, которые так охотно брызжут, стоит только чуточку... совсем легонько... «щёлк, щёлк».       Не думать, только не думать о щелчках старинных полированных лезвий, не думать о своей и чужой крови... но это так трудно, а внутри так горячо...       Ученик в соседнем ряду кидает на Кири недовольный взгляд, приоткрывает рот, чтобы бросить ехидное замечание о соне, что не слушает учителя... Но так и застывает с открытым ртом, лицо его искажается от внезапного ужаса: такой знакомый и привычный одноклассник, забавный парнишка-растяпа, выделяющийся в среде своих сверстников лишь слишком светлыми для японца волосами и радужками, вдруг показался чуждым, непонятным и пугающим. Эти прищуренные глаза с то расширяющимися, то сужающимися зрачками, золотые глаза хищника... Ладони — довольно крупные у него руки, это результат подростковой нескладности, один из неизбежных побочных эффектов вспышки роста, — медленно оглаживают школьную сумку. Широкий тонкогубый рот растянут в мечтательной, предвкушающей улыбке... нехорошая улыбка. От такой по спине скользят капли холодного пота и чешутся пятки: «Зверь, зверь с нами рядом, надо бежать!»       Вот только Кири не замечает взглядов одноклассника и его паники. Не замечает, что пожилой учитель перешёл к объяснению следующей задачи. Ему не до этого. И ничто сейчас уже не важно... кроме разве что этой теплоты и щекотки внутри, собственных неторопливых, тягучих, как кровь, мыслей.       И всё-таки он почему-то не может забыть ни о Виччи, ни о недавних событиях. Как Кири в своё время хотел познакомить поближе личико этой грудастой блондинки со своими ножницами! А вот пришлось её спасать. Жизнь — странная штука. Кто враг, кто друг — становится всё сложнее различать в жарком тумане, в кровавом угаре. Его ли в том вина?       Ох уж эта ведьма с её заклинаниями и с проклятой монетой, при помощи которой она «купила» его Преступные Лезвия². Эта чёртова манипуляторша, что, не могла найти другой способ добраться до Фридвульфы?! Такой путь, от которого никто не пострадал бы. Могла бы и обратить внимание на «сопутствующие жертвы» в своём личном крестовом походе на зло. Ивай-тян по её вине страдала больше всех, что его и злит. Но Ивай-то моментально простила Виччи, как только узнала правду. Святая. Нет предела её доброте. А-а-а-а, такая хорошая, такая милая, такая ароматная девочка, погладить по голове, зарыться лицом в чёрный водопад. Половодье волос, всё так… И «щёлк, щёлк, щёлк». А он, Кири, всё ещё злится вместо своей подруги. Ну, в конце концов, и он через Ад прошёл по вине этой парочки — стервозной ведьмы и «её кровавого величества». И до сих пор до конца отойти не может. Это ведь конец, да? Всё закончилось? Эта скучная школьная жизнь будет такой всегда, и враги больше не придут убивать его хрупкую избранницу. Не придут по его душу.       Не придут, чтобы он мог как следует раскромсать их своими ножницами.       Гильотина разбита, голова древней злодейки слетела с плеч в мире кошмарных снов. Занавес, аплодисменты, сказка сыграна на нашей сцене до самого эпилога. Наверное, это должно значить, что пришёл конец проклятиям Смертоносных Реликвий? И Виччи говорила о том же…       Так почему же не проходит этот зудящий жар внутри, почему звук дождя напоминает ему о щёлканье ножниц — его «партнёра», его фальшивой Смертоносной Реликвии. Почему он до сих пор дрожит, то в сладчайшей истоме, то в предвкушении опасной схватки?       Кири содрогается снова и снова, вспоминая одержимую Фридвульфой Ивай-тян, попирающие гору черепов изящные ножки Королевы… Слёзы Кашико… Оплывающую, как свеча, половину лица умирающего во второй раз Накадзимы Сейги. И тот ужас в глазах сестры… Да, именно тогда всё полетело к чертям, в ту ночь, когда Виччи вошла в его сны и привела в движение свой основной план. Всё, что случилось позже, — лишь последствия. И то, что происходит с ним прямо сейчас, наверное, лишь ПТС³, он должен обо всём забыть и поскорее стать нормальным. Прочь, негативные и липкие мысли! Он теперь не маньяк или телохранитель своей Королевы, он новый и нормальный Хаймура Кири. Всего лишь школьник почти четырнадцати лет от роду.       …Но до сих пор у него в голове звучит собственный свистящий, прерывающийся от возбуждения шёпот, те страшные слова, что он бормотал себе под нос в вязкой ночной темноте:       «Как же худо… хочется увидеть кровь… мне нужная чья-то кровь… Её влажное ощущение на руках, пожалуйста-пожалуйста… Пожалуйста, помогите!»       Страшные слова. Страшное возбуждение. И никого, кто бы мог помочь и спасти. Одинокая безнадёжная борьба то ли с влиянием ведьмы, то ли с самим собой. Темнота. И сердце билось гулко, совсем как сейчас:       «Бум-бум, бум-бум, бум-бум».       И эхо чужого сердцебиения отдавалось под пальцами:       «Бум. Бум».       Частящее, трепыхающееся, рвущееся из клетки (из камина?) рёбер его собственное сердце. Медленно и размеренно стучащее сердце спящей Хари⁴, его младшей сестрёнки.       Ладонь Кири медленно-медленно скользила по телу Хари от ключиц до живота, вниз и вверх. И то и дело замирала под её маленькой левой грудью. Горячее-горячее, его лицо потёрлось о хлопковую ткань маечки сестры. Приятно.       «Бум. Бум». Тёплая. Живая. Мягкая. Уязвимая.       Живое можно убить. Живое можно резать и колоть. Живое слишком соблазнительно в своей уязвимости.       И собственный пульс звенел в ушах и бился прямо в горле, и запекались губы от внутреннего жара, от неутолимой жажды. И снова шёпот и стон в темноте девичьей спальни:       «Звук её сердца… Хочу резать… Да, вот так, вот так…»       И словно чужая, взмыла вверх его рука с зажатыми в ней ножницами. Остановиться было невозможно. Он просто не мог себя удержать.       Всё, на что он оказался способен — в последний момент изменить направление удара.       Проклятые ножницы почти беззвучно распороли подушку, по которой разметались спутанные во сне тонкие волосы девочки. Никакого сравнения с гладким тёмным шёлком его Ивай-тян, с богатством, в котором просто тонут как его руки, так и его мысли. Это не то. Этого слишком мало. Коротенькие пряди. Но всё же…       «Даже если это не Ивай-тян!⁵ Если я буду стричь волосы — успокоюсь. Хоть это и не идёт ни в какое сравнение с Ивай-тян… всё равно становится немного легче. Если уже завтра Ивай-тян даст мне себя подстричь… так что… Прости, Хари. Я чуточку… совсем чуть-чуть отрежу… поэтому… умоляю тебя, не просыпайся! Это ведь ничего… это простительно, да? Экстренный ведь случай… так… так…       «Щёлк, щёлк» — ножницы клацнули над головой девочки, перевернувшейся на живот и зарывшейся лицом в подушку. Дыхание Кири становилось всё тяжелее. «Щёлк».       «Только не просыпайся… ты же говорила, что сегодня вернулась уставшей. Ты ведь можешь дать мне расслабиться, так что стань моим «заменителем»!⁶       …Когда она всё-таки проснулась? До самого конца притворялась спящей. Пока он щёлкал ножницами, срезая пряди её волос, пока лихорадочно оглаживал свободной рукой её спину и голову, оседлав бёдра девочки, наваливался сверху, горячо дыша ей в шею, будто дракон, и бормотал, бормотал. Пока он, запинаясь, говорил сам с собой, жалуясь на то, что неведомый и неодолимый внутренний жар превращает его в убийцу. Пока собирал и связывал вместе свои трофеи: обрезки волос сестры.       Да, как тут не проснуться. Но она лежала так тихо, не шелохнулась. Должно быть, Хари безумно испугалась. Он же вёл себя, как маньяк. Он и был маньяком. Если бы она стала дёргаться и бороться… Страшно подумать, что бы тогда случилось.       Но он ведь знает, хорошо знает, что могло случиться. И тогда, и позже — перед его внутренним взором не раз вставал образ Хари: недвижимой, остывшей, сломанной, как старая кукла, изрезанной и покрытой кровью с ног до головы, таращащейся остекленевшими глазами в потолок. Или в лицо своего брата-убийцы?       