Enjoy your fucking stay

Очень темно. Его ступни растворяются во тьме, куда-то пропадают с глаз долой. Липкая земля окружает ноги, кажется, что на влажное потеющее тело надета мокрая одежда, но изнутри слишком жарко: не то температура, не то волнение. Темно, темно, очень страшно, сердце бьется как птица в закрытой клетке, разбивает в кровь крылья и тонкую крошечную грудь о деревянные решетки. Ноги разъезжаются в грязи, но ему надо найти что-то невероятно важное, кажется, что все вокруг передвигается само, деревья встают из земли и уходят со своего места, оставляют его одного; смотреть им здесь явно не на что: молодой паренек, подавал такие надежды, а идет под откос. Позор. Безответственность. Лучше бы научился играть на гитаре. Он не пьян, он почти уверен, что ничего не пил перед тем, как сделать самую глупую ошибку в своей жизни; искушение – венец, основа всех грехов, кажется ему секирой, его конфеткой; в детстве он очень любил конфеты. Он ведь молод, всего двадцать пять, кажется, это было недавно: праздник, девушка, друзья, хлопушки; он никогда не любил хлопушки – всегда вздрагивает от их хлопка. Ему кажется, что одна огромная усмехающаяся хлопушка выглядывает из-за высокого раскидистого дуба рядом с домом. Дом. Вот он, нашелся в лесах, почти три километра пешком от дороги; компас всегда указывает на север, пришлось взять его с собой – пусть указывает путь. Он идет на светлые стены, которые в темноте видно издалека, они впитывали в себя свет весь солнечный день, они покрашены серой или белой краской; они скрывают в себе что-то. Дверь открыта, он не подозревает ничего, но дверь же не должна быть открыта? Почему она открыта? Почему дверь этого дома открыта? Желание помочь – благими намерениями вымощена дорога в ад - тянет его зайти внутрь. Его ждали? Нет, это невозможно. Все подстроено, так нелепо, так очевидно. Желание, желание узнать, он всегда был первым на всех соревнованиях, пока глупо не сорвал себе лодыжку, он не может проиграть и здесь. Не растянулся перед занятиями, не разогрел мышцы, тогда было безумно больно, а теперь будет еще больнее. Но он не знает, не знает, как может быть больно, он заходит, дом пахнет деревом, пылью, но больше – сталью. Кровь пахнет как сталь, только кровь так может пахнуть. Запах ударяет в нос сразу со входа, резкий, яркий, ощутимый, как поток раскаленного воздуха. Он стоит ошеломленный, будто ожидает удара или какой-то встречи, но никто, никто его не встречает, кроме его собственной глупости. Она выглядывает изо всех темных углов, куда не попадает свет луны, она показывает на него пальцем и смеется, глумливо, тихо, думает, что ее не слышно. Словно дьявольские отродья стерегут его. Но он слышит, он знает, что делает что-то ужасно глупое, но не может остановиться, никогда не мог. О, лестница, за дверью в подвал что-то происходит, там слышно странные звуки. Он входит, старается не шуметь, не подозревая, что отпечатки уже остались на дверной ручке, говоря громче всяких слов; он ведь успевает на нее посмотреть, зацепить взглядом: бронзовая старая ручка, почему-то ему кажется, что он может даже посчитать количество линий на своем отпечатке. Когда он спускается вниз, видит другой мир. Почему этот мир такой другой? Почему в нем столько неживого? Он уже ни на что другое не может смотреть. Черный, черный, светло-серый, коричневый и красный. Много красного, целое море, пятно расползается во все стороны, неудачный штрих, неаккуратная клякса на полу, густая, почти бордовая в тусклом свете какой-то лампочки, свисающей с потолка. Озеро, океан крови, откуда ее столько в человеке? Кол, в середине девушки воткнута деревянная игла точно по ее размеру, она – бабочка, красива, была когда-то невозможно красива, оказалась с пробитой грудью, ее прижимает земное притяжение к полу подвала. Кол воткнут между ребер – он хотел, чтобы бабочка была на своем месте, на специальном для нее приготовленном месте. Он был в ярости, когда проткнул бабочку с такой силой. Он вовсе не хотел ее повредить так сильно, чтобы легкие сдулись, а она превратились в непонятно что; не хотел, чтобы сердце было раздавлено насквозь огромной балкой. Порезы, порезы, девушка-бабочка лежит раздета, ноги раздвинуты, а между ними цветок – тоже красный, вывернут и разворочен изнутри, ее крылья отделены от нее – плечи раздроблены, кожа свисает лоскутьями с плеч, как будто выпускное платье. Она его уже никогда не наденет. Предплечья лежат отдельно, завернуты плотно в веревку, будто вяленое мясо; кому вообще нравится вяленое мясо? Он хотел их сохранить и оставить на потом, нельзя, чтобы вся кровь вытекла из отделенного предплечья, мясу нужен сок. Рядом с предплечьями лежат кисти. Куда делась остальная часть крыльев бабочки? Где они? Где локти? Пальцы сведены судорогой и скрючены, они уже никогда не станут такими легкими и подвижными, какими были, никогда не смогут играть на пианино или набирать текст о любви. На одном из пальцев тускло светится среди красного золото – обручальное кольцо, красивое, дорогое, с бриллиантом. Бабочка всем рассказывала о своем бриллианте, горделиво. Но больше обидно за глаза. Он подходит ближе, его тошнит от этого вида, пот льется градом, как роса с листьев. Когда его трясет, капли падают быстрее, соскальзывают под пропотевшую одежду. Так обидно за глаза бабочки. Они были голубые, прекрасные голубые глаза, глубже, чем чертово небо, осмысленнее, небо с ними бы не сравнилось. На лице бабочки сияют два черно-красных высохших и опухших провала, розовое мясо начинает раздуваться внутри, бабочка больше никогда не сможет увидеть цветы; ничего не сможет увидеть. Переносица раздавлена и впала внутрь, ее как бы нет, два красных провала соединены между друг другом мостом из сломанных черепных костей. Он не выдерживает: ему тяжело дышать, спазмы, скручивает пополам, гнойный и кислый запах трупа пробирается куда-то внутрь. Глубже, глубже, глубже, глубже. – Джейсон, – его окликает кто-то за спиной, как, зараза, доставучая хлопушка. Неожиданно. Он вздрагивает от этого голоса; он никогда не любил хлопушки. – Джейсон, смотри, что же ты наделал? – повторяет хлопушка. Он поворачивается и видит человека – дьявольское орудие – слишком поздно, чтобы что-то сделать. Он успевает увидеть его лицо; черт, черт, черт, блять! Произошел мощный и болезненный толчок, посреди тьмы вдруг вырос и лопнул яркий белый шар света, отчего Джейсон дернулся грудью наверх и сделал резкий глубокий вдох, как выброшенная на берег рыба. Его пересохшие пухлые губы моментально потрескались, выступила кровь. Все тело будто налилось раскаленной лавой, Джейсону казалось, что его кожа стремилась разорваться изнутри. Он закашлял и попробовал пошевелить руками или ногами, но что-то их стягивало туго и сильно, в разведенном состоянии. По ощущениям, это были кандалы, хотя он подозревал где-то на краю сознания, что в его веке никто не использует подобное, но почему-то же он оказался в аду, хотя Судный день казался таким же нереальным? Что с ним? Что с его конечностями? – Очнулся, – он услышал суету и голоса, – очнулся, блять, позовите Денниса и Эрнхардта! – Он так орет, будто сейчас отъедет. – Да бог с тобой, сплюнь. Еще не хватало нам такой ответственности. За этими отбросами следят, нам потом предъявят еще. – А че у него глаза такие воспаленные? Джейсон быстро дышал, пытаясь справится с сильнейшей