Дверь

Воспоминание

Лен

Телефон звонил и звонил. Я очень хотел спать. Даже накрывшись с головой одеялом, я знал, что сейчас очень раннее утро. Сон очень ранним утром сладкий-сладкий. Когда его прерывают неприятно… очень. Но тому, кто делал это сейчас, видимо, было наплевать. Не открывая глаз, я шлёпнул трубкой об щеку. - Алло? - Я тебя съем, - неприятный сиплый полушёпот с низкими нотами. - На здоровье, - ответил я равнодушно и повесил трубку. Попытался обмануть себя, сделав вид, что буду спать дальше, как ни в чем не бывало. Не удалось. Сон ушел. В принципе, в этом звонке не было ничего, из ряда вон. Но в желудке осел неприятный холод. Он и разбудил меня окончательно. - Кто звонил? - сонно растягивая слова, спросил Вард. - Мой сегодняшний противник, - ответил я и, подумав, добавил: - Вероятно. - И что людям не спится? - проворчал Вард из-под одеяла, ворочаясь под ним. - Этот – не люди. Его голод мучает. - Опять не человек? - из-под одеяла выглянуло встревоженное лицо. - Опять. Окончательно оставив надежду выспаться, я сел на кровати. Вард сделал то же самое. Несколько минут мы сидели друг напротив друга и молчали. …Глаза Варда тёмно-карие. Но в них всё время плещется что-то… вишнёвое, что ли. Что-то очень живое, яркое, светящееся. Карий цвет – как лёгкая дымка на этом живом блеске, не скрывающая – делающая его глубже, сильнее, заставляющая всё время вглядываться, рассматривать… Я вдруг понял, что разглядываю Варда. Совершенно бесстыдно. Задумался – и вот. Он это заметил и, кажется, покраснел. Не могу сказать точно – утром его кровать в тени. А вот моя... Странные мысли. Странное начало дня. - Тебе вчера сказали? - всё-таки Вард смутился. В его голосе была слышна борьба с этим чувством. - Я поздно пришёл – ты уже спал. - Вчера, - я кивнул. - Как прошло представление? - Нормально, - глядя куда-то в окно, он нащупывал ногами тапочки, - как всегда. Это тебе не бой – никакого риска. Разве что со сцены свалиться. Вард подошел к окну, и я подумал, что вряд ли он может свалиться со сцены. Вообще слово «свалиться» с его походкой мало вяжется. Иногда кажется, что он не просто движется, а перетекает из одной позы в другую. Я часто его фотографирую. Взглядом. Потому что здесь больше нечем. Никогда не видел, как Вард танцует. Он не разрешает приходить. Не знаю, почему. Мне кажется, за этим стоит нечто большее, чем простая стеснительность. Никогда не видел, но, думаю, это завораживает. Вот то, как он сражается – завораживает. Я тряхнул головой и тоже встал. - Когда бой? - спросил Вард, по-прежнему не глядя на меня. - В полдень. Я посмотрел на часы – семь. Чувствовал же, что рань несусветная! Отдохнул, называется, и лёг поздно, и не усну теперь… Настоящая диверсия. - Ва-ард, - вкрадчиво позвал я. Позвал из эгоистического желания – завладеть его вниманием. Потому что чувствовал – нет Варда в комнате, так, только слабая тень. Такое с ним часто бывает, и при этом ему не обязательно смотреть в другую сторону. Вот, говорит со мной, нормально, осмысленно, а потом вдруг – раз, и взгляд его подергивается дымкой какой-то отстранённости. Как будто бы и в глаза смотрит, а не видит. Или видит, но как-то… не знаю, в общем, как. Может быть, да нет – точно, я тоже впадаю в такие состояния. Но со стороны, разумеется, заметнее. Вард медленно, словно преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, отвернулся от окна. Медленно вынырнул из своих мыслей и сосредоточился на моей персоне. - Ты сегодня чем займешься? - я был доволен, что снова в фокусе. - Вечером опять танцую. А днём, - Вард удивлённо пожал плечами, - понятное дело, пойду с тобой. Или ты вдруг против? - Да нет, - я покатал на языке странную неуверенность. Откуда? Не хочу, что ли, чтобы он видел, как меня будут есть? Вард почувствовал эту неуверенность. Вопросительно поднял брови. От него вообще ничего скрыть невозможно, да и врать я не умею, даже в мелочах. - Нет, конечно, не против, - повторил я уверенней. - Просто… не проснусь никак. Вопрос из его взгляда не уходил и внимательное ожидание тоже. Надо было ответить ещё что-то. И я ответил. Подмигнул. - Ага… - неопределённо протянул Вард, улыбнулся, - ладно. Пойду, сварю кофе.