Эта картина пугала до дрожи... и всё же заводила его настолько, что в удобных, разношенных пижамных шортах становилось тесно. Сладко, сладко... Он уже знает, что солёная и терпкая кровь для него — сладка как зефир и свежая карамель, что от её запаха кружится и становится восхитительно пустой голова. Это куда лучше чего угодно, даже поцелуев. И хотя Кири, со странной лаской возложив руку с Преступными Лезвиями на макушку сестры, сумел остановить щёлканье ножниц и победно прокаркал в пустоту комнаты: «Ну как, Виччи, съела? Я тебе не проиграю!», на самом деле он не чувствовал себя победителем. Он смог удержаться от непоправимого — пока. Но...       Он всё же проиграл.       Именно тогда он и заметил состояние Преступных Лезвий — эту покрывшую их странную шершавую и вязкую тьму, ржавчину, сковавшую их. Тёмные, мёртвые. Словно тьма в комнате. Словно бездонная тьма в его сердце. Всё ещё голодном, не насытившемся сердце. Пустота и тьма в его груди молили о насыщении, о волнах если не венозной крови, то чёрных волос.       Он надеялся дотерпеть до утра в своей комнате, дождавшись своего настоящего «заменителя», которому изменил поневоле, но если его Убийственная Реликвия испортилась, если она не может работать, если не будет «щёлк, щёлк», то как он сможет подстричь Ивай-тян? Облегчения не будет. Надежда разбивалась на кусочки, Кири сам рассыпался, сжимая в непослушных пальцах телефон, за который ухватился в жалкой попытке позвать на помощь. Но он был не в силах, не в силах объяснить Ивай-тян, что происходит и почему.       Он проиграл. «Покупка», о которой он тогда не подозревал, состоялась. Сила Преступных Лезвий пропала, его «напарник» вышел из строя, но оставил своё проклятье с «хозяином». Кири сгорал от одиночества и желания убивать.       Тут в комнату к нему вошла Хари — испуганная и недоумевающая, она нашла в себе силы потребовать ответы. А ей-то он что и как мог объяснить? И потом, она слишком, слишком мягкая, слишком тёплая и живая…       И он сбежал, сбежал от такой соблазнительно полнокровной Хари, от встревоженного голоса Ивай-тян в телефоне, от спящих в доме матери и дедушки. От собственного непонимания и стыда. От неудобных догадок, которые тогда впервые постучались в его голову. «Кто виноват — Виччи, Преступные Лезвия и это проклятие, мой ли «оригинал»⁷, Грейланд, — или я сам?» Покидав в спортивную сумку ту одежду, которая попалась под руку, Кири бросился на балкон — и выпрыгнул вниз, на улицу, не обращая внимания на выпавший из кармана шорт телефон.       Ужасная была ночка... и день, что пришёл за ним, тоже. День похищения Ивай. И как теперь бороться с последствиями? Хари заявилась к Ивай-тян и узнала всё о проклятии — её и Кири. Он виноват в том, что втянул сестру в своё противостояние со «Сплетниками» и с коварной Виччи, втравил её во всю эту трагичную до нелепости историю. И всё же Хари нашла силы улыбнуться ему и сказать: «Мне было очень страшно. Но ты прикасался к моим волосам с такой нежностью...»       Он не ждал от неё прощения, хоть и просил о нём. Кири не ждал от неё — или кого-то ещё — понимания... и не просил его. Он думал, что понимает себя, и этого достаточно (ах, ещё одно заблуждение!). Но его простили. Его попытались понять. Не только Хари, Кашико тоже.       Вот это точно была неожиданность… подумав об этом, Кири с трудом подавляет порыв поднять голову и посмотреть на саму Кашико. Кто мог подумать, что ей зачем-то потребовался он — парень на полголовы с лишним ниже её⁸ и со всякими странностями, как то: фетишом стрижки волос и порывами резать людей на кусочки. И после того, как она узнала о проклятии и похищении Ивай злобной тайной организацией, он ждал чего угодно, но только не внезапного признания в романтическом интересе, который, оказывается, питает к нему Кашико. Самая красивая девчонка в классе сидела перед ним на коленях и со слезами на глазах спрашивала: «Неужели я — не гожусь?», светлые волосы её ниспадали до полу, на руках его всё ещё оставались отдельные отрезанные волоски, а заржавевшие Разделяющие и Рассекающие Преступные Лезвия Кашико судорожно сжимала в кулаке, словно заложника, ожидая ответа Кири.       