Цель оправдывает средства

КИРК ХАНТ Застенчиво улыбающийся Шон в смешной шапке с помпоном на фоне заснеженных кустов. Хохочущий Шон, раскинувшийся в снегу морской звездой. Задумчивый Шон, прячущий губы за краем чашки в маленькой кафешке. Растерянный Шон, жмурящий глаза от мыльной пены в ванной. Призывно смотрящий Шон, выгнувшийся в крайне развратной позе на кровати. На последней фотографии я задержал взгляд, поглаживая угол смартфона большим пальцем. Как мне нравится, когда он такой — настоящий, бесстыдный, несдержанный. Мой целиком и полностью. И как же я соскучился! Невыносимо, безумно соскучился и по его круглой аппетитной заднице, и по двум сводящим с ума ямкам на пояснице, и по нему самому — нежному, ершистому, упрямому, горячему и страстному. Вот сейчас приеду и покажу, насколько сильно скучал — заберусь под одеяло, прижмусь к тёплому расслабленному телу, обцелую и оближу с головы до ног, пока он не начнёт ёрзать подо мной и скулить жалобно, упрашивая не медлить… — Станция Шербрук. Следующая станция Монт-Ройаль. Чуть не проехал, замечтавшись! Успел выскочить из закрывающихся дверей вагона метро в последний момент. Ничего, скоро всё будет наяву. Ещё минут десять и дома. Маленькая мансарда Шона стала мне родней родительского особняка, где я провёл всё детство. Дом там, где твоё сердце. А моё, хоть находилось формально у меня в груди, всеми силами рвалось к своему истинному владельцу. Три дня Шона не видел, а кажется месяц. И выдержать ещё двое суток без него? Ну уж нет! И похрен, что «неприлично так быстро уезжать», как зудел мне папа. Если на семейном сборе я один без своей пары — то какой же он семейный?! И так долг почтительного сына выполнил: на открытии галереи современного искусства, где папа выступал спонсором, засветился, на благотворительный пасхальный аукцион сходил, рядом с отцом и братьями перед газетчиками помаячил — образ идеальной семьи поддержал. Чего ещё-то? С трудом отсидел официальный обед, выдержал светскую тусовку «нужных людей» на банкете, отбил атаку двух «перспективных» омег, да и сорвался к своему. Неперспективному, неправильному и дико упрямому омеге, что наотрез отказался провести Пасхальные каникулы в моём отчем доме. — Кирк, у тебя родители явно от меня не в восторге, давай не будем их лишний раз провоцировать, — и это Шон ещё смягчил их отношение. Я его понимал прекрасно: кому приятно, когда на тебя смотрят, как на таракана в супе? Поэтому и не настаивал. Нам обоим за глаза и за уши хватило того уик-энда, когда состоялось их знакомство. Отец, мельком оглядев Шона и пробормотав сквозь зубы, как ему приятно видеть пару сына, переключился на пилёжку мне мозга мелким лобзиком вдоль из-за перевода из университета Мантисса в полицейский колледж. Чем и занимался все выходные, с энтузиазмом, но, естественно, безуспешно — решения я не поменял. Зато на Шоне по полной оторвался папа: нет, конечно, он не позволил себе ни единого грубого слова, но каждый жест или поднятие бровей демонстрировали великомученическое терпение вынужденного общаться с простолюдином принца крови. Чего стоили его «невинные» фразы вроде: «Шон, где ты предпочитаешь отдыхать — на Багамах или в Европе? Согласись, Лазурный берег более респектабелен». Но если он думал смутить не бывавшего ни там, ни там Шона, то промахнулся: мило улыбаясь, тот ответил, что не сомневался — Ницца идеальное место для отдыха пенсионеров. Папа, тратящий кучу денег, чтобы молодо выглядеть в свои шестьдесят, чуть не позеленел от злости. В общем, выходные прошли в обстановке, приближенной к боевой, и в Монреаль из Оттавы мы с Шоном вернулись измочаленные, как после марш-броска в полной выкладке. Я боялся, что Шон болезненно воспримет негативную реакцию моих родичей, но он только сказал: «У них ещё будет время поменять своё мнение». О да, я не сомневался, что мой целеустремлённый омега многого добьётся в жизни и сумеет занять не последнюю ступеньку в социальной лестнице. И пусть родители поджимают губы, не одобряя мой выбор. Как только мы поженимся, им придётся засунуть свой великосветский снобизм куда подальше и вести себя с моим мужем уважительно, как бы