пани,,кой, стараясь заставить себя прислушиваться к голосам людей, которые явно не были дьявольскими порождениями, а английский явно не был похож на латынь. Почему-то мысль о вратах ада, дышащих ему в спину, не оставляла. Наверное, из-за боли и путаницы в мыслях. Послышался звук открытия замков железной двери, сопровождающийся писком какого-то девайса, а затем шаги. Шаги легко приблизились к нему, кто-то устало вздохнул. Джейсон, все еще не открывая глаза, повел головой вправо, надеясь как-то понять, стоит ли кто-то рядом. Рядом на самом деле стоял человек. – Меня зовут доктор Алек Эрнхардт и я ваш будущий лечащий врач на ближайшие… на ближайший срок, – голос принадлежал явно пожилому человеку, но был довольно уверенный и спокойный, что всем всегда внушало доверие, – вы находитесь в психиатрической лечебнице Рук для душевнобольных преступников. Качество вашего прибывания здесь вы определяете сами, мистер Броди, своим поведением и соблюдением правил. Я надеюсь на ваше сотрудничество. Увы, юридический долг меня обязывает все это сказать вам сразу, когда вы приедете в себя, хотя я против такой практики, но куда мне против нашей законодательной системы? Если вы меня понимаете, кивните, пожалуйста. Джейсон, вместо того, чтобы кивнуть, помотал из стороны в сторону. Что?! Какая психиатрическая лечебница? Доктор замолк и снова вздохнул. Он понял, что их новенький пациент будет весьма болезненно вливаться в свой срок отбывания в тюрьме-клинике. – Джейсон, мне нужно, чтобы вы кивнули или подтвердили, что понимаете, что я вам говорю, – повторил доктор. Броди напрягся, но не смог вымолвить и слова, просто кивнул головой. Он еще ничего не понимал. – Вы зафиксировали согласие пациента? – Эрнхардт обратился к старшему санитару, который держал в руках диктофон, и к его главному помощнику. – Старший санитар психиатрической лечебницы Рук, Деннис Роджерс, подтверждаю. – Санитар психиатрической лечебницы Рук, Карлос Мендоса, подтверждаю. Эрнхард потер ладони и заключил: – Пациент номер один-девять-восемь-семь, на третий день прибывания без сознания очнулся, физическое состояние стабильное, однако, присутствуют признаки аллергической реакции на некоторые препараты, а также... согласился следовать инструкциям. Планируется проведение медицинского осмотра и подготовки для распределения, назначение новых препаратов. Главный врач психиатрической лечебницы Рук, доктор Алек Эрнхардт. Как только все формальности были выполнены, Деннис сразу же выключил диктофон и сунул его в руки доктору, а сам подошел к кровати пациента вместе со своим помощником. Он положил на небольшой столик железный поднос, на него шприцы, раствор для капельницы, стерилизационные средства. В палате сразу запахло спиртом и типичным для больниц неживым запахом стерильности. Доктор спрятал диктофон в карман белого халата и похлопал по нему рукой. – Что? – Джейсон, слушавший все это со стороны, не понимал, что происходит, поэтому разлепил кровоточащие губы и подал голос, – пациент? Преступник? Эрнхардт покачал головой и махнул Карлосу рукой. – Закрой шторы, пожалуйста, он не может открыть глаза. Карлос поспешил исполнить указания и вскоре под закрытыми веками Джейсона перестал раздуваться яркий белый шар, немилосердно долбящий ему по мозгам. Он понемногу поднимал ресницы и, затем, проморгавшись, прищурился и увидел происходящее. Он находился в небольшой квадратной белой комнатке, в потолок которой, вместо лампы, были вделаны безопасные световые ленты. Почему-то это напрягло Джейсона. И первое, что бросилось ему в глаза: стоящий прямо над ним пожилой доктор в белом халате и с бейджиком, как его… Эрнард? Эрард? А, «Алек Эрнхардт», сообщал