Но Кашико, как бы ни была прекрасна, — не Ивай-тян. Вот и весь сказ. Кем он ни пытался заменить её, пытаясь удовлетворить свою тягу к насилию, всё равно чего-то не хватало. Такая беззащитная во сне Хари. Смешливая Ниги. Младшая Бьёинзака с безэмоциональным лицом за опасно поблёскивающими очками. И даже Кашико, идеальная Кашико, длинноволосая Кашико. Их всех оказалось мало. Им всем чего-то не хватало. Как иронично: Ивай его личный «заменитель», но никто не может заменить её и её проклятые волосы, которые так приятно гладить, перебирать, нюхать, наматывать на руку... и резать. Да, они словно были созданы друг для друга — проклятые ножницы самого ужасного из серийных убийц и проклятые волосы, наследство Фридвульфы. Они созданы друг для друга — Разделяющие и Рассекающие Преступные Лезвия и Королева Волос. Они созданы друг для друга — Хаймура Кири и Мушянокодзи Ивай. Они всегда будут безошибочно возвращаться друг к другу. Болезненная, безумная связь двух проклятых людей... Но он был так рад, рад проклятью, связавшему их. Ради такой девчонки можно умереть. Ради даруемого ею наслаждения — можно и убийцей стать.       И он это сделал, бросился в омут. По сути, убийцей он уже стал давно, никого ещё не убив. Просто безропотно принял свою суть. Он без колебаний резал и пытал своих врагов (а враги Ивай-тян стали его первейшими противниками). Он не боялся ран — и не боялся ранить. Нет, не боялся. Он получал всё больше удовольствия от жара у него внутри. Просто чтобы выполнять свой долг, не сломавшись от его тяжести. Это непростая задача, верно? Если получать от неё удовольствие — она становилась легче. А теперь, когда врагов не осталось, у него в груди разгорается настоящий пожар, стоит только подумать о крови — вязкой крови, струящейся, как тяжёлые косы.       «Бум-бум, бум-бум». Наваждение снова наваливается на него — глухое, тяжёлое, душное, будто плотный шерстяной плед. Сердце внутри и дождь снаружи в один голос вкрадчиво шепчут о щёлканье лезвий.       Он поддаётся этому шёпоту: скользнув рукой в сумку, Кири нащупывает гладкий холодный металл ножниц и тянет их на себя.       «Ты в порядке, партнёр? В тот раз я тоже думал, что потеряю тебя навсегда. А ты бодренько вернулся в строй, как только я отказал Кашико и выбрал Ивай, да? Виноват, виноват, я всегда тормозил в таких делах. Но ты дождался... и был омыт в моей собственной крови. Это была лишь закуска. На обед — чёрная кровь, чёрная душа настоящего чудовища. А теперь ты спишь спокойно, да? Проклятье Смертоносных Реликвий было снято.       Только вот оказалось, что ты никогда не был настоящей Смертоносной Реликвией. И Грейланд никогда не был тем убийцей, каким его выставляли. Я, конечно, всегда подозревал, что ты — особенный, но чтобы настолько… Вот только что мне делать теперь? Как можно снять несуществующее проклятие? Ответ — никак. Это конец? Или всё же новое начало нашей страшной сказки, напарник?       Если ты никогда не был проклят... Если проклятие не сводило меня с ума... Если не шёпот „оригинала“ твердил мне о кровавых наслаждениях и отрезанных волосах... То откуда же этот неугасимый жар в груди, откуда взялась это жажда насилия в моих венах? Почему же я стал убийцей? Убийцей на службе своей Королеве, но по сути — это служба отвечала лишь моим собственным интересам.       ...