Вард

- Ага, - сам не знаю, что за дурацкое «ага». И эта неконтролируемая глупейшая улыбка по лицу расползается. И краснеть опять собрался… Никогда не знаешь, что Лен выкинет в следующий момент! Я спасся бегством. - Ладно. Пойду, сварю кофе. Иногда мне кажется, что у меня всё на лбу написано, или ещё где-нибудь. Большими печатными буквами. Это ощущение настолько мощное, что я стараюсь отвернуться, уйти, чтобы Лен не прочитал вдруг. Отвернуться и спрятать все надписи внутрь, где читаю их только я. И пишу и читаю. К слову о чтении. Через приоткрытую дверь кухни я увидел, что Лен вышел из спальни, по дороге натягивая штаны, и уселся на диван с книгой. Я дочитал ее вчера. До того, как я встретил Лена, я не читал. Верней, не делал этого ради удовольствия. Я вообще не подозревал, что от этого можно получать какое-то удовольствие. Теперь читаю много. Я начал это делать только ради Лена. Чтобы быть достойным его уважения. Чтобы разбираться в том, что важно для него. Чтобы ему со мной было интереснее… В общем, стандартный такой набор. А потом мне просто понравилось, без всяких «чтобы». Тем не менее, и своей первоначальной цели я добился – Лен не раз говорил, что ему повезло с литературным собеседником. Он приносит из библиотеки по несколько книг, и мы читаем их почти синхронно. Иногда Лен читает мне вслух. Правда, слушая, я часто засыпаю, потому что его голос при чтении становится каким-то очень размеренным, уютным, прямо-таки убаюкивающим. Лен очень смешно обижается, но я ведь не от скуки засыпаю! А потом устраиваем анализ прочитанного. Лен умеет, очень хорошо умеет говорить. А я пытаюсь. Вот дочитает эту… Я снова выглянул в комнату. Сидит. Рассеянно вертит в руках книгу. Читать, по-моему, совсем не собирается. Тёплый жёлтый утренний свет пятном прожектора падает на диван. Мягко высвечивает точёный профиль Лена. Сейчас – суровый, сосредоточенный, решительный. Я вдруг обнаружил, что привалился к дверному косяку и любуюсь. Одно из самых восхитительных занятий – любоваться Леном, когда он не видит. Мне одновременно и больно на него смотреть, и хочется смотреть постоянно. Часто просто лбом об стену готов стучаться от этой красоты и её недоступности. Вот и сейчас… Я грохнул на плиту кастрюльку с кофе, жалобно хлюпнувшим от такого свинского обращения. Подошёл к окну, открыл створки. За окном у нас крыши. Крыши-крыши-крыши, до самого моря. Остроконечные, куполообразные, крутые, покатые, черепичные, железные, стеклянные. И все это – рыже-коричнево-бежевое, золотое, в утренней зыбкой дымке, поющей голосами чаек, пахнущей близкой водой, которая полоской блестит за крышами, на горизонте. Легкий ветер коснулся кожи, шевельнул волосы… Красота сладко мучает что-то у меня в груди. Это что-то счастливо стонет, и не перестаёт удивляться, что красоты может быть столько.

Лен

Я удобно уселся на диван с книгой. Уже понимая, что мысли уводят меня от неё куда-то в сторону. Пытаясь понять, куда, я повертел книгу в руках. Небольшая, красная… была когда-то. Читали её часто, многие читали, это видно. Интересно, крючились прямо там, в читальном зале? Здесь по-другому нельзя. Я ношу книги домой, себе и Варду, только потому, что знаю библиотекаря. Как только мы сюда въехали, сразу втёрся к нему в доверие, потому что люблю читать. Я легко завожу знакомства. Поэтому знакомых у меня много, даже хороших, даже приятелей. А вот друзей мало. Их много и не должно быть, настоящих. Если человек считает, что у него много настоящих друзей, он, скорее всего, неверно истолковывает это понятие, неглубоко. Здесь я могу без оглядки положиться только на Варда. Дома таких людей осталось двое - мама и друг детства. Когда я думаю о доме… Иногда он, мой мир, кажется сном, далёким, тёплым, уютным. Хотя, на самом деле сном должно казаться это место. Кошмаром. Поначалу так и было. Я всё хотел проснуться. Особенно остро надеялся на это, когда засыпал. Но просыпался снова здесь. Больно просыпался, дико и холодно. Пока не привык, под ежедневным натиском этой реальности. И теперь сном кажется всё же оно – моё прошлое. Это не мешает мне страстно хотеть вернуться. Просто я не знаю, как. Заглянуть во все двери, что здесь есть? За без малого год, что я тут толкусь, ни мои волосы, ни ногти ни разу не вздумали отрасти и на миллиметр. Кроме маленького косметического удобства, это дает мне большую, хоть и хрупкую, надежду, что там моего отсутствия до сих пор не заметили. Просто потому, что я только что вышел из дому за картошкой. И весь этот год уместился где-то между моими двадцать пятым и двадцать шестым. Пока я здесь, мой мир замер, как и моё тело – замерло на пути из детства в старость. Я надеюсь, что это так. Только этим я могу унять тоску по дому, беспокойство о близких, тоску-беспокойство-страх… Боль. Хоть эту. Хоть отчасти. Я буду искать выход, верней – Переход. Пока не найду. Или пока не погибну на Арене, и тогда мне, наверное, уже будет всё равно. Но я не хочу гибнуть. Хочу вернуться. Обязательно – с Вардом. Его я здесь не оставлю. Никогда бы не подумал, что такое место может стать чем-то, хоть отдалённо ассоциирующимся с понятием «дом». Но стало. Конечно, совсем не в месте дело. Мне каждый раз приятно возвращаться в эту, по сути, казарменную квартиру только потому, что тут есть он, Вард. Он есть. И квартира кажется уютной. И Завтра – не таким беспросветным. Жизнь – не совсем бессмысленной. Собственно, если бы не он,.. тогда бы уже и не я давно. Ведь