они ни относились к «вопиющему мезальянсу с этим голодранцем», — дословная цитата папочки; наедине со мной он позволил себе высказаться откровенно. И тянуть с браком я больше не собирался. Обещал не торопиться и не давить на Шона, но мы живём вместе более полугода, по-моему, достаточно времени определиться — поспешным моё решение точно не назовёшь. Пока быстрым шагом шёл по пустынным ночным улицам, сжимал в кармане маленькую бархатную коробочку, представляя, как я сделаю Шону двойной сюрприз: моё возвращение раньше на два дня и кольцо. Специально выбрал скромное и с маленьким бриллиантиком, с большим Шон бы точно не надел на палец, уж я его знаю. Так-то как бы мне в лицо не швырнул, с него станется бороться за независимость до последнего. Сейчас тихо прокрадусь, поднырну к нему в кровать, отымею его хорошенько и, пока он не отошёл от оргазма, сделаю предложение. Должно сработать: Шон, удовлетворённый и расслабленный после секса, всегда мягкий и послушный, а не та независимая язва, что в остальное время. Хотя я его всяким люблю, даже когда он прячется за своей броней. Броненосец мой глупый. Я улыбался, наверное, абсолютно по-идиотски, когда, стараясь открыть дверь как можно бесшумнее, пробирался в тёмную квартиру — полвторого, Шон сто пудов десятый сон видит. И с такой же улыбкой двинул в ванную, мимолётно удивившись, что из-под двери пробивается полоска света. — Кирк? — оторопело выпялился на меня голый альфа, вытирающийся полотенцем. Моим, сука, полотенцем! И, судя по запаху, он и мылся моим шампунем. Чем ещё он пользовался моим? Ответ на поверхности, блядь! Я застыл молча. Воздух как будто выбили из лёгких. В академии, на футбольной тренировке я как-то засмотрелся на одного альфу, который позже оказался омегой, и мне прилетел с ноги мяч прямиком в морду. Вот примерно те же ощущения я испытал, стоя в ванной напротив… Этана ОʼХэллорана? Точно — он, без сомнений. Сто лет не видел и ещё бы столько же не смотрел! — А Шон… он спит уже, — спасибо за информацию! Может, расскажешь, как именно его убаюкивал и одеялко подтыкал?! Под моим взглядом Этан нервно затеребил обёрнутое вокруг пояса полотенце и передёрнул плечами — дуло ему, видать, козлу, от незакрытой двери. — Тут так получилось… Чёрт, как неудобно! Понимаешь, я не знал… Он не знал. Но Шон-то знал! Только думал, что я вернусь через два дня. Не сомневался, что меня не будет — сегодня днём мы созванивались перед банкетом, и я подтвердил, что приеду послезавтра. Сам тогда ещё не подозревал, что сорвусь так резко, меня же буквально как гнало что. Теперь понятно — что. Значит, так Шон понимает независимость? Пока я по дороге к нему представлял секс, он им занимался. Зачем в чём-то себе отказывать, если одного альфы нет рядом, можно же и с другим? Он ведь никому ничего не должен. Он же свободный человек — сколько раз Шон мне это говорил! А я, дурак, смеялся и отвечал, что его свобода вся моя. Как оказалось, не только моя. Как ни странно, ни ярости, ни ненависти я не чувствовал. Только пустоту. Огромную космическую пустоту. — Да расслабься, мне похер. Я на минутку, — пройдя мимо рефлекторно шарахнувшегося в сторону Этана, я открыл шкафчик. — Щётку забрать. Прикинь, щётку забыл, — помахав перед его лицом синей зубной щёткой, пошёл на выход. Уже в дверях, обернулся на Этана: — Шону привет передавай. Затрясло меня через пару кварталов от дома, колотило, словно в лихорадке. То ли от холода — апрель стоял нифига не тёплый, то ли от нервов. Я предпочёл считать, что от холода, и чтобы согреться, побежал по пустынным ночным улицам. «А ну-ка, зародыши человеков, бе-гом! — командовал сержант Гиббс на занятиях: — Вся дурь из башки выветрится!». Я всегда считал, что сержант очень умный мужик, но в этом он ошибся — ничего у меня не выветрилось. Хотя как может выветриться пустота? Бежал я без цели, сворачивая по улицам наугад, не следя, куда несут меня ноги, и внезапно оказался на набережной у моста Жака Картье. Это официально мост носит имя известного мореплавателя, все же его знают, как мост самоубийц. Каждый год на нём пытаются свести счёты с жизнью до полсотни человек, если верить статистике: кто-то одумывается, кого-то спасают, но примерно десятку удаётся довести начатое до конца. И дело не в том, что власти упорно отказываются поставить специальное ограждение — тот, кто хочет умереть, найдёт способ. Бег постепенно замедлялся, пока я не остановился вовсе, глядя на тёмную реку и огни над ней, раздумывая — идти ли дальше. Стоит ли подняться на мост? Вернее — есть ли у меня причина НЕ подниматься? Как жить, если единственно важный человек предал? В прошлый раз меня спасла ненависть, сейчас не осталось даже её. Ничего не осталось — всё потеряло смысл. Вибрация в кармане прервала мысли, такие же черные и ледяные, как вода передо мной. Десять пропущенных — как информировала тонкая строчка на телефоне, а я и не слышал, пока бежал: ну да, после банкета так и не переключил с виброрежима. В центре экрана улыбающееся лицо Шона. Я размахнулся и забросил телефон как можно дальше в реку, следя за полётом своего искусственного светлячка, пока он не скрылся в темноте. Даже всплеска не донеслось. Повернулся к мосту спиной и медленно побрёл прочь. В квартиру, что мы снимали с Алом на двоих, и где он теперь жил один, я попал под утро. Прошёл тихо в свою комнату, рухнул, не раздеваясь, на кровать и тут же заснул. Мозг милосердно отключился, и спал я без снов. Поднявшись ближе к полудню, рассчитывал увидеть Ала, но тот куда-то уже свалил, видимо, даже не заметив, что я ночевал по соседству. С одной стороны меня это расстроило — Алан со своим неиссякающим оптимизмом не дал бы мне долго предаваться отчаянию, но с другой — я даже порадовался, что пока не надо объяснять другу моё возвращение. Как будто бы, если не озвучивать измену Шона, её вроде как и не было. Но она была. И с этим мне предстояло как-то жить. Значит, будем жить! Да так, чтобы блядский Стоун локти обкусал по самые плечи от сожаления, что потерял такого альфу, как я! И вообще, всё, что ни делается, всё к лучшему. Намного бы больнее было, если бы это произошло, когда мы поженились и обзавелись детьми. М-м, наверняка больнее. Все омеги — шлюхи, теперь-то я это точно не забуду, значит, и впредь не придётся страдать. А ту боль, что причиняла сквозная дыра на месте сердца, переживу. Прекратив наматывать сопли на кулак, я не стал дожидаться Алана, а принял душ, позаимствовал пару шмоток из его шкафа и отправился гулять. В конце концов, у меня ещё три дня от законных каникул, а лежать мордой в стенку и оплакивать свою любовь я не собирался, как бы ни хотелось себя пожалеть. Пошёл шляться по городу, вновь доверившись ногам — куда занесут. Занесли в этот раз к Ораторию Святого Иосифа. Никогда не считал себя верующим, но, как там говорят — утопающий за соломинку хватается? Не зря же внутри сотни костылей, оставленных исцелёнными больными, выступают свидетельством чуда, вдруг, и мне поможет сердце брата Андре¹, чем чёрт не шутит? Тьфу ты, прости, господи! Я почти дошёл до храма, как заметил среди туристов на площади Ала — его кислотную куртку ни с чьей не спутаешь. Рванул было к нему, но вовремя углядел рядом с другом мистера Треверса и затормозил: не хотелось портить им свидание. Ух ты, а я даже не знал, что они уже встречаются! Но вряд ли бы они, держась за руки, обсуждали вопросы экономики. Н-да, вот так и выпадаешь из дружеской обоймы. Мы реже виделись последние несколько месяцев, чем раньше: учились уже не вместе, да и всё свободное время я проводил с Шоном, если встречались с Алом, то втроём. Может, поэтому он и не рассказал, что ему таки удалось закадрить строгого препода? Не похоже на моего друга — обычно он не скрывал свои победы. Не знаю почему, но вместо того, чтобы направиться к ступеням храма, я двинулся следом за ними, стараясь держаться за спинами прохожих. Так и тащился, как привязанный, пока они не скрылись за неприметной дверью в одном из домов. Скромная вывеска гласила: «Клуб по интересам» — и всё, никакой информации по каким же именно интересам не имелось. Прошёлся по улице туда-сюда, посмотрел на плотно зашторенные окна и не выдержал — нажал на ручку двери и вошёл. Меня любые «интересы» устроят, если они помогут отвлечься, да и любопытство гнало. — Вы к