Ты ведь не спишь? Кровь, которой тебе довелось испить, лишь разбудила в тебе аппетит, не так ли? А уже самый первый раз, когда ты, направленный моей рукой, взрезал человеческую кожу — разбудил МОЙ аппетит. Теперь ты только и ждёшь возможности себя показать, возможности хорошенько пощёлкать. Пустить чью-то сладкую-сладкую жизнь, распороть мягкую и упругую плоть. Или срезать душистые-душистые пряди. Я тоже не могу дождаться. Дыхание перехватывает...       Скорей бы закончились эти уроки. Скорей бы солнце где-то за плаксивыми тучами покатилось за горизонт. Скорей бы часы в старом особняке пробили полночь... И тогда хлынут, разольются полноводной чёрной рекой отросшие волосы».       Тут Кири вздрагивает, и один из филировочных зубцов Преступных Лезвий больно колет его указательный палец. Словно возвращая мальчика к текущей реальности.       А, нет, этого не должно случиться... Наверное, теперь любой сможет подстричь Ивай-тян, и волосы после этого будут отрастать так же медленно, как и у обычных людей. Проклятие с Ивай-тян снято. Он собственными руками разрушил источник проклятия. Его первое и последнее настоящее убийство. И фонтан чёрной крови хлестал из обрубка тонкой девичьей шейки... нет, всего лишь шеи поверженного чудовища. Теперь всё кончено. Всё кончено. Всё кончено?       Почему от этих двух простых слов так горько? И почему не проходит жар? И эти желания, страшные, страстные, кровавые — откуда они?       Раз став убийцей, трудно снова стать нормальным.       А был ли он когда-либо нормальным?       Стричь волосы — это его наваждение с самого детства. Но если проклятие было над ним не властно, если Грейланд, несчастный, невезучий врач, не был серийным убийцей... Значит, с самого начала это был он, Хаймура Кири. Он сам желал резать плоть и кровь. Он желал причинять боль. Какими бы благородными мотивами он ни прикрывался, его душа громко пела гимны агрессии и крови. Он мечтал о прекрасных проклятых волосах.       И он продолжает желать и мечтать. Горячечные гротескные мечты прирождённого убийцы...       «Щёлк-щёлк. Щёлк?»       «Да, точно. Ты всё верно говоришь, Преступные Лезвия. Но что я могу поделать? Если я не был проклят, а проклятие с Ивай-тян снято, то это нехорошо. Совсем нехорошо. Когда-то я сказал ей: „Если ты умрёшь — кого я буду стричь?“ Проблемочка, проблема, беда, ой беда.... Если Ивай-тян стала нормальной — то чьи волосы нам с тобой срезать каждый день? Мы ведь с тобой ненормальные. И пусть не ты сделал ненормальным меня, а я всегда таким был... уже поздно.       Но всё же Ивай — это Ивай, даже без проклятых волос. Она не может быть „слишком нормальной“. Она же моя девушка. Моего безумия и на двоих хватит, правда?       А-а, хочу резать, хочу резать, да, вот так, „щёлк, щёлк“».       Подходит к завершению последний урок, вот-вот прозвенит настырный звонок... которого Кири ждёт с нетерпением. Мальчик-подросток улыбается в пространство странной, широкой, жаждущей и жадной улыбкой. Рука его под партой крепко сжимает пару старинных филировочных ножниц, наточенных до бритвенной остроты — наверное, такими острыми они не были, даже когда сам Норма Грейланд вскрывал ими трупы погибших от эпидемии крестьян. Капелька крови из слегка порезанного правого указательного пальца мальчика размазывается по «зубастому» верхнему лезвию ножниц. Странным образом это лишь подчёркивает строгую функциональную красоту этого стального предмета.       За малейшими движениями ушедшего в свои мысли Кири с его верными ножницами в руках зорко следят съежившийся на своём месте в соседнем ряду встревоженный одноклассник и сидящая впереди одноклассница. Черноволосая миловидная девочка — такая маленькая, что больше походит на ученицу начальной школы. На невинном и свежем личике девочки, однако, тоже блуждает отражение голодной улыбки её друга, когда она оглядывается через плечо, чтобы ещё раз посмотреть на Кири. Кажется, она совсем не против, чтобы он поделился с ней своей «ненормальностью».       