Все, чего мы ждем

Снег шел уже несколько дней. Как будто его и раньше было мало — но нет, облака затянули все небо и извергали из себя такое количество белых хлопьев, что Санса думала: это невероятно, это просто не должно быть так. Слишком много даже для твердыни Винтерфелла, которая стояла тысячи лет и простоит еще столько же, с милостью богов или без нее. Слуги шептались, что лишь чудо удерживает новую хлипкую крышу Великого Чертога от обрушения под заледеневшими пластами снега со льдом, и что праздник имянаречения леди Сансы, пожалуй, пройдет без гостей — те не смогут пробиться через буран. Дороги чистили каждое утро, но заметало их практически мгновенно, и вороны прилетали изредка и полумертвые от холода. Когда-то снег Сансе нравился, и предстоящая зима не пугала, а скорее восхищала и завораживала. Воспоминания об играх в заснеженном дворе Орлиного гнезда таяли где-то на границах ее памяти, превращались в талую воду слез. Робина, глупого и избалованного, ей по-прежнему было жаль. Ее не было рядом, когда он умер, когда Петир Бейлиш убил его. Потом не стало и самого Петира. Почти все умерли, когда ее не было рядом, а впрочем если и была — что от нее толку? Отец и мать, тетка, брат, сестра, септа Мордейн и сир Родрик, конюхи и служанки, стражники и оруженосцы. И никому, никому она не смогла помочь. Бесполезное существо, пташка, как называл ее Сандор Клиган, — и он тоже умер, говорят, и кости его гниют в безвестной стороне. И отчий дом стал другим — пустым и гулким, будто весь превратился в склеп, по которому гуляют ветра и бродят призраки. Остался только Джон, но он теперь все равно что мертвец в человеческом обличье. Санса предпочла бы, чтобы Джон умер, а Робб остался жив. Чтобы Бран не ушел за Стену, где его не отыскать. Чтобы маленький Рикон не заявил с недетской твердостью, что его место там, где не столь много призраков, и не уехал бы с толстяком Мандерли, покинув ее. Джон не позволил ей удержать Рикона, оправдывая это тем, что дом Мандерли — лучшее место для ребенка долгой зимой. Что ей было до этих слов?.. Однако когда Джон не пожелал видеть Теона Грейджоя в Винтерфелле ни дня, Санса неожиданно проявила твердость. Теон не был маленьким мальчиком, холод и недостаток пищи теперь были ему нипочем. И даже несмотря на то, что Бран и Рикон оказались живы, Север не простил его. Места на Стене Теону не было, как не было и на Пайке, и кто-то должен был подать ему руку — так, как подал он ей когда-то. Теон все еще едва говорил и редко поднимал глаза на собеседника, но Санса не могла остаться совсем одна среди людей, которых не знала, в доме, который перестроили и изменили до неузнаваемости. Теон вернулся в Винтерфелл как залог дружбы с Железными островами, добровольно, и большую часть времени проводил в богороще. Им с Сансой не было нужды говорить друг с другом — они остались живы, и это было главным. Теон казался щитом, защищающим ее от равнодушия Джона и всего мира. Ему было не плевать, жива она или мертва. Близость Теона наполняла душу подобием спокойствия, хоть благодаря этому половина разговоров с Джоном и заканчивалaсь ссорой.

***

Впрочем, если бы не Джон, кто знает, отнеслась бы новая королева столь благосклонно к последним потомкам Эддарда Старка? А она действительно была добра — предложила Сансе выбор: вернуться к старому мужу, Тириону, в чьих венах тоже, как выяснилось, текла благороднейшая кровь Безумного Короля, или взять нового. И это была единственная доброта, которой Санса была достойна. Дочь предателя и изменника — при любом раскладе, даже будучи хозяйкой Севера. В этот раз Санса не была ребенком — во всяком случае, годами. Она пыталась возражать, она просила личной аудиенции, она объясняла, что Джон не захочет ее, а она не захочет его, и что Дейенерис, будучи женщиной, может понять это. Она говорила о передышке, которую все они заслужили. — Мне было тринадцать, когда родной брат продал меня дотракийскому кхалу, — сказала тогда королева. На ее лице не было ненависти или раздражения — только вежливая улыбка, и все же Санса отшатнулась, как от удара. — Он брал меня так больно, что я кричала каждую ночь. Потом я потеряла ребенка. Никто не щадил мое тело, леди Санса, и никто не щадил мою душу. Мои родители и старший брат погибли, и у меня никогда не было возможности насладиться их родственной близостью, пока они были живы. Мое детство прошло в скитаниях, мы просили милостыню и побирались, как нищие. Не жалуйтесь на свою долю и не ждите от меня милосердия, потому что это — все милосердие, которое я могу предложить. Зима пришла, и ваш союз нужен не мне — Вестеросу. Зачните наследника, и однажды он сядет на Железный трон, если только этого не сделает наследник Тириона. Потом вы вольны делать то, что пожелаете. Джон дал согласие. Он понимает свой долг. Сансе пришлось сдаться. Втайне она знала, что выбрала Джона не из нелюбви к Тириону (в сравнении с Рамси тот выглядел великолепным супругом), а напротив, из детского, мелочного желания насолить самому Джону. Он не хотел этого так же, как и она, пусть его нежелание и выражалось лишь безупречной учтивостью и ледяным взглядом. Тирион остался почти самим собой, и был участлив к ней. Он заслужил другую жену — любящую и нежную. Все думали, что он возьмет в жены Дейенерис, но та не пожелала нового супруга, и тем более — брата. Конечно, Джон не возражал, ему наверняка было наплевать на то, что с ним происходило. Когда они встретились снова после ее побега из Винтерфелла, он, казалось, горел, был одержим местью, и люди шли за ним, как будто он стал новым Королем Севера. Но, одержав победу над войском Болтонов, он словно свернулся внутрь себя. Будто огня, которым одарила Мелисандра, спасая ему жизнь, хватило только на это. Джон, к которому не прилипает ни грязь, ни почести, ни печаль. Кажется, что у него нет чувств — замерзли за Стеной, вытекли вместе с кровью, когда собственные братья предали его и истыкали клинками. Даже весть о том, что вместо незаконнорожденного сына он оказался Таргариеном по крови, казалось, оставила его равнодушным. Долгие месяцы люди и драконы, прилетевшие с юга, сражались с Иными, объединившись перед ликом общего врага — однако как только Джон проткнул мечом сердце Болтонского Бастарда, его собственное сердце, казалось, заледенело. Он обнимал Сансу, как сестру, улыбался ей, и, кажется, был по-настоящему рад видеть Рикона. Он поцеловал ее в губы, когда их поженили в богороще Винтерфелла. Но его равнодушие, спрятанное под напускной приветливостью, было даже обидным. Удивительно, что Санса, чье сердце после бесконечной череды потерь огрубело, почувствовала хотя бы это.

***

Но было и еще кое-что. «Твой брат поднялся в Ночном Дозоре, стал большим человеком», — говорил Рамси, желая ее уязвить. Тогда на пару бесконечных секунд ей показалось, что ничто не способно уязвить ее больше. Оказалось, может: необходимость делить ложе не только с Джоном, но и с его лютоволком. Призрак, белый, как покрывающий землю снег, ложился между ними, и Санса знала, что Джон не прикоснется к ней. Это должно было успокаивать. Вместо этого она думала о другом: его лютоволк был жив, а ее — мертв. Иногда, дождавшись, пока дыхание Джона не станет тихим и размеренным, Санса часами гладила чужого лютоволка. Если прикрыть глаза, то можно представить, что это Леди лежит рядом и жарко дышит ей в плечо. Их запахи были похожи, и мех, не по цвету, но по ощущениям, был тот же. Иногда в такие ночи Санса думала, что так и не простила отца. Иногда ей казалось, что она недостаточно плакала по родителям и Роббу, потому что все ее слезы были выплаканы после казни Леди. Иногда она мечтала, что каким-то образом отец отпустил ее лютоволчицу на волю. Однажды она вернется. Вернется, и тогда все непременно будет хорошо. Иногда Сансе казалось, что все, что случилось с ней, было платой за тот давний грех, когда она солгала Роберту Баратеону, не защитила сестру. Теперь Санса была слаба, и никогда не наберется достаточно сил. Заложница в собственном доме, королева Севера без королевства. Иногда ей приходило в голову, что Джон берет в постель лютоволка для того, чтобы она не чувствовала себя такой потерянной и несчастной. Как будто он знал ее тайные мысли и жалел ту, что когда-то была его единокровной сестрой. Ночи становились все холоднее и дольше, а Джон так ни разу ее и не тронул.