поначалу я хотел как раз погибнуть поскорее. Силы на надежду пришли позже… Я положил книгу на пол и лёг. Закрыл глаза. Сквозь веки смотрело утреннее мягкое солнце. С кухни плыл головокружительный веский запах кофе. Воспоминания настойчиво обволакивали меня. Я не собирался сопротивляться. Просто расслабился. И далёкий сон по-настоящему моего мира приблизился и стал реальным… …Я вышел из дому за картошкой. Летний день. Солнечно, но немного ветрено, поэтому я в свитере. Улицы-машины-люди-скверы-дома… Магазины, деревья в усталой листве, тарахтенье жёлто-красных трамваев, бугры и рытвины в асфальте… Решил срезать – через небольшой дворик, замкнутый в стены трёх монолитных домов дореволюционной архитектуры. Островок тени и тишины. Только одинокая девочка лет пяти раскачивает собой скрипучие качели. Ходил через этот двор, и не раз ходил. А двери этой не помню. Не замечал что ли? Подъезды с внешней стороны, а это что, чёрный ход? Две низкие каменные ступеньки, и – тяжёлая, массивная, под стать дому, дверь. Может, я не обращал на неё внимания, потому что раньше она была закрыта? А сейчас приоткрыта, не широко, но достаточно, чтобы разглядеть кусок лестничной площадки и витые перила, ограничивающие ступени. Зелёные перила. Обычные. И перила обычные, и лестница, и дверь. Так почему же я стою, и, как дурак, заглядываю в эту щель?! Потому что чувствую я что-то странное в себе, тянущее, перекатывающее внутри горячие упругие волны, разливающее по всему моему существу привкус чего-то знакомого, остро-будоражащего, зовущего… Ничего не случится, если я зайду. Ничего не случится. Просто успокою разбушевавшееся воображение, чтобы потом не метаться. Спугнул щебечущую стайку воробьев, увлечённо разделывавших огрызок сохлой булки. Ступенька, вторая. Дверь со скрипом, тяжело, но поддалась, я протиснулся в подъезд. И остановился, чувствуя себя полным идиотом, не знающим, что делать дальше. А дверь вдруг закрылась со звуком упавшей бетонной плиты. Я вздрогнул. Но это, во мне, не угасало, и я не сделал попытки выбраться. Тихо, сыро и почти темно, едва угадываются ступени и стены со средины высоты – там, где они побелены. Пахнет плесенью и подвальной картошкой, по которой очень скучает большой пакет, аккуратно уложенный в задний карман моих джинсов. Я слышу эхо своего, не в меру участившегося и громкого, дыхания. Под ботинками похрустывает песок. А я вязну в ощущении, что сейчас что-то произойдёт. Непосредственно сейчас, безотлагательно и неотвратимо… И произошло. Сначала я почувствовал, что меня раскручивают. Нет, всё как будто было на месте – и стены, и лестница. Но они вдруг начали как-то странно плыть у меня в глазах, накреняясь и танцуя. И я понимал, что движутся не они, а я, хоть и продолжаю стоять на месте. Как в детстве, когда сначала раскручиваешься вокруг себя, а потом останавливаешься и пытаешься удержать равновесие во вращающемся мире. Приступ резкой тошноты заставил согнуться пополам. Стены и лестница смазались в обволокшее меня пятно, и, чтобы не упасть, я опустился на четвереньки, чувствуя себя на какой-то немилосердной карусели. Тошнота усиливалась. Голова кружилась дико. Я с совершенно неуместным стыдом думал, что вот, прямо сейчас, продемонстрирую полу свой завтрак. И вдруг всё прекратилось. Прекратилось со странным металлическим звуком, похожим на поворот тумблера, включающего огромный прожектор. Только вокруг по-прежнему было темно. Нет, не по-прежнему. Теперь я совсем ничего не видел – ни стен, ни ступеней. - Пожалуйста, выйдите из Терминала, - вежливо произнес приятный женский голос. Я не двигался с места, ошалело таращась в темноту. Тогда из нее появился другой голос. Раздражённый мужской баритон: - Да выходи ты, дубина! Чего стал-то? Мешаешь! Дубину не нужно было просить в третий раз. Я наконец-то разглядел полоску света, пробивающуюся из-под двери, тем самым дверь обнаруживающую. Я вскочил. Я бросился на неё всем телом. Я её открыл, и вывалился из темноты в очень яркий свет. От неожиданности и боли в глазах остановился, жмурясь. А когда глаза привыкли к яркости, я понял, что я где-то не там. Потому что я был уже Здесь. Еще не успев толком испугаться и вообще что-нибудь сообразить, я машинально обернулся. За моей спиной не было ничего. То есть, ничего, что я справедливо ожидал там увидеть – ни дома, ни этой пресловутой двери. А было позади меня то же, что и передо мной. Огромный цех с грязными пыльными окнами в пол стены. За окнами – тьма. С далёкого потолка – тусклый электрический свет, который показался мне ярким только после подъезда. И на всё пространство вокруг – ровные ряды кресел, неприятно похожих на стоматологические. Только с гораздо большим количеством приспособлений, одним своим видом вызывающих жжение в области желудка. И я – посреди всего этого. Стою на кафельном полу в сине-серую клетку. Между рядами. И глупо моргаю. Медленно верчу головой. Не в силах двинуться с места. Не в силах осознать ни где я, ни зачем, ни почему. Вдыхаю влажный душный воздух. Бездумно принюхиваюсь к запаху озона и хлорки. Прислушиваюсь к тихому тревожному гудению. Словно где-то совсем рядом высоковольтные провода… Сначала все кресла, насколько я мог разглядеть с места, где застыл, показались мне пустыми. А потом я услышал стон. Эхом разнёсшийся по необъятному помещению. Жуткий болезненный стон, полный страдания-отчаяния-страха… Как ни странно, это наконец привело меня в чувство, вернуло способность