Это совсем не конец... _____________________________________________       ¹ В аниме у него глаза ближе к неяркому зелёному, но в манге — ближе к жёлтому, «кошачий» такой цвет:       http://tinyurl.com/z7hk3p3       http://tinyurl.com/hg3xaon       Ну, в любом случае, у него настолько не японская внешность, насколько это возможно. В проклятые всережущие ножницы поверить было как-то проще, чем в национальность Кири.       ² Здесь и далее использую наиболее название из более-менее точно соответствующего оригиналу перевода манги/аниме. «Из-за крайней неоднозначности точно перевести название сериала, оно же имя рабочего инструмента героя, невозможно. Его смысл может варьировать от „Рассекающее преступное лезвие“ до „Лезвие Потрошителя“». (с) Word Art. Единственная моя личная «отсебятина» — то, что ставлю название Смертоносной Реликвии Кири в множественное число, так как это ножницы ведь, логичнее, если называть их «лезвиями» (две режущие кромки), а не «лезвием» (одна шт.).       ³ Посттравматический синдром, или посттравматическое стрессовое расстройство. Что это такое и почему возникает, можно прочитать тут: http://tinyurl.com/h2p4634       ⁴ Что-то не то с фантазией родителей Кири и Хари. Имя сына — 切り, записывается тем же иероглифом, что и глагол «резать». Ну и «стричь». Иероглиф (и слово) «Хари» — 針, переводится как «игла». То есть родственнички «порежем и заштопаем»?       ⁵ Слова Кири здесь — цитата из манги. Кто не знаком с произведением, поясняю: Кири заводится не совсем от тех вещей, что обычные парни. Ну и всё, что связано с девичьими волосами — уже в зоне эротики. Для него постричь другую девушку, когда у него уже есть возлюбленная, — настоящая измена (о чём он прямо говорит уже во второй главе). Ну а постричь сестру — наверное, уже полноценный инцест.       ⁶ Для тех, кто читал/смотрел в другом переводе: «заменитель» — то же самое, что и «дублёр». Ну а для не знакомых с фандомом фанфика читателей (такие ко мне иногда тоже забредают), поясню: «заменитель», или «дублёр», для человека, одержимого Смертоносной Реликвией, это некое лицо, с которым он может периодически «играть в убийство», не доводя «дело до конца». То есть совершать какие-нибудь ритуальные действия, выступающие как замена настоящему убийству. Эти «игры» приносят одержимому желанием пытать/убивать людей «владельцу» Смертоносной Реликвии временное удовлетворение и снимают его напряжение и фрустрацию. Хороший «заменитель» отвечает за уравновешенное душевное состояние «владельца» и удерживает его от насильственных действий в отношении посторонних людей. «Заменители» — как предохранители. Потерявший «заменителя» или не сумевший его себе подыскать «владелец» сходит с ума и начинает убивать направо и налево. Поэтому для «владельца» его «заменитель» скоро становится самым важным человеком на свете. «Заменители» же соглашаются выполнять свою роль или из сильной привязанности к «владельцу», или даже из-за того, что получают удовольствие, играя его жертву. Так, «заменитель» Накадзимы Сейги, убивавшего через «повешенье», получала удовольствие от асфиксии — настолько сильное, что теряла сознание до того, как это с ней могло сделать кислородное голодание. Во многом отношения «владельца» и «заменителя» напоминают отношения влюблённой пары садист/мазохист. Почти БДСМ романтика.       ⁷ Опять же для не знакомых с фандомом сноска: «оригинал» — это серийный убийца, изначальный владелец Смертельной Реликвии и источник проклятья. Он непременно кровный предок всех последующих «владельцев» Реликвии. Дух «оригинала» остаётся в Смертельной Реликвии и по мере усиления влияния проклятья на «владельца» начинает с этим своим невезучим потомком общаться, показывая ему сцены убийств, что, естественно, не лучшим образом сказывается на душевном здоровье «владельца».       ⁸ Рост Кири составляет 162 см, что для его юного возраста и расы вполне нормально, но Кашико, как и Бьёинзака-старшая, всё равно выше него.