инферно

buck-tick – snow white buck-tick – romance

куроо думал, что ойкава будет ему не по зубам, но нет: его зубы не встречают никакого сопротивления, когда смыкаются на теплой, сладко пахнущей шее где-то близ пульсирующей артерии. там горячая своенравная кровь, делающая ойкаву таким желанным в его глазах – за бесценок куроо ничего не нужно. не то чтобы он был любителем побегать за, но ойкава – ебаный джекпот и драгоценный трофей, отлитый из чистого золота. ради него стоило попотеть. или еще придется. он не рассчитывал на нечто подобное, знакомясь, наконец-то, с капитаном сейджо лично. наблюдать из столицы за командами из мияги всегда было весело, но видеть его едва ли не каждый день еще веселее. ойкаве, живущему здесь от силы пару месяцев, токио к лицу куда больше, чем самому куроо. он думал, что это все пустяки и манеры: ойкава выдавал полувздохи-полувзгляды налево и направо, как банкомат – чеки, и будто совершенно не задумывался о том, как это действует на окружающих. бред, конечно; все он прекрасно знал. и ему нравилось привлекать, смущать и быть чьими-то (желаниями) мыслями. ойкава никогда не желал быть просто чьим-то. и не будет, куроо это понимает, поэтому выбрасывает лишние вопросы из своей подвыпившей головы. в конце концов, он не потеряет ничего, кроме самообладания. у тетсуро полно друзей, но ойкава, переезжающий вместе с иваизуми в токио после выпуска, отгрызает львиную долю свободного времени некогда капитана некомы, занимая его собою. им вдвоем клеить девчонок по клубам было еще проще, чем по одиночке, а хаджиме тусовки на дух не переносил. куроо долгое время думал, что девушки нужны ойкаве исключительно для прикрытия своей блядогейской натуры, но нет, в сохнущих по нему барышнях он нуждался как в воздухе, пока сам умирал по какому-нибудь очередному мудозвону, наивно полагая, что от новоиспеченного друга (скорее приятеля) это удается скрывать. ойкава всегда был в кого-нибудь влюблен; куроо никогда не видел его без этой свойственной новым светлым чувствам очаровательной придури. куроо сжимает пальцами обтянутое джинсовой тканью бедро, вторую ладонь решительно опуская ойкаве на поясницу – жар его тела чувствуется даже так. места на диване в гостиной не так уж много, а рядом вообще кто-то тихо похрапывает, нажравшись чуть ли не до смерти часом ранее. из колонок все еще играет музыка, и куроо находит это довольно забавным – целовать ойкаву под заунывный трогательный медляк. ему жаль, что в их первом поцелуе он не смог распознать и запомнить, кому именно принадлежала инициатива: ойкава устало плюхнулся на диван рядом с полулежащим на нем и медленно напивающимся куроо, а тот закинул свою руку ему на плечо, притянув к себе тело почти что по инерции. пара секунд, и ойкава устраивается на куроо чуть поудобнее для себя, забираясь на диван с ногами, и поворачивает голову, чтобы что-то ему сказать. или поцеловать. или действительно тетсуро целует его первым, неважно. у куроо во рту привкус горького светлого пива, но, когда там, во рту куроо, оказывается язык ойкавы, это перестает хоть сколько-либо значить. бывший капитан сейджо целуется профессионально и чувственно, но глаза закрывает все равно словно (с чего бы это) школьница. куроо выпрямляется, чтобы дотянуться до колонок, вырубить нахрен музыку и занять полезным делом не только свои губы, но и руки, гладя, трогая и обнимая неторопливо везде, где только можно. ойкава дает понять, что сегодня куроо можно многое, тем, с каким напором давит ладонью на его шею, не позволяя отстраниться ни на миллиметр. губы у ойкавы горячие, мокрые и знающие, как заставить член куроо наливаться кровью от одного лишь пускай и безбожно страстного, но все-таки поцелуя. тоору кажется, что он пропустил что-то интересное на уроке физики в старшей школе, где-то в разделе про силу притяжения. к куроо его тянет так, что гравитации и не снилось – необоснованно, почти отчаянно и глупо, но нестерпимо сильно. так, что ойкава, олицетворение гордыни и строптивости, посылает к чертям все свои принципы, выработанные практикой правила съема и тщательно создаваемый в глазах всех, включая куроо, образ. почему он должен отказывать себе, если это взаимно. в сотни раз жарче банальной искры: это больше похоже на вспышку на солнце. куроо слышит, как ойкава сладко улыбается, и медленно целует его шею снова, с наслаждением проводит языком, оставляя на коже мокрый след, и сдерживает себя, чтобы не вгрызться острыми зубами по-настоящему. при мыслях о стонущем от боли ойкаве рука куроо на его ноге сжимается сильнее; плотные ткани раздражают, он забирается ладонями под чужую футболку, с нажимом ведя вверх по бокам и заставляя ойкаву поднять руки, чтобы поспособствовать раздеванию. тоору снова усмехается собственным мыслям, будто знает ответ на мучающий куроо вопрос, почему от него, ойкавы, нельзя оторваться. соблазнительный как адское пекло; куроо думает, что он где-то на стадии чистилища, обреченный страдать от того, что не решился на подобное ранее. тетсуро грешным делом допускает мысль о том, что ойкава такой покладистый и отзывающийся нежно на каждое прикосновение, потому что, к своему несчастью, в него влюбился. они никогда не были друзьями, их отношения последнее время балансировали на грани между взаимовыгодным сотрудничеством и побратимством во всяких грехопадениях. куроо смелеет, заваливая ойкаву на диван и нависая сверху; на напряженных руках очерчиваются мышцы. ойкава проводит по ним мокрыми от пота ладонями, сцепляя пальцы в замок на чужой шее. его волосы пахнут чем-то приторно сладким – таким, что куроо в жизни бы не стал пробовать и есть добровольно, но сейчас он еле удерживается от того, чтобы не нажраться этим сахаром до смерти. мокрыми от пота ладонями. куроо отрывается от зацеловывания рельефной груди, смотря на ойкаву исподлобья – черт его разбери, о чем он думает и чего добивается. куроо не видит в его глазах волнения, но чувствует напряжение тела под собою всей своей кожей. он надеется, что оно имеет исключительно сексуальный характер – чувства ойкавы ему ни к чему, упаси господь от такого счастья. но попросту робеть такие, как он, права не имеют. куроо убеждает себя, что подумает об этом потом, и возвращается к гладкому прессу, скользя по нему мокрыми раскрасневшимися губами. ойкава больно хватается за его волосы на затылке, заставляя вновь посмотреть на себя. – пойдем отсюда куда-нибудь, – шепотом выдыхает он, кивая головой в сторону спящего в метре от них парня. куроо берет в руки недавно скинутую с себя майку и набрасывает ее этому полутрупу на лицо, словно накрывая попугая в клетке. ойкава закатывает глаза и улыбается так по-забавному и искренне, что у куроо заходится трепетно сердце, и он снова пускается в грешные мысли – быть может, это он сам в ойкаву влюбился. это было бы вполне логично. пускай и очень некстати. джинсы с длинных ног тоору падают на пол; пряжка на брюках куроо в стоящей вокруг тишине звенит словно колокол. – тише, – чуть хмурится ойкава, вздрагивая и бегая глазами по телу напротив. – нет, это я буду говорить тебе быть тише, - куроо отвечает ему самой обаятельной ухмылкой из всего своего немалого арсенала, которым его, кажется, наградили сами черти. потрахаться по-нормальному у них явно не выйдет; куроо так и тянет стянуть с ойкавы обещание полноценного секса, но стянуть с него пока что удается только трусы. кончить можно наслаждаясь этим телом по-разному; ойкава почти осторожно запускает пальцы под резинку чужого белья, и его руки все еще мокрые. адреналин в лошадиных дозах ударяет по венам – спящий рядом парень умилительно причмокивает во сне, не обращая внимания на футболку на своей голове. куроо с ойкавой переглядываются и невольно улыбаются – первый самодовольно, второй уже попросту счастливо. ойкава топит сдавливающие горло стоны в пошлом до одури поцелуе, когда их с куроо пальцы встречаются друг с другом, обхватывая оба сочащихся смазкой члена. второй ладонью капитан сейджо обводит широкие крепкие плечи – куроо сложен идеально, эти руки, этот торс, эти невозможные рельефы и безбожно горячая кожа. он затыкает рукой ойкаве его блядский рот, когда целоваться столь развязно и мокро уже нет сил, и щедро ставит ему грубые засосы на самых видных и доступных местах – вся шея, ключицы и плечи. пальцы и член – совсем нехитрая комбинация, но у ойкавы в голове уже ничего кроме мольбы и мата, когда он двигается пальцами по двум прижатым друг к другу членам бездумно, на автомате, по чистой инерции, как велит ему слишком сильное возбуждение в крови. куроо целует его грудь, засасывая кожу до горящих следов, хотя ойкава уже горит весь целиком, благодаря и ради. он кончает со сдавленным стоном на мокрых губах, прижатых дрожащей ладонью куроо, в таком ярком оргазме, которого не испытывал уже давно, и ощущение спермы, чужой и своей, на собственной коже добивает ойкаву контрольным в голову; все, что остается - это дышать, глубоко и громко. куроо хочется вылизать пальцы ойкавы, здесь и сейчас, перепачканные, горячие и красивые. парень рядом что-то бубнит во сне, и тоору чертыхается шепотом, судорожно хватаясь за валяющееся рядом белье. мечтам куроо сбыться не суждено: он неторопливо одевается, смотря на то, как ойкава вытирает себя и свою руку его, куроо, футболкой, снятой с лица парниши. нервы нехотя перестают дребезжать, но куроо кажется, что у него все-таки кружится голова. неловкая пауза не заставляет себя долго ждать. – мне извиниться или сказать спасибо? ойкава даже майку не может надеть по-человечески – этот простой жест выглядит в его исполнении как прелюдия ко второму акту, и куроо запоздало понимает, в какой ебаный пиздец превратится его жизнь, если он сейчас же не выбросит из мыслей всю подобную дурь. – тебе застирать футболку, – в его руки прилетает грязная ткань, – и не забивать себе голову. ойкава порывается уйти, и у куроо нет никакого заготовленного текста (стрекот сверчков и перекати-поле), но он все равно зачем-то хватает того за руку, грубо и бесцеремонно дергая на себя. ладони у ойкавы снова мокрые от холодного пота. куроо с подозрением допускает мысль, что, быть может, влюблены они оба.