к действию. Действию, направленному на помощь. Их было двое. Намертво прикреплены к соседним креслам толстыми кожаными ремнями. Головы зажаты между металлическими пластинами и сверху до бровей оплетены проводами. Один старый, другой среднего возраста. Оба – в серых робах, похожих на тюремные. Старику уже нельзя было помочь: его глаза замерли, разглядывая что-то невидимое, из уголка рта текла тонкая струйка слюны. А тот, что помоложе… В его глазах застыл бездонный ужас и мольба о помощи, о пощаде мольба, о избавлении. Он увидел меня – и эта мольба обрела целенаправленность. Шевельнулись запекшиеся губы, и слабый измученный голос произнёс… Я совершенно не понял, что он произнёс. Чужой язык. Совсем. Он повторил это снова и снова. Стоном. Протяжно. Ритмично. Будто гвозди забивая в мою голову. И постепенно в ней произошло какое-то странное наложение, его слово словно отыскало эквивалент среди моих знаний. Это трудно объяснить. Нет, он не заговорил на моем языке. Но я вдруг понял его так чётко, как если бы произошло именно это. Никогда раньше я не слышал этого языка. Но теперь я его знал. Тогда я, правда, не успел над этим задуматься. Я просто слышал: - Помоги!.. Помоги!.. Помоги!.. - Сейчас, - хрипло прошептал я на этом самом языке. Немного споткнулся на непривычности, а потом повторил уверенней: - Сейчас помогу. И я попытался. Дрожащими непослушными пальцами я растягивал крепления ремней, собираясь освободить руки жертвы, когда меня наглым образом прервали. Я так увлёкся, что не обращал внимания на новоприбывших, пока они не скрутили мне руки и не отволокли от кресла. Я сопротивлялся. Яростно. Но их было трое, а я был в шоке. Не обладая удобной позицией для созерцания своих стражей, я разглядел только, что они были в зелёной, ближе к хаки, военной форме. Сразу стало ясно, что действия мои противоречат здешнему закону. Не могу сказать, чтобы сразу раскаялся. Мне явно не нравился этот закон. Трое держали меня. Передо мной, заложив руки за спину, встал четвертый. Сухой, седой, безвозрастный, с серым линялым лицом и таким же взглядом. В голосе – никаких эмоций. Равнодушие. Язык был тот же, что и у заключённого. И понимал я его отменно. - Ты кто? Родственник? Шпион? Диверсант? Я просто не знал, что ответить. Если только пришельцем себя назвать? Вместо этого я лаконично сказал: - Нет. Понятно, это никому не понравилось. Меня стукнули по лицу. Больно. Во рту появился солёный привкус. - Может, поработать с ним? - седой приблизился, внимательно вглядываясь в мое лицо. Я почувствовал, как покрываюсь изморозью. Потому что понял – он не такой равнодушный, как мне показалось вначале. Я увидел в его почти белых пыльных глазах свет. Яркий лабораторный свет. И холодно поблескивающую в нём сталь разнообразнейших приспособлений, которые могли бы заставить меня рассказать всё, что я знаю, и даже то, чего не знаю совсем. - Да ладно, - махнул рукой один из солдат, - какой он шпион? Никаких признаков. Попал он сюда, конечно, мастерски, но дальше действовал, как дилетант. Явно приятель. - Будем сообщать, или сами? - спросил другой. - Да кому он нужен? - снова вступил первый. - На кресло – и пусть идёт мешки таскать и полы мыть. Правда? Я понял, что он обращается к белому. Тот немного поразмыслил. Потом кивнул. - Одним больше. Только проверим сначала. Я снова сопротивлялся, как мог. Но ко лбу мне всё равно приложили что-то, вроде небольшой серебряной линейки. Убрали, правда, быстро, и больно на этот раз не было. - Нет, - категорично покачал головой «врач», разглядывая прибор, - из этого работяги не будет. Сопротивляемость зашкаливает. - Так куда его, в Город? - снова подал голос тот, что обвинил меня в приятельстве с пленником кресла. - Служители только завтра приедут. Корми его целый день! - Скоро рассвет. Через пару часов приедет начальник. Пусть сам решает. Нам за это не платят, - равнодушный снова стал равнодушным, спрятав свои инструменты под полуприкрытые веки. - Пока закончим с этими. Он подошел к креслу недоспасённого мною несчастного. Нажал на что-то под левым подлокотником. Электрическое гудение и запах озона усилились. Пленник выгнулся в беззвучном крике. Я дернулся, но держали меня крепко. И тогда я просто отвернулся. Зажмурился. Сжал зубы. Какое-то время все просто ждали. Потом гудение прекратилось. Стало тихо. - Всё, - сказал тот, что до сих пор не подавал голоса. Он доверил меня двум своим товарищам. А сам принялся отвязывать заключенных. Невысокий, коренастый, тёмные волосы, ничем, кроме, разве что прыщей, не примечательное лицо. Отвязанные, которые теперь обладали одинаково отсутствующим видом, сползли с кресел. Сползли на четвереньки, да так и не встали. Охранник извлёк откуда-то толстый провод, светящийся концентрированно синим цветом. Привычными рутинными движениями один его конец, венчающийся специфическим разъёмом, засунул в ухо одному из стоящих на четвереньках существ, второй – другому. - Отправляйтесь на распределение, - скомандовал, и пнул того, что когда-то был стариком. Скрепленные проводом быстро поползли к высоким металлическим дверям. Я смотрел на это и слушал, как что-то протяжно скулит внутри. Мне нечем было его утешить. Руки мне крепко связали. Я больше не сопротивлялся. Меня толкнули, и я послушно двинулся к выходу, чувствуя, как на сознание все крепче наваливается какое-то тупое онемение. Мы шли по сумеречному низкому коридору, левая стена которого была выложена толстыми