бейджик. Доктор был похож скорее на жнеца смерти со своими синяками под глазами и обтянутым кожей черепом. Ни грамма какого-либо жира, не то что лишнего, он был ходячим сутулым скелетом. Кожа его лица была сморщенная и сухая, но светлые глаза казались вполне адекватными и смотрели на него изучающе. Вкупе с седой непонятной прической его вид был просто убойным. Джейсон кашлянул и вопросительно поднял брови. – Кажется, понадобятся противоаллергические, – пробормотал доктор, хмурясь. Потом он достал из кармана одноразовые перчатки, выверенными быстрыми движениями надел их и наклонился к сконфуженному Джейсону, – мне нужно тебя осмотреть, это не займет много времени, но я буду признателен, если ты не станешь дергаться. Броди, замерев на секунду, все-таки решил кивнуть и позволил к себе прикоснуться. Пока доктор отгибал его веки и заглядывал в опухшие покрасневшие глаза, он заговорил: – Мистер Эрнхардт, я не понимаю, что я здесь делаю, – виновато сказал он, – и это какая-то ошибка. Что случилось? Доктор, открыв ему рот, продолжал методично осматривать глотку, потом уши, зачем-то пощупал Джейсона за ними и проверил пульс на шее. А потом цокнул языком и разогнулся. – Карлос, помоги, мне надо его послушать, – обратился он к одному из санитаров. Броди развернул голову и наконец заметил, что в комнате присутствуют еще два человека. Один из них негр в очках и халате, в таких же одноразовых перчатках, возился с какими-то лекарствами, а второй, скорее всего, испанец, подошел к постели. Они посмотрели друг на друга с большим недоверием. Доктор вновь обратился к Джейсону: – Можешь звать меня доктор Эрнхардт, некоторые зовут просто «док» – я не против. Сынок, поговорить о том, как и за что ты здесь оказался, мы еще успеем. Не беспокойся, времени у тебя будет предостаточно. Сейчас мне надо тебя послушать, для этого мы тебя развяжем и поднимем с постели. Будь так добр, не устраивай себе неприятностей, договорились? У Джейсона голова ехала кругом, но, когда он посмотрел вниз на себя, то еще более удивленно разинул рот. У него все так болело потому, что его руки и ноги были пристегнуты кожаными ремешками к кровати, видимо, довольное долгое время и весьма крепко, что навело его на мысль, что он влип в какую-то жопу. Джейсон был одет в такую же простую и просторную белую футболку, как у санитара, а на ногах у него были хлопковые голубые штаны на резинке. И почему-то он был совсем босым, отчего его ступни стали ужасно бледными, а под ногтями даже синими, хоть он и не мог их потрогать, сразу понял, что он ужасно замерз. Видимо, температура здесь была не ахти какая. – Я эм-м… – он говорил очень хрипло, – все нормально. Я хочу встать. Доктор кивнул ему, а потом Карлосу. Санитар помедлил, но все же наклонился и расстегнул сначала правую сторону, а потом обошел постель и расстегнул левую. Джейсон, недоумевая, почему с ним соблюдают такую предосторожность, сделал попытку оторваться от постели, но голову прострелило и его куда-то повело. Карлос тут же подхватил его подмышки и помог сесть. Джейсон долго боролся с подступившей тошнотой, зажмурившись и опустив вниз голову, но, когда убедился, что его внутренности остаются с ним, то медленно выдохнул и поднял взгляд на Эрнхардта. За его спиной тут же появился Карлос в боевой готовности. – Можно мне воды? – спросил Джейсон устало. Ему казалось, что если он сейчас не попьет, то умрет от жажды или его отсохший еле ворочающийся язык отвалится. Док как-то жалостливо посмотрел на него и, сунув руку в широкий карман, извлек оттуда маленькую пластиковую бутылку с водой. – Спасибо, – успел прошипеть Броди прежде чем присосаться к воде. Ничего лучше он в