Драбблы по BTS

      Юнги шесть, и он с тоской смотрит из окна своей комнаты, как в соседний дом въезжает семья с маленьким мальчиком, таким мило-стеснительным в своих больших круглых очках, из-за которых робко глядят огромные глаза, обрамлённые густыми ресницами. И Юнги очень жалеет, что убежал со двора за бродячей кошкой утром и теперь, наказанный, вынужден сидеть в своей комнате без возможности поближе рассмотреть нового соседа. Однако, старший брат хитро подмигивает, и, как только за мамой закрывается дверь со словами «ни шагу из дома!», он бросается вон из комнаты, по пути несколько раз падая и сбивая с тумбочек разные предметы; бежит туда, к забору, где уже стоит старший брат и тот новый соседский мальчик, представившийся Пак Чимином.       Юнги восемь, они с Чимином лучшие друзья навеки, ибо кто, как не он, будет выгораживать сорвиголову-Юнги перед родителями и молчать о том, что тот самый сорвиголова плачет каждый раз после драки? А Мин Юнги только треплет волосы Чимина, отдает треснувшие очки (которые за полгода!) и обещает надрать задницу тем хулиганам еще раз, если они снова начнут обижать мелкого.       Юнги сегодня десять, и среди толпы родственников и приглашенных друзей он выбирает Чимина, сажает по правую руку от себя и во всеуслышание объявляет (под отчаянное краснение младшего), что тот — его лучший друг и почти как брат. Старший брат Юнги шутя отвешивает тому подзатыльник и так же шутя возмущается, что о родном-то брате он совсем забыл за своим ненаглядным Чимином. А тот, сравнявшись цветом с морковкой, бурчит что-то протестующее, но его, конечно, не слышно.       Юнги уже тринадцать, и сегодня он остался у Чимина на ночь (благо, родители дружат и дома рядом). И вот уже полночи они разговаривают о том, что будут делать после старшей школы, что любят, а что ненавидят. И Чимин как бы невзначай проговаривается, что хён ему конечно хён, но не просто хён, а самый любимый, и, отчаянно краснея, лезет под одеяло с головой. Но Юнги только смеется и смотрит на комок под одеялом по-родительски мягким взглядом и обещает никогда не бросать мелкого.       Юнги шестнадцать, его все больше увлекает хип-хоп, рэп и крутые андеграундные тусовки, и все меньше интересует занудный мелкий Чимин, пытающийся достучаться до разума хёна всеми честными и нечестными способами. Юнги начинает курить и мыслить матом, и думает, что так он кажется взрослее, круче, и новые кореша всецело это одобряют.       Юнги семнадцать, и он вдрызг ссорится сначала с Чимином, потом с родителями, сбегает из дома и отчаянно молится, чтобы старший брат его принял. Но тот отвешивает пару ощутимых оплеух и грубо просит сначала взяться, наконец, за прокуренные мозги, а потом убираться. Оплёванный и непринятый, после недельного скитания по корешам и клубам, Юнги совершенно случайно обнаруживает себя перед дверью дома Чимина, где ждёт его пренеприятнейший сюрприз: чета Пак уехала на неопределённое время в родной Пусан.       Юнги уже двадцать, жизнь более-менее налаживается: удачный выпуск из школы, не менее удачное поступление в универ; и вроде бы все хорошо, но в то же время очень не хватает мелкого Чимина, чей образ намертво впитался в мозг и временами осуждающе зырит оттуда своими огромными глазами, обрамлёнными густыми ресницами. И этот самый образ кажется таким реальным, таким знакомым и в то же время искажённым на пороге дома старых соседей. Ровно до того момента, пока эта иллюзия (а в том, что это именно иллюзия, Юнги более чем уверен) не поворачивается и не наскакивает с разгону на шею хёну, вереща что-то про соскучился, вырос и не узнал. И Юнги становится до тошноты радостно и паскудно одновременно, потому что откуда-то со дна выплывает во всей своей ублюдочной красе Юнги-семнадцатилетний, наговоривший в тот вечер такого, что удивительно даже, как без мордобоя обошлось. Но Чимин, его донсен Чимин, вымахавший выше хёна в пол головы и с мускулатурой двадцатипятилетнего качка, кажется, совсем забыл обо всем и радостно тянет хёна домой, «на чай».       И только тогда, через полбутылки крепкого в одно рыло, до Юнги наконец доходит, что имел в виду Чимин, когда говорил о «любимом хёне». И хочется биться головой о стену от собственной тупости, но мелкий смотрит затуманенным выпивкой взглядом, и губы его блестят призывно, слишком призывно, так, что Юнги ловит себя на том, что уже не просто касается их своими, а втягивает Чимина в глубокий, влажный поцелуй. «До добра это не доведет», — думают оба, но какая сейчас разница, ведь прошло так много времени…       Юнги двадцать два, и он спешит домой, судорожно пытаясь набрать ответ на уже сотое истеричное Чиминье «ты где???» и лыбится во всю пасть как псих. Потому что это именно то, чего ему так не хватало.       Потому что Юнги двадцать два. И он безмерно счастлив.