кому? — шкафоподобный секьюрити преградил мне дорогу. — К… эм, мистеру Рою Треверсу, — то, что не Ал здесь завсегдатай, а мой бывший препод, гадать не надо. Осталось только выяснить, зачем он его сюда привёл. Ответив, я попытался пройти, но не тут-то было — альфа не торопился меня пропускать, а за его спиной нарисовался второй, не уступающий первому в габаритах. И у обоих на поясах висели резиновые дубинки. Ничего себе клубешник с такой охраной! Они здесь что — опиум курят?! Или бои без правил проводят? Я даже про Шона забыл, заволновавшись, в какой криминал влез Алан: ясно же, что дело не чисто, в клубе филателистов таких бычар на входе держать не станут. — Он вас ждёт? — Конечно! Я немного опоздал, он должен был недавно пройти с моим другом, — вложив в голос максимум уверенности, я не отводил глаз от подозрительно меня осматривающего мужика, показывая, что ни капли не сомневаюсь в праве находиться внутри. Просканировав меня ещё несколько секунд взглядом, охранник потребовал мои права и, убедившись, что мне есть двадцать один, пропустил наконец. Коридор, стилизованный под средневековые катакомбы — низкие каменные своды и светильники в виде факелов, — загибался влево под небольшим углом вниз, похоже, основные помещения «интересного клуба» располагались в подвале. И это нравилось мне всё меньше и меньше. Во что же Алана втянул Треверс? Какая-то секта, не иначе. А Ал-то распиздяй ещё тот, ему чем таинственней и рисковей, тем круче. Главное, чтобы не плотно сел на наркоту. Память услужливо подкинула несколько моментов, когда Алан странно себя вёл — приходил с лихорадочно горящими глазами и сидел потом как на иголках, мыслями явно витая в облаках. Тревога за безбашенного дурака росла как на дрожжах, вот когда я пожалел, что остался без телефона — так бы смог вызвать полицию, если что. После поворота я внезапно оказался на пороге большого помещения: приглушенный свет, возвышающаяся в центре сцена, столики вокруг и закутки ниш, по левую руку стойка с краниками пива и куча бутылок на полках — обычный кабак? Но зачем такой жёсткий фэйсконтроль на входе? Или сюда заходят выпить по стаканчику знаменитости? Я огляделся по сторонам, но звёздных рож не увидел, как и Алана с Треверсом. Да и вообще народу было немного, наверное, из-за дневного времени. Лишь пара омег тусила у стойки, да в углу сидела странная парочка: альфа расположился, как и положено, на стуле, а его омега примостился прямо на полу у его ног. Хм, интересно, какая религия не позволяет на стульях сидеть? Но посторонние меня не волновали, задача стояла простая — найти Ала, вытрясти из него правду и вытащить отсюда. Или сперва вытащить, потом вытрясти — по ходу дела разберусь. Не обращая больше внимания на посетителей, я прошёл к бару и спросил у альфы-бармена, не знает ли он, где мне найти Треверса. — А ты ему кто? — бармен, выряженный как дешёвый порно-актёр: кожаные штаны и жилетка на голое тело, не скрывающая накачанного торса, не потрудился поднять глаза от протираемого салфеткой стакана. — Учусь я у него, — ляпнул первое, что в голову пришло, почти и не соврал, кстати. — Не знал, что Рой двоих… ха, учит! — смешок мне не понравился, а оценивающий взгляд так просто выбесил — так глянул, как будто уже раздел и нагнул! Взмах рукой показал куда-то в конец стойки. — Четвёртый кабинет, и поспеши, малыш, мастер не любит опозданий. — Мой малыш тебе жопу порвёт! — сука, охуел совсем! Омежки за стойкой захихикали, услышав мои слова, а этот урод в коже перекосился. — Наглый слишком? Посмотрим, каким выйдешь. — Я выйду, ты ляжешь! — пообещал скорее уже для приличия, чтоб не оставлять за ним последнее слово, не устраивать же в самом деле драку — сразу те мордовороты примчатся вышвыривать меня вон. И отправился, куда он показал. Четвёрку на двери отыскал без труда, решив войти без стука — фигли, все свои, между мной и Аланом секретов нет. Не было и не будет. Пока препирался с мудаком за стойкой, до меня дошло, что это за клуб и по каким таким интересам. Не по шахматам Треверс мастер уж точно. Поэтому морально я подготовился, но всё равно зрелище в комнате заставило меня с тихим свистом