жизни не пробовал, пусть ему хватило этой бутылочки на пару глотков, они были самыми божественными в его жизни. Джейсон оторвался от бутылки, бросил ее на кровать, и попытался встать. Голова, разумеется, ужасно закружилась, но его подхватили сзади и он все-таки устоял. Когда потемнение пропало, он опустил глаза и увидел, что его держат чернокожие руки. – Стоишь? – заговорил перед ним первый раз Деннис. Джейсон молча кивнул и выпрямился. По мышцам сразу побежала кровь, а в конечностях появилось болезненное жжение и мурашки. Он прикрыл глаза и выдохнул. – Почему мне так плохо? Что случилось, док? – снова спросил он, позволяя санитарам снять с себя майку, а доктору прижимать к себе стетоскоп и какие-то еще странно пищащие штуки, измеряющие не то давление, не то пульс. Эрнхардт сначала помолчал, а потом задумчиво ответил: – А ты сам-то не помнишь? Джейсон недоуменно посмотрел на него и нахмурился. Такой простой вроде бы вопрос, на который, как ему казалось, он ответит без проблем, вызвал трудности. «Недавно» отзывалось в голове болью и ужасной мигренью. Память, пытаясь подбросить ему хоть какие-то изображения или мысли, натыкалась на черную стену боли и непонимания. И каких-то ярких вспышек. Он сжал зубы и зажмурился. Почему он не мог вспомнить? Жизнь как будто на каком-то моменте оборвалась, а дальше – все как в тумане. Как будто из кинопленки вырезали половину фильма. Последним его воспоминанием всплывал какой-то идиотский сон, где он спустился в подвал и нашел там… – Джейсон, – Эрнхардт щелкнул пальцами перед его лицом. Броди вздрогнул и открыл глаза. Оказывается, его уже не осматривали. Доктор выглядел весьма обеспокоенно, а Карлос, стоя все также за его спиной, скрестил руки на груди. – Садись обратно, – начал док, – Джейсон, к сожалению, я не имею права тебе ничего говорить, потому что все, что случилось, ты должен вспомнить сам. Это не моя прихоть, – он тут же поднял ладонь вверх в защитном жесте, – и это часть твоей будущей терапии. – Да какой к черту терапии?! – Броди не выдержал, – я не сумасшедший! За кого вы меня принимаете? Я – Джейсон Броди, я… Он уж было собирался устроить тираду, потому что откуда-то знал, что он точно был способен это сделать. По крайней мере, раньше мог. А сейчас он запнулся на половине мысли, словно ему что-то резко отшибли. Кто он? Что он хотел сказать? Он не мог вспомнить. Более того – Джейсону казалось, будто за него начал говорить кто-то другой, а потом этого другого заменили им настоящим и мысль исчезла. На него накатила волна страха, а на спине выступил холодный пот. – Я не могу вспомнить, что я хотел только что сказать, – промямлил он куда-то в стенку, избегая смотреть на персонал клиники, – но я ведь нормальный. Стоящие рядом заметили, как он сильно побледнел и его мелко затрясло. Доктор сразу же отметил профессиональным взглядом, что зрачки Джейсона сильно расширились, а кадык заходил вверх-вниз от неконтролируемого глотания, которое сам пациент, скорее всего, даже не замечал. Эрнхардт никогда не был идиотом. Возможно, он не всегда был в состоянии встать в шесть утра, заступить на свою службу в семь и нести вахту двадцать четыре часа в сутки, являясь единственным и незаменимым главным доктором, но зато в своем деле он хорошо разбирался. Парнишка на самом деле не мог вспомнить. Нормальное явление, когда ты так накачан препаратами. Какова его история? В детстве? Его били дома? Издевались в школе? Плохая наследственность? Что-то еще? Эрнхардт дал клятву, что он будет помогать своим пациентам, кем бы они ни были, даже если это самый страшный сброд. Поэтому он никогда не осуждал заключенных Рук и не издевался над ними, и заставлял свой