стеклянными блоками и светилась изнутри голубоватым светом. Звук шагов тонул в чёрном ковровом покрытии. А под ноги то и дело попадались ползущие, скреплённые по двое, те, что когда-то были людьми. Это место не вмещалось в мою голову. И на время я словно перестал думать. И чувствовать перестал. Меня втолкнули в маленькую квадратную комнатенку, предварительно освободив от верёвок. За моей спиной щелкнул замок. Густо-серые стены. Рыжая, обсиженная мухами и упрятанная за решётку лампа на потолке. Пол – как в коридоре. В дальнем углу – кровать с тощим матрацем и небольшой железный стол. В другом углу – ведро. Понятно, для чего. Я механически сел. Кровать тоскливо скрипнула и прогнулась, вместе с облаком пыли испустив какой-то канцелярский бумажный запах. Голову ужасно хотелось куда-то примостить, и я уложил её щекой на стол. Гладкая металлическая прохлада лизнула кожу. Прямо перед глазами, не попадая в фокус, расплывалась текстура рукава. Я разглядывал цветные пятна на ткани и отстранённо пытался понять: неужели я сломался? Нет? Тогда что это за пустота внутри? Сухо, пусто до короткого звона. Холодно, пусто и тихо. Только шорох сухой какой-то ползёт… Я ждал боли. Но она не пришла. Я просто заснул. Нет. Провалился в мёртвый густой сон. А на самом краю этой пропасти, я вдруг понял, что знаю, как называются эти кресла. Я не догадался и не предположил, а именно понял, что знаю. Колыбельные. Слово звякнуло и вытолкнуло меня из сознания. Мне показалось, что я просто закрыл и открыл глаза. Но, очевидно, между этими действиями таки прошло какое-то время, потому что успел прийти начальник. И решить мою судьбу успел. Подозреваю, правда, что для этого ему понадобилось не слишком много времени. - Пошли, - улыбаясь и связывая мне руки, сообщил знакомый прыщавый стражник. - Сегодня чудесная погода. Прекрасный день, чтобы умереть. Я испытал мощное облегчение при слове «умереть». Потому что совершенно не испытывал желания приспосабливаться к этому миру. А возвращение домой… Я постарался не думать об этом. Снова коридоры. На этот раз пустые. А потом – солнечный свет. Неуместно радостный. А под ним – широкий, выложенный булыжником плац, окружённый невысокими строениями казённого вида. В лицо пахнуло свежим тёплым воздухом. Запах лета… - Иди на средину, - сказал конвоир, - и жди. И я пошел, а когда решил, что достиг средины площади, остановился и обернулся. Приблизительно пятиэтажное по высоте, краснокирпичное здание. Верней, его торцевая гладкая стена. Единственное небольшое окно – в самом верху, под острым углом крыши. В окне показался часовой. И надо же, снова эта прыщавая рожа! Вездесущая. Мне ужасно захотелось сбросить его оттуда, из этого окна. Сделать я этого всё равно не мог, поэтому предпочёл разглядывать росшее за булыжной кладкой раскидистое дерево с широкой резной листвой. Красивое. Я таких никогда не видел. Впрочем, как и людей на синих проводах. Шаги за спиной. Приближающиеся. Остановились совсем близко, в нескольких метрах за мной. Кажется, снова трое. Я не стал гадать дольше и обернулся. Да, трое. Он настолько выделялся, что остальных двоих я вроде как даже не заметил. Он странно смотрелся в форме. Он был как инородное тело во всей этой обстановке. И именно он должен был меня убить. Это я понял сразу. Просто понял, и всё. Ощутив при этом всплеск совершенно нелогичного острого удовольствия. Как этот ласковый летний ветер. Свежий запахами трав, цветов и листьев… Невысокий, наверное, на голову ниже меня. Тонкий, но сильный силуэт. Весь он – тонкий, но сильный. Мягкий, спокойный и… лёгкий, что ли… Кожа цвета некрепкого чая – тёплый ровный цвет. Лет шестнадцать-семнадцать. Казалось бы, совсем ребёнок, но в его больших немного миндалевидных глазах светилось что-то такое… Глубокое, сильное, мудрое. Не детское. Вард не двигался. Замер. Просто стоял и, не отрываясь, смотрел на меня. Я видел в его неимоверно живых тёмных глазах какое-то бурное движение. Казалось, вот-вот – и я прочитаю в них все его мысли. Но… Очевидно, он не должен был вот так вот стоять. Должен был делать нечто весьма определённое. Один из тех, что пришли с ним (я так и не удосужился разглядеть этих двоих), что-то негромко, но с явно сдерживаемым нетерпением сказал Варду. Тот едва заметно поморщился, но не двинулся с места. Тогда тон увещевающего стал более настойчивым, а голос – более громким. - Убей его, - услышал я. Вард посмотрел на него. Медленно оторвав от меня взгляд, медленно повернув голову. Оторопело посмотрел, удивлённо подняв брови. Я очень отчётливо расслышал в этом взгляде: «Убить?.. Его?!. » Эта идея явно казалась ему какой-то дикой. Снова перевёл взгляд на меня. И вдруг… покраснел! Очень густо, по-юношески беззащитно. Даже трогательно… Неужели ему стыдно меня убивать? Но я совершенно не мог думать о нём с сарказмом. Наоборот, что-то чистое, светлое поднималось, шевелилось во мне. Я не смог сдержать улыбку. Хорошо, хорошо, что именно он убьет меня…

Вард