выдохнуть: — Нихуясе… Это надо было видеть. Или нет, лучше бы я на это никогда не смотрел. Потому что наблюдать, как твой лучший друг стоит в чем папа родил, привязанный за руки к крюку в потолке, а полуголый омега хлещет его плетью — зрелище не для слабонервных. Заметив меня, Треверс не завершил очередного удара и резко повернулся. — Дверь с той стороны закрыл! Быстро! — если бы я не знал, что он вёл у меня экономику, не узнал бы в разъярённом вторжением мужчине всегда выдержанного препода. — Ага, щаз! — если честно, ответил с секундной задержкой, из-за властного тона неотчётно сперва проскочило желание послушаться — вот тебе и скромный сухарь-омега! Садист-извращенец херов! На мой голос Ал открыл глаза. — Кирк? — мода какая-то пошла, уточнять у меня моё же имя! — Рой, это Кирк, мой друг, помнишь, мы вместе учились в начале года? Гнев не пропал из глаз Треверса, но лицо приняло человеческое выражение. — Ну как же — Хант, посетивший мои лекции, если не ошибаюсь, всего дважды? — сарказм так с языка ядом и капал! Посмотрим, что у него откуда закапает, если я ректору про его связь со студентом расскажу, особенно про то, как он этого студента истязает, пользуясь своим положением! — Трижды! — соврал я и перешёл в наступление: — Развяжи его! — не дожидаясь, пока он выполнит, сам метнулся к Алу. — Он тебя не покалечил? — спросил, уже отстёгивая карабины от крюка. Треверс мне не мешал, отошёл к длинному столу с разными жуткого вида приспособами, положил на него плеть и неторопливо надел рубашку. — Я так понимаю, вам надо поговорить, — застёгивая пуговицы, проговорил он. — Алан, у тебя есть пятнадцать минут. Жду тебя в баре, — не удостоив меня более даже взглядом, Треверс посмотрел на Ала, дождался от него кивка и — не вышел, нет! — удалился с высоко поднятой головой. — Мудак ты, — вот что, вместо спасибо, я услышал от друга, растирающего запястья. — Нахера влез? — Ал, но, блядь, тебе же больно! — в доказательство я провёл пальцем по красной полоске на лопатках — кожа в месте удара была горяченной. — Ну решил ты с ним замутить, доказать, что можешь кого угодно в койку затащить, но нахера так-то? Разве ЭТО стоит секса? Или чем он тебя взял, завалить на экзамене пообещал, если не согласишься? — Кирк, не всегда то, что ты видишь, является этим на самом деле. Рой знаешь, как долго отказывался встречаться из-за того, что я студент? — Ал начал одеваться, пока говорил. — Измором только взять удалось. Я его люблю, и он меня тоже. — Нормальная у вас любовь! — всегда неприятно чувствовать себя дураком, а именно им я и начинал себя ощущать. — Такая, как есть! — А мне почему не сказал? — вот это реально меня задевало, пожалуй, больше всего остального. — С каких пор у тебя есть от меня секреты?! — Ну, а как ты себе представляешь? Вот пришёл бы к вам с Шоном и такой с порога: бля-я, меня сегодня так классно выпороли, дайте-ка, ребята, подушку, а то сидеть на твёрдом не могу! Так, что ли? — Тебе это действительно нравится? — уточнил на всякий случай, уже зная, каким будет ответ — только сейчас до меня дошло, что Алан никогда не сделал бы ничего, к чему его принуждали насильно. — Да, — он вздохнул и присел на большую кровать у стены. — Я с Роем спокойнее стал, взрослее, может. Не знаю, как объяснить, но он даёт мне цель, наполняет мою жизнь смыслом. Мне не нужно напиваться и пробовать всё, что можно и нельзя, чтобы улететь — я с ним летаю. Понимаешь? — Понимаю, — кивнул, хотя нихера уже не понимал в этом мире, и тоже сел рядом. — Прости. Ты прав, я — мудак. — Это ты извини, что не рассказал про Роя раньше, — Ал хитро ухмыльнулся: — Не хотел идею Шону подавать, ты вряд ли бы за неё меня поблагодарил. Хотя… — ухмылка стала шире, — может, тебя бы и впёрло, если бы он тебя… — Я с ним расстался, — прервал, пока он не развил свою мысль — мне точно не понравится, если меня будут бить. А вот сам бы, может, и не отказался отшлёпать кое-кого. Да только раньше надо было… а теперь хоть сдохни от сожалений и тоски, ничего не изменить. — Всё в прошлом. — Ого! Когда успели-то? Ты ж у родаков должен был быть. Из-за этого Шон взбрыкнул? Твой папаня что-то отмочил? — Не