.Extreme 2: Аsphyxia.

- Ян, уёбок, - вваливаюсь в квартиру, точно зная, что НеДаВинчинного Дмитрия тут нет. Дима же на "ха-ха" квартиру снял. Дима тот ещё фрукт. Но Дима мне не мешает, поэтому я позволяю. Он здесь не живёт, блять, тут тараканам-то существовать западло, не то что человеку. Хотя Дмитрий жаловался на алчно облюбовавших диван клопов. Чё, блин? А я тут каким боком? Или я чё, на профсоюз синантропных организмов похож?! Ну, видимо, эктопаразитам тупо больше некуда пойти, раз остались жить в этой конуре. - Игорь, шёл бы ты... - усталый голос из-под пола. В груди жжёт брызгами кислотных испарений от такого тона. Бесит! - Так я и пришёл, - фыркаю на Яна. - Ну, чё, вскрыл? - почти потешаюсь. А сам замер и даже не дышу. - Уже давно перестал пытаться, - тихо вздохнул Ян с грузной усталостью в интонации. Януш. И имя-то у него шикарное. И внешность, пиздец, залюбоваться. И голос... Я всегда любил, как он поёт. Но Ян не пел для меня, потому что урод, потому что придурок, потому что... Я сам виноват. - Что так? - хмыкнул ему, кивая вбок. Он знает. Он поймёт. Не бывает иначе. Уже ритуал. - А смысл? - скрипя голосовыми, крикнул Ян, исчезая из поля моего зрения в своей дрянной дыре. Он сам, как дыра, - пустой, звенящий вакуумом человек, потерявший всё, но не себя. До сих пор - личность. Наверное, поэтому я его ещё не сгнобил. Ублюдок! - Ну... Ты же так хочешь заполучить мои семейные реликвии, что таит в себе сейф, - плююсь ядом, трясёт всего, как суку, от злости. Зря, конечно, Яна это не проймёт. Он в косноязычии покруче меня будет, но это не значит, что я не могу попытаться. Не значит, что я не могу бороться. Не значит, что вновь не стану лажать. И кто из нас двоих мудак? - Пам, - шаг. - Пам-пам, - шаг. - Пам, - шаг. - Парам, - шаг, - пам-пам, - похоронный марш. Идеально сыгранный на баяне. Из-за стены. Сука, в тему! - Они мне не нужны, - обыденно отвечает Кцаха, садясь рядом со мной. Спиной к стене. Прямо на пол. В комнате с цепями. Здесь хорошо, уютно даже. В некотором роде. Я к странному привык. Сколько мы уже бодаемся? Как бы я не ненавидел эту хату, но в ней дух Яна: чувства, эмоции, дикость, страсть, отчаяние, боль, радость... Здесь всё и сразу, и это как прыгнуть без парашюта. А зачем он мне, когда меня всегда так по-глупому страхует дядя? - Но ты за ними тоже охотишься, - утверждаю с яростью, потому что злит неимоверно, и протягиваю чашку-термос с чёрным кофе без сливок и сахара. Как любит Кцаха. Не подкуп, не взятка, не жалость. Нет. Мне нравится видеть это мимолётное, доброе "спасибо" налётом тишины в глазах Яна. Слова не нужны. И мы молчим. И он не благодарит вслух. А мне и не надо. Могло бы быть иначе, но не надо ему. И как мы до этого докатились? Блядство же! - Не охочусь, - качает отрицательно головой Кцаха, и бусинки (его новый прикол) в его же волосах, что Ян на висках заплёл косичками, задорно звенят. Уколом боли по сердцу, память-то хранит... - Значит, мне показалось, что ты ломом взламывал замок? - скепсис, злость, гордость наружу, а под ними страх, отчаяние, тревога, субтильность. - Только чтобы насолить тебе, Игорь, - хмыкает Ян, вновь делая глоток ещё горячей жижи. Сидеть рядом - спокойно. И это чертовски бесит. Ян тоже спокойный и такой рассудительный, как и всегда. И это раздражает. А я весь сам на себя не похож - озлобленная мерзость. И это уже ни в какие ворота. От Кцаха пряно пахнет затхлостью, филигранно плесенью, как от старинной картины, у которой бешеная цена. И чуть-чуть, неожиданно, цветами. Вновь гладко выбрит, эти его серьги, тоннели и весь весьма притягательный вид. Ян всегда сидит рядом так, словно позирует для фото на обложку журнала. В нём искренность, стать, чёртова неуёмная жажда жизни и душевная красота. Внешние шипы во взгляде-образе. Слишком непокорный, слишком несломленный, будто чужой. - То есть ты не заинтересован в деньгах? - чуть ли не смеюсь Кцаха в лицо. Что за чушь? Все мы любим деньги. Все люди алчные, эгоистичные паразиты. Так почему он должен быть исключением, если я не таков? - Я заинтересован в квартире, - звучит глухо, и облизывает губы после очередного глотка. Слишком интимно, слишком громко, слишком напоказ. Хотя к таковому не стремится. От этого рвёт на части, куски, срывает пломбы с запретов. Не он, не так. Нельзя, блять! Но почему нельзя, когда так сильно охота? Жизнь - сука, жизнь - тварь, а мы, люди, - полноценные ублюдки. Я - так точно... - Она моя! - кричу ему в лицо, нахуй выбивая термос из тонких пальцев. Раздробил бы, сапогом, каблуками, с силой, по пятерне обоих конечностей. Враз! Печальный взгляд на чёрную лужу, что кляксой на полу; печальный вздох на недопитое, что звенит в воздухе тонкой ниткой боли; печальный голос в ответ: - Ошибаешься, - измученно, устало, проникновенно. - Сука, - кричу на него, толкая в плечо. Заваливается набок, проезжаясь рукой по полу. Кровь каплями из вспоротой кожи. Боль и ярость вперемешку. В глазах огонь. - Ты зарываешься, мальчишка, - грозный ответ. И передо мной уже не паренёк-нимфа-подвала, а ощерившийся злобой на жизнь и людей до-фига-выносливый-мужик. Сильный удар - он встречает кулак скулой. Ненавижу, когда меня называют ребёнком. У нас разница в три года. Всего-то. Сучара! Бросаюсь вперёд, жаля ударом с ноги. Сгибается, хрипит, но смотрит стойко, упрямо. Пропускаю выпад, когда Ян, разгибаясь, бьёт наотмашь. Звон в голове и муть перед глазами. Бомж рычит, пинается, отвечаю тем же, как два зверя, что сорвались голодные с цепей. Рука отзывается болью, потому что Ян бьёт ребром ладони по запястью. Кажется, вскрикиваю, лишь сильнее распаляясь. Руку в кулак и выпад - метил в грудь, в солнечное, но раню лишь плечо, хотя Яна откидывает. Седлаю, замахиваюсь, перехватывает. Валимся на пол, катаемся в грязи и пыли, хрипим, материмся, дерёмся, как мальчишки. Во рту тошнотворный привкус крови, он заставляет жаждать большего - драть добычу. Да только я и сам не хищник. Обе руки в захвате - не рыпнуться. Головой вперёд, лбом по носовой перегородке. Ян откидывается назад, пиная ногами - с силой, яростью, попадая в колено и по бедру. Режет агонией, вспышками мучений. Вскакиваем и вновь друг на друга - спиной в стену, гулко встречая затылком бетон. Сука! Колено ему в пах - промазал, но его колено пострадало. Припал на одну ногу, и тут же бью кулаком по скуле. Воем оба - мне не сжать ладонь, пульсирует неприятным, он явно ловит солнечных зайцев перед закрытыми глазами. Нос хлюпает, губа саднит, с его губ течёт. Отталкиваю. Смотрю. Смотрит. Дышим и ненавидим друг друга глазами. Тварь ебучая! Стоит до жути ровно (аж завидно), стреляет в меня взглядом, режет без ножа. Снова подбил ему глаз. Снова опух разбитый нос. С него течёт кровью. И мне самому физически больно видеть Яна таким. У самого рёбра, кажется, что треснули по кругу, ноет вывихнутый локоть, визжит импульсами агонии плечо, звенит в отшибленном ухе (завтра опять посинеет). Жестокие мы. Оба. - Всё? - сплёвывает бургундскую слюну мне под ноги, как плевок в душу, и Кцаха это знает. - Дорвался? Успокоился? - не шипит, не кричит, даже не морщится, просто говорит. Тварь толстошкурая. - Игорь, я не чушок, на котором можно зло срывать в угоду своим амбициям. Слишком пронзительный взгляд. - Иди нахуй, Ян! - а я-то срываюсь, шиплю, гнусавлю, не умею держать "лицо". - Это ты во всем виноват! - обоснованное обвинение. - Не неси чушь, - фыркает Кцаха в ответ. - Ты слепой? - слишком надменно. - Я ничего не несу, в руках-то пусто, - и улыбаюсь скабрезно, бессмысленно язвля. - Совсем больной? - закатывает глаза к потолку Ян, машинально пробегаясь языком по ранке на губе. Выдрать бы! - И температуры у меня нет! - припечатываю глухими словами. - Зато говна вагон, - измученно огрызается Ян. - Мы закончили? - жалит вопросом. - Тогда прибери тут. Смотреть противно, - отчитал меня Януш и ушёл. Гордо ушёл. Вновь парой слов заткнув меня за пояс. А я стою. Шмыгаю разбитым носом. И тихо ненавижу себя. Вот бы с ним просто пообщаться. Как... - Мишто явъЯн, с-сука! - зачем-то сорвался я ором сарказма на уже закрытую за Янушем дверь. Вот хрень-то! Но он услышал. Но он понял. Мне бы себя понять - было бы в тему.