Когда я впервые увидел Лена, я сразу понял, что это Он. Даже в его спине, прямой, гордой, сильной, я сразу заподозрил что-то судьбоносное. Связанные сзади, сжатые в кулаки руки, очень светлые волосы, слегка взъерошенные ветром, уверенность и свобода в силуэте, контрастирующие с его положением… Всё это производило пронзительно трагичное и, одновременно, концентрированно героическое впечатление. Потом я не раз взахлёб наслаждался этим сочетанием. А сейчас каждый шаг давался всё труднее. И я уже не видел ничего, кроме фигуры впереди. А потом Лен повернулся… Это ощущение можно сразу отличить от любого другого. Хоть и испытать его можно только впервые, и только один раз в жизни, но насовсем, потому что… Я знаю, что в моём возрасте часто влюбляются, отдаются страсти с головой, безумствуют и бьют себя в грудь кулаками, утверждая, что это – то самое, навсегда, потому что сами в это верят. Да и было у меня такое, совсем недавно. Это что-то, вроде опьянения, угара, когда одновременно хочешь кричать о своем чувстве, и не уверен в нём, если копнуть глубже. А это, к Лену, оно просто было. Сразу навалилось на меня всей своей тяжестью, монолитом, растворилось во мне и обволокло, не оставляя места ни для метаний, ни для сомнений. Я очень, страшно испугался, потому что невозможно было не понять, что это такое, не понять, что это не пройдет, не схлынет, не отпустит. Я сразу повзрослел. Чувствуя, как деревенеет, а потом обмякает и горит тело. Я почти не дышал. Я не мог. Я хотел убежать подальше от него, стоящего прямо передо мной со связанными руками. Убежать, забиться в темный угол и подумать, адаптироваться к этому новому, но такому полновластному, отыскать себя в нём, решить, как теперь двигаться, говорить, вообще – быть. Убежать, а потом вернуться, чтобы уже никогда не уйти… Убежать я не мог. Я должен был действовать. Прямо сейчас. Это казалось невозможным, но было необходимо. Жестокая необходимость, диктуемая объективной реальностью, текущим моментом. А действия мои должны были заключаться в убиении Лена. - Давай. Это твой испытательный номер. Иначе – никакого продвижения по службе, - сказал голос Цата где-то над самым ухом. Сквозь привычный холод в его тоне проступал оттенок нервного возбуждения. Я знал, что он любит сою работу. А меня сюда запихнули почти силой. Папаша. Танцевать, мол, это не мужское. Чёрт с ним! Я пробыл здесь неделю и уверился, что не задержусь в этом месте. А убивать я вообще никого не собирался. Тем более… - Убей его, - сказал Цат спокойно. Но настойчиво. Я немного оторопело посмотрел на него. «Убить?.. Его?!.» Лен стоял на отдалении трех-четырёх шагов и совершенно спокойно, даже невозмутимо разглядывал меня. Иногда по его лицу пробегали тени каких-то ощущений, но я не успевал уловить их значение. Что можно думать о своем предполагаемом убийце? Наверное, я покраснел, потому что он слегка нагнул голову и улыбнулся. Я бы сказал, как-то даже умилённо… Не знаю, что можно думать о своём убийце, но Лен явно мне сочувствовал. Его ярко зелёные глаза сейчас были добрые-добрые. Я сразу даже и не понял, что это за выражение в них – не очень-то много добра я до сих пор видел. А когда понял, это вконец располосовало моё и без того разбушевавшееся сознание. - Давай, мальчик, не стесняйся, - сказал вдруг Лен. Он не издевался, в его голосе было то же, что и в глазах. В хрипловатом усталом голосе. - Я всё равно не хочу здесь быть. Дело нескольких минут. Но во мне успели развернуться целые вселенные. Чувств, мыслей… воспоминаний? Мне казалось, я знал его всегда. Или не совсем казалось… Дольше ждать было нельзя. Я видел такое один раз. Это есть в правилах. Если палач по какой-то причине не может убить свою жертву… Я преодолел эти три-четыре шага, отделяющие меня от Лена. Зашёл ему за спину, взял ружьё под руку и разрезал веревки. Удивлённо растирая затёкшие запястья, Лен обернулся ко мне. Со стороны моих «сотрудников» слышались какие-то крики. Но я знал, что вмешаться они не могут, и мне было всё равно. Я любовался. Был уверен, что в первый и последний раз. Как ветер перебирает спадающее на лоб каре прямых льняных волос. Как блики от листвы бродят по золотистой гладкой коже. Как тень удивления тает в лесной яркости глаз… Я протянул Лену ружьё. - На, - сказал я просто, - убей меня – и займёшь моё место, - острая тянущая тоска резко пронзила сердце. От неё я почему-то улыбнулся. - Я тоже не хочу здесь быть. «Без тебя», - добавил про себя, и почти силой всунул ружьё в руки растерянного Лена. На мгновенье он закрыл глаза. А когда открыл, я снова не смог уследить за быстрой, еле уловимой сменой выражений на его лице. Но цепочка этих выражений увенчалась хитрецой, искрой вспыхнувшей в глазах, играющей на губах жёсткой усмешкой. Какая-то отчаянная весёлая ярость пульсировала в нём. Лен ловко вскинул ружьё, направив дуло мне в лицо. Я не видел в этом смерти. Я не почувствовал никакого разочарования, страха, тем более – ненависти. Я был на грани экстаза. Я знал, что не почувствую боли. Её во мне и так было слишком много. Пылающей. Болезненно красивой. Маленькое инородное тело просто растворится в ней. Вот, уже сейчас… Резкая линия ружья внезапно и кардинально изменила своё направление. Раздался треск выстрела – и Канц вывалился из слухового окна на булыжник плаца. А я был жив. И всё никак не мог понять, почему. Лен отбросил оружие, как ненужную палку. Он снова мне улыбался, но теперь очень серьёзно, даже сурово. Это наполнило меня гордостью. - Теперь мне не кажется, что всё так уж плохо, - в его голосе больше не было усталости. Лёгкая, едва заметная хрипотца осталась, а вот усталости больше не было. - Я – Лен, - сказал Лен и протянул руку. Я пожал её, но сказать ничего не успел. Что-то тёмное, не в фокусе, мелькнуло за ним. Одновременно я почувствовал тупой удар по затылку. И последнее, что я помню из этой сцены – рука Лена, которую я крепко, до последнего, сжимаю в своей.