персонал работать также. Никаких своих эмоций в лечебном деле. Незачем заключенным портить жизнь сверх того, что у них есть. Но Джейсон Броди вызывал в нем какой-то необъяснимый прилив жалости. Сердце сжималось. Эрнхардт много повидал пациентов и этот… явно нуждался в лечении, но никак не в заключении. – Джейсон, – он сел рядом. Броди медленно перевел на него пустой взгляд, на глубине которого тлело отчаянье, – сейчас не время. Оставь это на потом. У тебя будет время во всем разобраться, пока ты не в состоянии это сделать. Сейчас это – лучшее место для тебя. А нам еще нужно взять у тебя анализы. И ты должен помыться, получить форму и свой вещевой пакет. Джейсон сначала молча слушал, а потом закивал и потер лицо руками. Какое-то время посидев так без движения, он отнял руки от лица, а к нему сразу же обратился Деннис. – Но после этого тебе еще придется выслушать меня. А беседовать, ради твоего же блага, мы будем долго и изнуряюще, можешь мне поверить. Доктор убедился в согласии Броди и, напоследок шепнув Карлосу, чтобы он держал глаза и уши востро, в связи с проснувшимся интересом у остальных заключенных за пределами палаты к изменениям в больнице, поспешил удалится к себе в кабинет. Ему еще нужно было завести отдельное дело на Джейсона, как на пациента Рук, и подшить туда все новые симптомы, которые он заметил.

***

– Ты уверен? – во второй раз спросил Деннис. Он выглядел каким-то раздраженным, но Джейсон сильно сомневался, что это из-за его поведения. Почему-то он точно знал, что он здесь не при чем. И ощущение того, что ему здесь вовсе не место, в отличии от того, что сказал доктор, билось в голове как церковный колокол по утрам. Его внутренний голос не переставал у него спрашивать: «что за херня здесь происходит?» Как будто он мог ему что-то на это ответить? – Да, все в порядке, – в тон ему, также во второй раз, ответил Броди. Санитары выдали ему довольно старомодного вида легкие черные ботинки и тонкие хлопковые носки, которые были сильно застираны и, видимо, были ношены уже не одним пациентом. Или правильнее было сказать заключенным? Джейсон еще не разобрался. – Это хорошо, – вместо Денниса заговорил Карлос, стоя у единственного выхода и покачивая карточкой на пальце, – потому что сейчас за дверями палаты ждут еще два санитара, которые охраняли тебя, пока ты был без сознания. Мы проведем тебя через коридоры, нам нужно дойти в медицинский блок. Они, поверь мне, прекрасно умеют справляться с разными ситуациями. Лучше не сопротивляйся. Джейсон скривился, а Деннис осуждающе покачал на слова Карлоса головой. – Ну, спасибо, – Броди не понимал, почему с ним так разговаривают, но это вызывало в нем стойкое возмущение, – доброе слово и нихуя не понимающему приятно. – Ты не нарывайся, остряк, – Роджерс вдруг сменил милость на гнев, – он говорит вполне серьезно. Мы не только защищаем тебя от тех, с кем ты будешь отбывать срок, но и больницу – от тебя. Он не понимал. О чем они ведут речь? Какой, нахер, срок? Броди неверяще уставился на Денниса, а потом также на Мендосу. Язык невыносимо чесался высказать свое мнение по поводу происходящего, но, поразмыслив секунду, Джейсон замолчал и опустил взгляд в ноги. По какой причине он здесь не оказался – это должна быть какая-то идиотская ошибка! – разговаривать здесь он будет только с начальством. А потом, когда он выйдет отсюда… Он даже не смог вспомнить, как называется эта клиника, где он сейчас находился. Он помрачнел и нахмурился. Почему его разум его предает? Голова нещадно гудела, а в висках тяжело пульсировало. – Идем, в общем, я думаю, стоит его побыстрее провести до блока, пока все обедают, – Деннис вздохнул и подошел к пациенту. Броди недоуменно поднял взгляд, когда старший санитар достал наручники из кармана и, как ни в чем ни бывало, попросил его поднять руки. Он не стал спорить, хоть и очень хотелось, и молча дал застегнуть на себе холодные, узкие железки, которые сразу же болезненно впились в кожу. Сердце Джейсона забилось быстрее. Что он такого наделал? Санитар с помощью карточки открыл дверь палаты. Деннис подтолкнул Джейсона в плечо и они, все вместе, вышли наружу. Как он и обещал, их тут же встретил почетный эскорт из двух других санитаров, имена которых Броди пока не знал, и один внушительного вида охранник. Лысый, с белой бородкой и татуировками на щеках, он был одет какие-то военные штаны, желтую рубашку, которую перекрывал защитный черный жилет с висящими на нем рациями, наручниками, электрошокером и дубинкой. На поясе было такое бесчисленное количество карманов, что было не понять, что он только туда кладет. На его защитном жилете Броди успел разглядеть тонкую полоску с именем: «Сэм Бекер» Сэм заулыбался при виде Джейсона. – Ну, приятно познакомиться, красавица, – несмотря на то, что слова были не слишком вежливыми, сам охранник не казался наглым или нахальным. Но Броди все равно нахмурился. – Лицо попроще сделай, нам с тобой еще в одной упряжке скакать неизвестно сколько, – хмыкнул мужчина и отвернулся к Деннису. Он что-то негромко сказал ему, Джейсону показалось, что в его речи прозвучала какая-то фамилия, а потом, перед тем, как уйти, охранник еще раз к нему обратился: – Ты не глупи, Броди, а то мы с тобой будем очень часто встречаться и эти встречи тебе не покажутся приятными, – оптимистично пожелал он и куда-то прямо по коридору быстрым шагом свалил. Санитары, окружив Джейсона, пошли вперед, он увидел множество одинаковых дверей, точь в точь похожих на ту, из которой его вывели. Это были, явно, палаты. В некоторых присутствовали небольшие зарешеченные окошки, выходящие внутрь здания, а некоторые были вовсе глухими. Коридор был довольно темным из-за этого, поэтому под потолком висела дорожка из широких старых светильников, с каким-то режущим глаза освещением, которое давило на Джейсона. Он вздрогнул и неуютно поежился, когда услышал, как в какой-то из палат под номером «28», закрытой наглухо, раздался душераздирающий вопль, переходящий в истерический смех. «Дурдом какой-то», невесело подумал Броди, а потом осекся на осознании, что это и был дурдом. Он неожиданно почувствовал себя маленьким человеком, попавшим под огромный бульдозер неясной ему и очень страшной системы. Что же он натворил? – А Монтенегро уже закрыли? – к Карлосу, который занял место за спиной Джейсона, обратился неизвестный санитар. Несмотря на незнакомые фамилии, Броди старался прислушиваться к разговорам. Откуда-то он знал, что нужно всегда запоминать чужие имена и фамилии. Жизненно необходимо. Это было для него также естественно, как дышать или ходить. Словно рефлекс из далекого прошлого. – В палате – да, – ответил Мендоса, – я договорился с ним, что если в ближайшие часы до конца моей смены никаких происшествий не будет, то я дам ему перекинуться в картишки. За спиной Джейсона задумчиво угукнули и разговор прекратился. Деннис, шедший впереди, вдруг свернул на лестницу слева, ведущую куда-то вниз. Когда они спустились, Джейсон понял, что они точно попали на медицинский этаж - коридор из невзрачно серого стал светло-белым, а в нос ударил резкий запах каких-то тяжелых медикаментов. У стены напротив лестничного пролета находились два автомата: с бахилами и с масками. Джейсон посмотрел по сторонам и увидел, что вокруг появилась какая-никакая жизнь, тогда как на этаже с палатами не встретилось решительно никого. Они свернули направо, где Броди сразу бросилось в глаза довольно большое желтое окошко в стене с огромными толстыми стеклами, за которыми сидела пухлая медсестра среднего возраста, а рядом, по другую сторону барьера, стояли двое заключенных в оранжевой форме. Один из них, очень молодой, блондин с короткой стрижкой, был высоким и очень худым, а второй носил бороду, он был пониже и крепче на вид. – Назовите свое имя! – сварливо отозвалась медсестра в окошке, обращаясь к тому, что был с бородой. Стало невозможно не заметить, что ее приличных размеров бюст сам чуть ли не вываливался из окошка, а макияж был достаточно кричащий для подобного заведения. – Марта, золотце, ты же прекрасно знаешь, как меня зовут, – отозвался заключенный. – Ничего не могу поделать, Бак, говори свое имя, бери таблетки и вали отсюда быстрее, на обед опять опоздаешь, – женщина казалась замученной, но уже привычной к таким вещам. – Бамби Хьюз, номер один-девять-шесть-девять, – проворчал мужик, а потом добавил, – для меня всегда целый стол оставляют. Можешь за меня не беспокоится. – Еще че захотел, Господь пусть за тебя побеспокоится, – Марта, что-то потыкав в компьютере, со всей силы шлепнула в окошко маленький пластиковый стаканчик для таблеток и выдвинула его вперед. А потом, ничего не говоря, закрыла окошко и отвернулась от коридора с самым невозмутимым видом. Судя по всему, внутри ее каморки еще было место, где можно было скрыться от надоедливых пациентов. Броди неожиданно остановили прикосновением к локтю, Деннис достал ключи и подошел к одной из дверей, на которой было написано «Процедурная-1». Молодой паренек, стоящий рядом с названным Баком, ничего не подозревая, меланхолично перевел взгляд и посмотрел прямо на Джейсона. Судя по всему, никак не ожидая его там увидеть. Они оба замерли в нерешительности, удивленно выпучив глаза друг на друга. Блондинчик, переварив, задергал Бака за рукав и что-то зашептал. Тот тоже сразу обернулся. Джейсон был готов к тому, что в дурдоме, который еще и значился в статусе тюрьмы, ему неизбежно придется познакомится с не самыми приятными типами. И это, как он сразу решил, был одним из них. Бамби Хьюз, как казалось с первого взгляда, был самым обычным мужиком, ничем не примечательным, но ухмыльнулся он так грязно и мерзко, что Броди сразу затошнило. У него были ровные, белые зубы и широкий, неприятный оскал, а взгляд сделался сразу каким-то больным и воспаленным. От него несло чем-то нехорошим. Джейсон дернулся в сторону, когда Бак вдруг наклонился вперед и громко присвистнул. – Слышишь, – первым отреагировал Карлос, – вали давай отсюда, иначе я тебя лично в чашку с супом окуну. Давай-давай, проваливай. И Гектора с собой захвати. Не на что здесь смотреть. Гектор, покачав головой, не стал терять время и удалился туда, откуда Джейсон пришел, а Бак, не сводя с Броди взгляда, сначала проглотил свои таблетки, лежащие в стаканчике, а потом, выкинув его в рядом стоящую урну, неоднозначно дернул бровями и присоединился к блондину. Джейсону очень не понравился этот жест. – Заходи, – позвал его Деннис, включив свет в процедурной. Когда они, наконец, попали внутрь, Джейсон увидел, что под гордым названием «Процедурная-1», значились довольно-таки грязного вида открытые душевые, в углах которых порос мох и сильно несло тиной из канализационных стоков. Здесь не было никаких перегородок, только торчащие из стен смесители и, собственно, сам душ. А в конце комнаты была странного вида «клетка», рядом с которой уже маячил санитар, готовя место. – Раздевайся, – Карлос показал Броди на несколько железных вешалок. Броди обернулся. Сразу под ними, на полу виднелось засохшее красное пятно.