он. И я выложил Алу всё. В пятнадцать минут мы, конечно, не уложились. Поэтому продолжили говорить уже в баре. Ал на минуту подошёл к Треверсу, получил от него кивок на свою просьбу, поцеловал руку — я продолжал тихо охуевать от их манеры общения, — и мы уселись за один из столиков. Поймав задумчивый взгляд бармена, я не удержался и показал ему средний палец, он с презрительной миной отвернулся к бутылкам, ну и ладно, всё равно пить ничего не собирался — верняк в стакан бы мне плюнул. Ал хмыкнул на мою демонстрацию и вернулся к незаконченному разговору: — Тебе не кажется, что ты поступил, как в дешёвой мелодраме? Пришёл, не пойми что увидел, всё решил за всех: «Ах, моя жизнь кончена!» — и побежал топиться? Вспомнив свои мысли у моста, я заржал — Ал, как всегда, зрил в корень и смог найти нужные слова. Какой только хрени не напридумываешь под влиянием момента — весь суицидальный бред из головы к утру вышел. Но факт измены остался. И пустота в груди тянула по-прежнему холодом. — А что мне ещё оставалось думать? Топиться не буду, не боись! Кстати, тебе Шон не звонил? — Неа, я, когда с Роем, телефон отключаю. А мы со вчерашнего вечера не расставались. — Так тебя дома, что ли, не было? — то-то я удивлялся, что соня-Ал в выходные из кровати раньше обеда вылез. — Больше скажу — и сегодня не будет. Рой пообещал все каникулы со мной быть. — Слушай, а вы истинные или?.. — Или, — отрезал Ал. — Мне пофиг, я знаю, что он — именно тот, кто мне нужен. — А ты ему? — Куда ж он от меня денется? — Алан, улыбаясь, повернулся в сторону барной стойки. Треверс, потягивающий что-то из высокого бокала, почувствовал, что на него смотрят, обернулся и улыбнулся в ответ, с такой любовью глядя на своего альфу, что я в очередной раз охренел от его метаморфоз: то неприступный преподаватель, то весь из себя такой Дом-передом, то, гляньте — милый влюблённый омега. — По-моему, вы все же истинные, — пробормотал я, отводя взгляд от Треверса, почему-то неприкрытая любовь в его глазах смутила меня сильнее того, что видел в приват-комнате. — Говорю ж, мне плевать. Хотя моя метка у него уже вторую неделю не сходит, — похвастался Ал. — Ты его пометил?! Ну ты дал! — Дал и взял, — он рассмеялся. — Скоро народ начнёт подтягиваться, будет шоу, хочешь посмотреть? Это красиво, честно. Мы всё равно уже не продолжим, так что ты не помешаешь, не думай. — Не, хватит с меня на сегодня впечатлений. Мне ещё переварить надо, что мой лучший друг мазохист. То-то от моих кулаков так хреново уворачивался всегда, а я и не сообразил, что ты тащишься, когда бьют. — Чтоб ты понимал, — беззлобно заметил Ал. — Это другое совсем и боль другая. — Поверю вам на слово, фон Захер-Мазох! — тут же я получил болезненный тычок в рёбра, мы оба заржали и дальше трепались как обычно — легко и на одной волне. Попрощавшись с Аланом и Треверсом, мы даже пожали друг другу руки, я покинул «клуб по интересам». Тянуло выпить, вернее, безобразно нажраться и набить кому-нибудь морду. Не потому, что не принял выбор Ала — за него я искренне радовался: не понимал, врать не буду, но что он счастлив, не сомневался. А это самое главное. Но теперь, когда перестал волноваться за друга, меня вновь накрыла тоска и обида на Шона. «Не всегда то, что ты видишь, является этим на самом деле», — хорошие слова, правильные, разве я не убедился в них сегодня? Может, вчера тоже увидел не то, что есть? А хули тут ещё видеть?! Размышлял над этим и так, и этак, пока сидел в Макдональдсе и уплетал гамбургер и картошку — всегда от нервяка на хавчик тянет, а я не завтракал, да и вчера почти не ужинал — что там, на банкете за еда, тарталетки какие-то смешные. После еды настроение пришло почти в норму, и я решил: так и быть, когда Шон приползёт на коленях просить прощения, не сразу отправлю его в нокаут и переступлю через бесчувственное тело, а послушаю, что он примется лепетать в оправдание. И только потом холодно скажу, что увижусь с ним ещё раз в единственном случае — если все остальные шлюхи окажутся занятыми. План был хорош, осталось дождаться ползущего Шона. Что, правда, представлялось мне крайне маловероятным — но можно же помечтать? По пути домой я купил себе новый смартфон и пива, решив провести вечер в обществе боевиков по компу, пиццы и пустеющих бутылок. И ошибся. И в отношении вечера, и в отношении того, что Шон никогда не сделает первый шаг. Он сидел на лестнице у дверей квартиры, уткнув лицо в ладони, и от звука открывающихся дверей лифта поднял голову. Бледное несчастное лицо озарилось сперва надеждой, а после радостью. Приготовившись к морю слез и отчаянных просьб, эгоистично торжествуя в душе и упиваясь грядущей местью, я остановился напротив него и посмотрел сверху вниз. Шон вскочил на ноги. — Сволочь! Дерьма кусок! Я все больницы обзвонил, все морги обошёл, даже родителям твоим позвонил! Дубина бесчувственная! Как ты мог?! Интересный у него способ просить прощения! Так мало того, что орал на меня, так ещё и набросился с кулаками, а они у него хоть и мелкие, но острые. И бить его неплохо научили в академии на мою голову. — Эй! Ты совсем?! — держа пакет с пивом в одной руке, другой я пытался удержать мелкую фурию на безопасном расстоянии, но ногами он все равно меня доставал. — Ты мне изменил! — Нет! — Шон даже перестал рыпаться, чтоб ударить побольнее. — Ты вообще идиот такое думать? Как я могу тебе изменить?! — Жопой, бля! — рявкнул раздражённо на него. — Этан вчера в ванной что делал? — Просто мылся! — фиалковые глаза заполыхали праведным возмущением — конечно, факт помывки постороннего альфы в нашей ванной меня не должен был напрячь ни разу. — После чего?! — моим рыком, наверное, детей можно было пугать, но Шон не впечатлился. — После дороги, — он пожал плечами и вновь принялся лягаться. — Он! Просто! Мылся! — каждый выкрик сопровождался очередным пинком — ходить мне завтра с синими ногами. — А ты что решил?! Имбецил! Амёба одноклеточная! Ещё мне что-то о доверии втирал! — Шон так искренне кипел от негодования, что моя уверенность в его измене пошатнулась. — Этан приехал вчера поздно вечером в увольнительную на сутки, Монреаль хотел посмотреть, со мной повидаться! Что значит слово «друг», ты хоть немного понимаешь?! А денег у него, между прочим, лишних нет! Не повезло ему с богатенькими родителями! — А какого хера ты вообще с ним общался после академии? А?! — я тоже орал во весь голос, даже не пытаясь сдержаться. — Альфа-перевёртыш херов! — Да потому что он мой друг! — Нельзя это в квартире решить?! — сосед с недовольным лицом выглянул на площадку. — Разорались, как коты мартовские! — Простите-извините, — пробормотали мы с Шоном одновременно и шустро юркнули за дверь. Внутри как-то уже расхотелось ругаться на повышенных тонах, мы протопали в кухню, и пока я загружал пиво в холодильник, Шон привалился рядом плечом на белый угол. — Кирк, ты меня так напугал. Я не знал, что и подумать, когда Этан меня разбудил и рассказал… А ты не брал телефон! И Алан не брал! И никто не знал, где ты, — он по-детски шмыгнул носом, и у меня сердце зашлось от жалости — он ведь такой хрупкий, мой омега, хоть и носит на себе тяжёлую броню, но под ней ранимый и беззащитный. — Мне надо было тебе рассказать о приезде Этана, он сам не знал, удастся ли ему вырваться, но ты бы напридумывал себе всякого и извёлся. Я же знал, что тебе у родителей и так непросто. Вот и решил… — он замолчал и вздохнул. — Прости. И только, когда воздух тёплым дуновением коснулся щеки, до меня дошло, что от Шона пахнет по-прежнему влажной листвой, нотами фиалки, лёгкой древесной горчинкой и немного взятыми от меня оттенками лимона и лаванды. Если бы он переспал с Этаном, то и запах стал бы другим. Как же Ал оказался прав, когда говорил: «Не пойми что увидел, всё за всех решил». А ведь решать надо вдвоём с Шоном, мы же пара! Почему я с ним не поговорил сразу? — Шо-он, я ревнивый придурок. — Я знаю, — он прижался ко мне и обнял, пряча лицо у меня на плече. — Но я тебя люблю. Очень люблю. Шон ни разу не говорил мне про любовь, я её ощущал, видел, но до этого дня не слышал выраженной в словах. И его признание, сделанное тихим голосом, словно он стеснялся своих чувств, будто давал мне в руки против себя самое мощное смертоносное оружие, помогло мне понять, насколько он боялся меня потерять. Цеплялся за свою независимость, живя в страхе, что останется один. Я множество раз повторял ему «люблю», но сейчас промолчал. Горло сжало спазмом. Я только держал Шона в объятиях и прижимал к себе, чувствуя двойной стук наших сердец. Моё снова было на месте, заполнив горячим биением пустоту в груди. О чем я думал, когда собрался жить без Шона? Разве можно жить без сердца? — Хочу, чтобы все знали, что я твой, — Шон немного отстранился и посмотрел в глаза. — Хочу носить твою метку, — он дёрнул за ворот, обнажая шею. — Кирк, пожалуйста, — я не шевелился, и пальцы, удерживающие ткань, задрожали. — Если ты не… Он не успел договорить, я уже прижался губами к коже, поцеловал доверчиво подставленное горло, обласкал языком линию кадыка и лишь потом сомкнул зубы на изгибе плеча. Шон вздрогнул, его руки на моих боках сжались крепче. «Твой», — выдохнул, когда я оторвался, и впился поцелуем, слизывая с моих губ собственную кровь. Мой. — Надо остановить, — тонкий красный ручеёк побежал под рубашку. — Но сперва — сделай то же самое для меня. А потом мы сидели на бортике ванны, одновременно держали друг другу смоченные перекисью ватные диски у ранок и вновь целовались, смешивая нашу кровь в поцелуе, не в силах оторваться, будто не виделись год. — Теперь, когда каждый альфа будет чувствовать, что я занят, ты перестанешь меня ревновать? — спросил Шон, когда я принялся раздевать его, убедившись, что укус больше не кровоточит. В его глазах крупными буквами светилось: «Для меня во всём мире существуешь только ты», но всё равно я ответил: — Я всегда буду тебя ревновать. Даже когда тебе исполнится сто лет! Он рассмеялся довольно. — Ревнуй! Только не уходи. — Куда же я уйду от любимого мужа и восьмерых детишек? — Скольких детишек?! Ты сдурел?! — Насчёт мужа возражений нет? Отлично! — я подхватил Шона на руки и поволок в спальню. — А детишек… Я тебе сейчас покажу, как они делаются! Их количество, так и быть, потом обсудим. И показывал до тех пор, пока сосед не застучал в стену с криками, что у него картины падают, а март уже две недели как прошёл! Вот зануда, дался ему этот март! Ну и что, что прошёл? У нас с Шоном теперь будет вечный март! Хотя ничего вечного не бывает — через несколько часов охуительнейшего во всех смыслах секс-марафона эта мысль по закону «ложки дегтя» пришла в мою дурную башку и не давала уснуть. Глядя в неверном свете уличных фонарей на спящего Шона, на его счастливое расслабленное лицо, слушая наше дыхание, я думал о том, что никакая истинность, метка, кольцо или договоры-обещания-клятвы не гарантируют любви до гроба. Разве только в романах. В детстве — мне было лет десять-двенадцать, вряд ли больше, — попалась в руки книга про Джека-Соломинку². Нашел в библиотеке, в разделе «Детская литература». Название сперва не приглянулось: что за имя для главного героя — «Соломинка»? Разве так зовут рыцарей? Но изображение замка и стрел на обложке подтолкнули открыть первую страницу. Я прочёл книгу в тот же день, как принес домой. История средневекового бунтаря за права простого народа. Без хэппи-энда. Король, пообещав свободу, предал Джека-Соломинку — его сперва пытали, а потом казнили. Возлюбленного Джека, выданного замуж против воли, конечно же за главного злодея, ждал суд. В зависимости от ответа: какой рукой он открыл дверь Джеку, пуская в свой дом, ему бы отрубили либо правую, либо левую. Надо же, имя омеги выпало из памяти, а его ответ я запомнил. Стоя перед палачом, он прокричал ему в лицо: «Я любил Джека так же сильно, как ненавидел своего мужа, и распахнул перед ним дверь обеими руками!». Нет, руки у него остались — все же помиловали в последний момент. Его убили чуть позже, при покушении на жизнь короля — отчаянная попытка возмездия не удалась. Вот такая детская книжка. Почему именно её я вспомнил, лёжа без сна? А не сотни других придуманных историй с красивой концовкой «жили долго и счастливо»? Может быть потому, что если любить, то только так — распахивая и двери, и сердце для любимого настежь обеими руками, и неважно, что ждёт дальше? Как бы больно ни было потом, любовь того стоит. Даже если ей не суждено быть вечной.