Тени Хиросимы

      В маленькой квартире на окраине Лондона было сильно накурено, но никто, казалось, не обращал на это и малейшего внимания. Резкий запах дешёвых сигарет смешивался с разномастными ароматами присутствующих. В воздухе витали клубы дыма, мешающие адекватно воспринимать реальность, однако, окна были закрыты. Взгляды гостей были прикованы к высокому худощавому омеге лет двадцати семи, сидящему на подоконнике и вдохновенно вещающему, яростно жестикулируя и размахивая зажатой между указательным и средним пальцем сигаретой. Он говорил о грядущем митинге на Трафальгарской площади: его речь была чёткой и структурированной, будто разбитой на пункты. Красивое лицо с резкими скулами выражало полную уверенность в том, о чём говорил оратор.       Тайлер особо не вслушивался: он несколько недель воочию наблюдал за репетицией данной речи, так что давно выучил её наизусть. Толком ещё не понимающий предмет обсуждения мальчик сидел тихо и не влезал в происходящее, только время от времени широко зевал. Время перевалило за полночь, но ни о каком спокойном сне при таком количестве народа не могло быть и речи. Периодически Тайлер, мучаясь ощущением своей, в силу нежного возраста, вынужденной бесполезности, поднимался с облюбованного места в углу и проходил по комнате, собирая наполнившиеся пепельницы, чтобы вытряхнуть содержимое в специально подготовленный пакет, но в основном просто разглядывал присутствующих и шмыгал носом. Наконец он сообразил, что сонливость и не слишком хорошее самочувствие обусловлены не только далеко не детским временем, но и обстановкой, и подошёл к окну, чтобы приоткрыть форточку.       — Спасибо, — коротко бросил в его адрес оратор и продолжил вещать, плотнее кутаясь в длинный серый кардиган.       Тайлеру совсем недавно стукнуло десять, но кое-что он всё же уже осознавал. Например, то, что происходящее не относится к категории того, о чём можно рассказывать одноклассникам и тем более учителям. Вдохновенный спикер приходился ему родным папой, так что окружающим не стоило знать, в каком обществе вращается их семья. Да и в любом случае рассказывать было бы некому: у Тайлера никогда не было близких друзей.       Мальчик не удивился бы, если бы ему сказали, что его первым словом в своё время было, например, «коммуна» или «революция». Габриэль никогда не считал нужным скрывать от сына свои взгляды и открыто проповедовал не слишком проправительственные идеалы перед ним чуть ли не с младенчества, только время от времени напоминал, что болтать об этом на людях, пожалуй, не стоит, и умалчивал о некоторых чрезмерно противозаконных вещах, чтобы не превратить сына в малолетнего преступника.       Сколько Тайлер себя помнил, их тесная квартира всегда была переполнена и больше напоминала площадку для дебатов, нежели жилое помещение. Впрочем, и в те редкие дни, когда непосредственные хозяева помещения оставались наедине, оно не выглядело жилым. На каждой горизонтальной поверхности расставлены книги, вместо кроватей разложены матрасы, которые можно в любой момент свернуть и убрать в шкаф, а к полу можно прилипнуть даже в обуви, потому что тот не был мыт годами. Вместо нормальной еды — большие пакеты риса и макарон, поскольку Габриэль терпеть не мог готовить, считая это пустой тратой времени. Изредка на него находило желание хозяйствовать, но оно всегда быстро проходило. Лет до семи Тайлер был свято уверен в том, что в такой обстановке живут все люди, поэтому крайне удивился, когда в школе узнал от кого-то из одноклассников обратное. Впрочем, в глубине души мальчик пребывал в абсолютной уверенности, что именно их с папой устройство жизни является единственно верным, а остальные глубоко неправы. В чём именно, он пока не знал, но убеждённость от этого меньше не становилась. Другие дети ещё не понимали, но точно чувствовали этот исходящий от Тайлера и совершенно не подходящий ему по возрасту снобизм и старались обходить его стороной.       — Подожди, Габриэль, дай хоть слово вставить, — прервал явно не планирующий кончаться длительный монолог омеги Филипп — крепкий и чуть полноватый бета с густой рыжей бородой и шоколадно-карими глазами. Он редко соглашался с хозяином помещения по принципиальным вопросам и обожал спорить. Как ни странно, это не мешало ему обожать Габриэля и последние десять лет считать его своим лучшим другом. Тот отвечал взаимностью, и на выходе эти двое напоминали сварливую супружескую пару, прожившую в браке лет сорок.       — Разумеется, — Габриэль одобрительно усмехнулся, предвкушая длительную полемику. — Так бы сразу и сказал, ты же знаешь, я не против, чтобы меня перебивали. Диалог — это важно.       — Всё, что ты говоришь, — Филипп устало надавил пальцами на слезящиеся глаза и вздохнул, — звучит очень хорошо и красиво, вот только есть одно «но».       — И какое же? — встрепенулся Габриэль. — С интересом выслушаю твои замечания. Не хотелось бы хвастаться, но пока я в своём плане никаких «но» не заметил, в противном случае, я бы его переработал.       Филипп выразительно посмотрел на Габриэля, будто прося его не высовываться, и пару секунд помолчал. Присутствующие смотрели на бету без особого одобрения и даже начали негромко перешёптываться. Они явно не видели никакого изъяна в услышанном и были полностью согласны с оратором, так что слушать возражения не хотели. Тайлер тихой сапой пробрался на подоконник и пристроился рядом с Габриэлем, укладываясь щекой на его колено. Не глядя на сына, тот небрежно погладил его по доставшимся от отца-мексиканца длинным, иссиня-чёрным волосам.       — Дело в том, что всё, во что ты с таким удовольствием лезешь, да ещё и призываешь влезть всем остальным — чертовски опасно и не влечёт за собой ничего хорошего. Не знаю, как тебе, а мне бы не хотелось провести остаток жизни по тюрьмам, отбывая наказание за чужую беспечность.       — Я бы не сказал, что это такой уж большой риск, — подал голос ещё один омега — хрупкий, тонкокостный юноша, которому на вид нельзя было дать и двадцати. Он явно робел перед человеком сильно старше и несравненно более опытным, чем он сам, и заговорил только потому, что был полностью уверен в правильности своего мнения. — Демонстрация — это всё же не открытое восстание.       — На Трафальгарской площади, Дэниэл! — раздражённо прервал паренька Филипп. — Это всё равно что добровольно совать голову в работающую духовку! Не санкционировав выступление с правительством, не имея надёжного тыла! С таким же успехом мы можем просто прийти всем скопом в полицейский участок и сдаться под белы рученьки, предоставив все доказательства виновности. Революционный пыл — это одно, а личная подпись под путёвкой в уютный государственный санаторий с включёнными в программу баландой и пытками — совсем другое. Десять лет назад…       — Ты сгущаешь краски, — Дэниэл поморщился. — Я не думаю…       — Оно и видно! — раздражённо перебил Филипп. Юноша возмущённо фыркнул, недовольный такой резкостью, и покраснел.       — Дэни прав, — прервал разгорающийся спор Габриэль, коротко махнув рукой и как бы прося оппонентов помолчать. — Да, это рискованный шаг, но никаких серьёзных последствий за ним не будет. Нам не смогут впаять обвинения за какую-то демонстрацию. Десять лет назад судили… За куда более серьёзные вещи. У нас всё же свободное, пусть местами и в кавычках, государство. А так мы поднимем большой общественный резонанс. Представь, сколько людей проходит через площадь каждый день! Сколько из них задумается, увидев нас, сколько заинтересуется? Хватит мыкаться по подвалам и пугаться каждой тени! Если мы не выйдем сейчас, то не решимся уже никогда.       — Перестань лезть на баррикады, Габриэль, — Филипп поморщился. — Это всего лишь красивые, но клишированные слова, за которыми ничего нет. Мы всегда вели подрывную работу, всегда, и ни одна попытка это изменить не увенчалась успехом. Яростные бунты, демонстрации и радикализм хороши, когда тебе семнадцать, никто не воспринимает тебя всерьёз, и ты можешь отделаться лёгким испугом. А мы уже давно не дети.       — В моём возрасте революции устраивали. Не передёргивай, мы ещё не настолько стары, чтобы начать копить деньги на кладбище.       — В твоём возрасте, — Филипп говорил холодно, чётко и жёстко, не заботясь о присутствии маленького ребёнка и малознакомых ему людей, — твой муж был задушен в тюрьме за попытку бегства. И ты, кажется, рвёшься повторить его судьбу.       Габриэль ничего не ответил. Что-то болезненно дёрнулось на его красивом горделивом лице, а рука, продолжающая перебирать волосы Тайлера, вздрогнула, словно омегу задели за живое. Филипп, кажется, сам был недоволен произведённым впечатлением, как и повисшей в комнате звонкой тишине, но остановиться, не закончив мысль, не мог.       — Впрочем, ты всегда умел выкручиваться, — сухо заключил он, поднимаясь со стула. — Самыми оригинальными способами. Кстати, Дэни, тебе стоит взять на заметку. Ты как раз в том же возрасте, что и твой кумир во время последней облавы. Может, тоже удастся залететь и прикинуться наивным запутавшимся дурачком, чтобы вместо тебя посадили кого-то другого. Правда, боюсь, у тебя не найдётся влиятельных родителей, которые заплатят нужную сумму денег. Подумай об этом. А я, пожалуй, пошёл. Звякните, когда начнут судить: может быть, хотя бы посмеюсь хорошенько. Адьос.       Филипп решительно направился к выходу, не оборачиваясь и без особой аккуратности расталкивая мешающих передвижению.       — Фил! — после длительной паузы крикнул Габриэль, когда оппонент уже был на пороге.       — Чего тебе? — Филипп остановился, но поворачиваться к говорящему не стал. Он стыдился того, что так сорвался на глазах у всех, но извиняться было не в его правилах.       — Не забудь захватить камеру, — сухо посоветовал омега, притушивая докуренную сигарету о подоконник.       — Спасибо, что напомнил, обязательно, — фыркнул бета и ушёл, демонстративно хлопнув дверью. От громкого звука Габриэль нервно дёрнулся.       В комнате на какое-то время повисла могильная тишина, а затем все разом начали громко говорить, перебивая друг друга и выкрикивая реплики, которые хотелось выделить в большей степени. В основном поддерживали позицию Габриэля, но нашлись и те, в ком речь Филиппа заронила некоторые сомнения. Первые не соглашались со вторыми, и всё это рисковало перерасти в нешуточную потасовку. Поначалу Габриэль молча наблюдал за происходящим, но затем в успокаивающем жесте поднял руку, призывая присутствующих замолчать.       — На сегодня дебаты окончены, — произнёс он. — Можете расходиться. Продолжим обсуждение на следующей неделе. Как всегда, в четверг ровно в шесть будьте здесь. Передайте кто-нибудь Филиппу, чтобы присоединялся.       Люди начали потихоньку расходиться. Под конец, в комнате остался только один посторонний человек.       — Тебя это тоже касается, Дэниэл, — чуть резковато произнёс Габриэль. С его лица сошло неестественное воодушевление, и на нём начала проявляться усталость.       — Я… — кажется, у юноши не было слов, или же он не мог их толково выразить, поэтому Дэни только слегка покачал головой и посмотрел на Габриэля, словно пытаясь найти ответ на его лице.       — Не расстраивайся, Филипп часто грубит, но редко действительно хочет кого-то задеть. И в данном случае оскорбление, скорее, относилось ко мне, чем к тебе, так что не стоит даже об этом думать, — аккуратно спихнув сонного Тайлера со своего колена, Габриэль спрыгнул с подоконника и подошёл к Дэниэлу, чтобы успокаивающе погладить его по щеке. Юноша прикрыл глаза и с готовностью потёрся о его руку. — Тебе домой, Дэни. Родители будут волноваться. Я вызову такси.       — Он сказал, что…       — Что моего мужа убили в тюрьме?       Дэниэл сдавленно кивнул.       — Я думал, все об этом знают, — Габриэль слегка пожал плечами. — Из песни слова не выкинешь — всё верно. Это не значит, что мне приятно говорить на эту тему. Как и на все остальные, связанные с тем периодом моей жизни. По крайней мере, не сейчас. Не обижайся. Это вовсе не значит, что я тебе не доверяю.       Габриэль шагнул к Дэниэлю, приобнял его за талию и мягко поцеловал в губы. Тайлер даже не взглянул на них, слишком привычной была сцена — они всегда прощались таким образом, так что ничем шокирующим однополый поцелуй для мальчика не был. Когда двое наконец оторвались друг от друга, порозовевший от смущения Дэни торопливо направился к выходу, чуть не налетев на дверь.       — Аккуратно, — Габриэль негромко рассмеялся. — Не стоит сшибать всё на своём пути. За мной не заржавеет, ремонт потом будешь платить сам. Не забудь о следующем собрании, я хочу тебя на нём видеть, — омега повернулся к сыну и мягко улыбнулся. — Ложись спать, Тайлер. Уже очень поздно, и ты заболеешь, если вырубишься на подоконнике.       — Пап…       — Господи, надеюсь, ты не продолжишь мусолить сегодняшнюю тему обсуждения? Ты постоянно молчишь, но мне вечно кажется, что уже всё понимаешь и тайно нас всех презираешь, — Габриэль выглядел непривычно уязвимым. Он мог перенапрягаться и уставать, но таким несчастным и неспособным дать отпор казался впервые.       — Нет, что ты, пап! — Тайлер даже возмутился такому предположению. Папа и его друзья были кумирами мальчишки, супергероями во плоти. Он восхищался ими и мечтал в будущем стать таким же. — Я хотел спросить. Каким был мой отец?       — Ты никогда раньше им не интересовался, — Габриэль удивлённо приподнял левую бровь, затем кивком указал Таю на дверь соседней комнаты, чтобы тот шёл туда.       Уже когда Тайлер лежал в постели, Габриэль заговорил. Сейчас, во всём его виде не было ничего общего с уверенным в себе пламенным активистом, ораторствовавшим всего полчаса назад.       — Он был человеком-сюрпризом, — начал омега, присаживаясь рядом с сыном и гладя его растрёпанные кудри. — Ужасно забывчивый, вечно нетрезвый, с огромным количеством планов на будущее, которые непременно должны были быть исполнены. Его все любили. Он приходил в компанию, и казалось, что из-за туч выходило солнце, — Габриэль мечтательно улыбнулся воспоминаниям. — Солнечный мексиканский мальчик с невыразимо огромным сердцем… Он обожал фотографироваться, дорожил дружбой и любил детей.       — Эссекс сказал, что ты слишком молодой, чтобы быть моим папой, и это неправильно, — снова подал голос Тайлер. Его не слишком огорчали комментарии других людей по поводу его семьи, но рассказать Габриэлю почему-то всё равно хотелось.       — Для начала напомни, кто такой этот Эссекс?       — Эссекс Полсон, мой одноклассник, пап!       — Ах, этот, — Габриэль насмешливо фыркнул. — Противнейший мальчишка. Это ему ты выбил зуб во втором классе, когда он обозвал тебя глупым омегой? — это был даже не вопрос, а скорее утверждение, поэтому ответа омега даже не стал дожидаться. — Кстати, правильно сделал. Не думаю, что к его комментариям стоит прислушиваться. Вряд ли он знает, что правильно, а что нет. Его родители работают в правительстве и живут за счёт народа, что уже говорит о многом.       — Ты ведь сам меня учил, что завидовать нехорошо!       Габриэль поправил одеяло Тайлера и подвигал затёкшей шеей.       — А я и не завидую. Я констатирую факт. Я бы не пожелал себе такой жизни… Уже в своё время хлебнул её, — Габриэль наклонился к сыну и мягко обхватил его за плечи, пристально глядя в глаза. — Запомни одно, дружище. Люди глупы и жестоки. Дети же глупы и жестоки вдвойне. Никогда не воспринимай всерьёз сто процентов того, что они говорят.       Тайлер робко улыбнулся. Несмотря на циничность Габриэля, от его слов внутри разливалось тепло. Было приятно знать, что папа его любит и поддерживает.       — Филипп бы сказал, что это звучит как фраза из глупого фильма, — съехидничал Тай, на что Габриэль неожиданно громко и искренне рассмеялся.       — По сути, так оно и есть.