Лен

Первый удар по затылку оказался не очень качественным. Поэтому, падая, я ещё успел увидеть, как падает Вард. Медленно выпуская мою руку из своей. Его фуражка слетела, и по плечам рассыпались длинные чёрные волосы. Вьющиеся, отливающие синевой. «Надо же! - подумал я с каким-то болезненным восторгом. - Какой всё-таки красивый…» Второй удар был удачнее первого, и какое-то время я вообще ничего не думал. Первым в сознание вполз некий странный гул. Многоголосый. Потом пришёл запах: дикая смесь мокрой грязи, пота, мусора и… чего-то, похожего на зоопарк. Я лежал на влажном и мягком. Лежал на боку, неудобно подвернув под себя левую руку. Муторное ощущение всесторонней дезориентации. Раньше я никогда не терял сознание. А ведь всё то время, что я был вне себя, со мной что-то происходило. Без моего ведома… Током прошиб ужас – а не торчит ли у меня теперь откуда-нибудь синий провод?! Я разлепил глаза. Перед самым лицом была грязь, мокрая. Я вдруг ощутил мучительную жажду. Пить хотелось очень, во рту даже слюны не было. С трудом я приподнял голову. И увидел, что лежу на Арене. Слово пришло сразу, само, как уже было раньше. Это не было ассоциацией или сравнением. Я просто знал, что это именно Арена. Знал, что это значит здесь. Знал, что последует дальше. Приблизительно. Преодолевая тошноту и слабость, я встал на колени. Огляделся. Сверху потолком висело низкое свинцовое небо. Усиливая ощущение грязи, которой вокруг и так было предостаточно. Арена больше походила на скотный двор. И размерами, и запахом, и «чистотой», которая пятнами неопределенного цвета отпечаталась на моей новенькой синей тюремной униформе. Да. Пока я был не при памяти, меня переодели в колючие грубые рубаху и штаны, и разули. Надо сказать, босые ноги уже успели порядком замёрзнуть. Как загон для живности, Арена была огорожена высоким забором из нетёсаных почти чёрных брёвен. Над ним, один над другим, ярусов в десять тянулись забитые до отказа зрительские ряды. Забитые грязно-серо-коричневым, возбуждённо галдящим, непрерывно шевелящимся… Это шевеление вызвало новый приступ тошноты, и я отвёл взгляд. Пришёл новый термин: Малая Арена. А потом ещё один: Предварительный отбор. И ещё – понимание: мы где-то на периферии, на пути куда-то. Так как теперь я смотрел вниз, то, наконец, увидел Варда. Он лежал совсем рядом со мной, просто сначала я стоял к нему спиной. Лежал, раскинув руки. Навзничь. Словно кто-то просто кинул его сюда, небрежно, как тряпичную куклу. Моё сердце сжалось от жалости и ужаса. Дрожащими пальцами я нащупал едва ощутимый пульс на тёплой шее, и, сразу следом за секундным облегчением, меня захлестнули возмущение и злость. В Варде было что-то изысканное, гордое, даже величественное. И – вот так, в грязь. Это выглядело кощунственно. Но я был рад, что он здесь. Иначе мне пришлось бы его искать. Теперь нам надо было выжить. Теперь я этого хотел. Потому что был должен – ему. И потому, что что-то снова зажглось во мне. Я не понимал, что именно, но оно очень хотело жить. Хотело жить, и, так как Вард не шевелился и даже, казалось, не дышал, готово было сражаться за нас обоих. Сражаться?.. Я уже видел, чем: возле Варда лежали два меча, не очень благородной ковки, с предельно простыми рукоятями, но довольно внушительные. Я знал, чем сражаться. Но вот как, я даже не догадывался. Врукопашную – это ещё куда ни шло, доводилось и, вроде, даже получалось. А вот холодное оружие… Впрочем, стрелять я как будто тоже не умею… Я взял в руки один из мечей. Встал, опираясь на него. Попутно услышал, как оживились трибуны. Почему-то подумал, что это не мой героический подъём на них так подействовал. Тут же увидел подтверждение этой догадки: дощатые ворота в заборе напротив нас с Вардом открылись. На арену вышел противник. И я понял, что на рукопашную надеяться нечего. И ещё я понял, что впереди меня ждёт масса сюрпризов разного характера. В голове стремительно, наскакивая друг на друга, завертелись обрывки египетской мифологии и сказок об оборотнях… Соперник был волком. Верней, голова у него была волчья, серая с проседью. И руки, сжимавшие два толстых меча, длиной в половину моего, тоже отличались повышенной волосатостью. В остальном, он выглядел, как крупный мужик с явно враждебными намерениями. На нём был такой же тюремный наряд, как на нас с Вардом, разве что немного чище. Просто, очевидно, ему повезло: к началу «праздника» он не был без сознания. Волк подмигнул мне жёлтым глазом и демонстративно повертел в лапах оружие, мастерски повертел, только блики разлетелись. И улыбнулся, нагло так, вызывающе. Вместо того, чтобы преисполниться боевого оптимизма, я вдруг подумал о том, что должна была чувствовать Красная Шапочка, встретившись в лесу с таким вот типом. И впервые в жизни эта сказка показалась мне немилосердно страшной. Я медленно обошёл Варда, по-прежнему не подающего признаков жизни. Загородил его собой, оставив в нескольких шагах позади. По крайней мере, я умру первым… Выставил меч перед собой, покрепче сжав его обеими руками. Чувствуя свои действия отчаянным блефом. Наверное, это было заметно, потому что противник расхохотался, широко разинув пасть, подскуливая и подёргивая острыми ушами. Даже если бы не мечи, он вполне мог бы разодрать меня этими мощными желтоватыми клыками, или огромными лапами с острыми когтями. Как курёнка… Этот волчий смех подействовал на мою психику, как какой-то тумблер. Я вдруг испытал приступ очень странного чувства. Наверное, если бы не шок и свежая травма головы, я испытал бы его раньше. Всё слишком походило на сон или, в лучшем случае, на какую-то нелепую сюрреалистическую историю – картину или кино. Особенно этот волк, со своими ушами-клыками-когтями. Босх, например, вполне бы мог такого нарисовать, да и мне, бывало, подобное снилось, особенно в детстве. Ощущение ирреальности захлестнуло так, что меня даже качнуло. И одновременно, каждой своей клеткой, я осознавал, что это реальность, прочувствованная мною в данную секунду до мельчайшей подробности – запаха, звука, детали… Это парадоксальное объединение бреда и реальности вдруг так резко осозналось и развернулось во мне… Я понял, что, или меня сейчас вырвет, или я снова потеряю сознание… И тут всё прошло. Окружающее перестало слоиться на контрастные уровни и стало целостным. Словно некий иммунитет включился во мне. Я много чего видел позже. Но это жуткое, подступающее вплотную сумасшествие больше никогда не возникало. Я тряхнул головой. Я пошире расставил ноги. А он, волк, вовремя переставший казаться мне невозможным, ринулся на меня. Очень быстро, легко, остро. С громким утробным рыком. Я, не отрываясь, смотрел на поблёскивающий металл клинков, самоуверенно и недвусмысленно направленных куда-то в область моей груди. Странная волна нарастала во мне, очень похожая на ту, что заставила меня войти в Дверь. Я стоял, не двигаясь. А когда, по расчетам волка и зрителей, моя грудь должна была быть пронзена, я едва уловимым движением шагнул в сторону. Моя правая рука совершила какой-то, явно отточенный многолетней практикой, замысловатый финт мечом – и вот уже оружие врага, как нечто непотребное, разлетелось в разные стороны. А я, крутанувшись на месте, лаконично, не напрягаясь, рублю лохматую голову с, наверное, лохматых плеч. Чавкая, голова катится в грязи. Тело, растерянно взмахнув лапами, оседает. Публика на секунду замолкает, а потом взрёвывает от восторга. А я стою, тупо уставившись на дело рук своих, а потом – на эти самые руки. И совершенно не понимаю, откуда я такое умею. И ещё мне ужасно противно от головы и тела, которые валяются возле меня… А потом выпустили следующего соперника, и мне больше некогда было удивляться и ужасаться содеянному. Потому что нужно было делать это снова. Этот был человек. Хотя за нечесаной обильной порослью на лице и голове это было нелегко обнаружить. Он даже подмигнуть не удосужился. Просто попёр на меня, размахивая мечом, очень похожим на мой. Я не убил его. Просто основательно оглушил рукоятью. Наверное, я смог бы это сделать, даже не имея своего нового дара владения оружием. В отличие от первого, этот противник явно никаким мастерством не обладал. И в таком подборе не было никакой логики, никакой продуманности, взвешенности… За моей спиной раздался истошный вопль. Я обернулся и похолодел. Или сначала похолодел, а потом обернулся. Оказывается, ворота здесь были не одни. И пока я был занят, из других вышел следующий противник, для, благо, очнувшегося, наконец, Варда. Правда, испуг мой длился недолго. Длился, только пока я не увидел, что лысый, огромный, головы на три выше и раз в пять тяжелее Варда детина, держится за повисшую плетью руку, из которой, очевидно, только что выпал валяющийся рядом увесистый топор. Вард даже не прикоснулся к мечу, оставленному для него. Через пару секунд я понял, почему. Пока разъярённый великан замахивался здоровой рукой, Вард плавным, танцующим движением скользнул к нему за спину. Прижался вплотную, пропустил свои руки под его руками, сцепил на его шее сзади. Немного прогнулся, на что-то надавил… Хрустнули позвонки – и с гигантом было покончено. Всё произошло очень быстро. Я даже не успел собраться вмешаться. Трибуны оценили. А Вард замер, глядя на тело поверженного, совсем как я недавно. Я увидел, что его бьёт озноб. Он перевёл взгляд на меня. Взгляд, полный ужаса, боли, непонимания. - Я не хотел никого убивать, - тихо проговорил Вард, качая головой. Я подошёл, воткнул меч в землю и положил руки ему на плечи. - Я тоже, - сказал я мягко, - но теперь у нас нет выбора. Снова открылись ворота. Не знаю, какие из них, я запутался в сторонах. Но на этот раз никто не вышел на Арену. Наоборот, нас жестом поманили за забор. Кто-то маленький и невзрачный. Служитель. Мы оказались под трибунами. И было нас там очень много. Заключённых. А сквозь щели в заборе было видно Арену. И всё, что на ней происходило. Это была мясорубка. Не очень внимательный, поверхностный предварительный отбор. Просмотр сырья. Проверка на живучесть. Просеивание. Заключённых просто ссыпали в кучу, чтобы посмотреть, что получится. Их выносили, выводили, выталкивали, они выходили сами. Животные, люди, совсем непонятно кто. Женщины, мужчины, дети, старики. