Драбблы по BTS

      Тэхён — это ледяные пальцы в растянутых рукавах безразмерного свитера, черте-когда спертого у Чонгука. Это кофе с молоком, где самого кофе почти на донышке. Это приторно-сладкий запах, запутавшийся в волосах. Это часы бесцельного шатания по ночному Сеулу и беседы ни о чем.       Их маленькая квартирка, где замирает время и стены выкрашены в персиковый цвет — их маленький мирок, существующий, пока существуют они. Ви кажется, он знает в нем каждую мелочь: паутинку трещинок в ванной на потолке, скрипящую дверцу кухонного шкафчика (третьего справа), текущий кран и отваливающуюся штукатурку в прихожей, застывший вместе со временем холод при адово горячих батареях. Чонгук все шутил, что Ви — призрак, но никогда не отталкивал, когда тот лез к нему ледяными руками под пайту греться.       А еще Чонгук варил просто божественный кофе.       Ни в одной кофейне Тэхёну еще не делали такой идеальный, такой замечательный кофе, чтоб молоко ровно на семьдесят процентов преобладало над кофейной гущей, и сахару было ровно две с четвертью ложки. За одно это хотелось целовать руки и все, куда дотянешься губами, слизывая с таких знакомых, таких родных губ мягкую улыбку, шептать всякие глупости с благодарностями вперемешку и обнимать нежно-нежно, делясь теплом, которого в Тэхёне хватило бы на двоих, не делись он им со всеми подряд.       А теперь он сидит посредине кровати, завернувшись в теплый плед — помнится, Чонгук подарил его Тэхёну на третью их годовщину, — комкает в руках маленький листок и думает, что же он сделал не так. «В пизду так жить», — написано аккуратным, небольшим почерком Чонгука, и каждая буква как острое лезвие бритвы входит под кожу, да так и остается там, омываясь кровью. Тэхёну хочется думать, что он расстроен или огорчен на худой конец, но он не чувствует ничего — как пыльным мешком по голове огрели. Из их персикового рая, где время движется ленивой улиткой, их мир с воплями отчаяния превращается в Тэхёнов персональный ад с чугунными котлами и ярким синим пламенем; черти уже давно приглашают Ви забраться в приготовленный специально для него — какое расточительство! — котел.       И хочется ужраться в сопли, звонить и доставать Джина или Юнги, которые обязательно приедут и дадут по морде за то что «три часа ночи, ебаный в рот, Тэхён!»; хочется повеситься вот прямо тут, в этой самой комнате, зажав злосчастную бумажку в руке с коряво приписанным коротким Тэхёновым «согласен». Но сил хватает ровно на то, что бы шептать автоответчику, так насмешливо весело вещавшему голосом Чонгука что «я немного занят, но обязательно прослушаю ваше сообщение», тихое «вернись» раз, наверное, в двадцатый или двадцать третий — Тэхён сбился на тринадцатом.       В измученный образами и догадками мозг приходит абсурдная и отчаянная мысль: его задушит временная петля, а не веревочная. Стрелки часов над кроватью, казалось, примерзли к циферблату, и насмешливо показывали без двадцати четыре, когда во входную дверь что-то ударилось и послышалось характерное позвякивание ключей. Варнинг-система внутри Тэхёна изошла уже на предсмертный хрип, когда он все-таки спустил затекшие ноги с кровати на холодный, как льды Арктики, пол и, пошатываясь, побрел по стенке в кому-то отчаянно матерящемуся за дверью, на проверку оказавшемуся всего лишь злым как стая чертей Юнги, придерживающим безвольную тушку Чонгука, от которого за километр несло алкоголем и тленом. Выматерив Тэхёна за медлительность, Шуга сунул ему в руки не сопротивляющегося мелкого и, бросив короткое «сами разгребетесь» на умоляющий взгляд Ви, ретировался, бурча что-то про «тупых мелких» и «почему именно он». — Почему? — голос совсем не слушался, а слова застревали в горле, будто натыкаясь на незримую преграду. — Потому что идиот, — вздыхает Чонгук и все-таки обнимает Тэхёна, тычась в висок сухими губами, — и потому что не могу без тебя, хён. Вот почему.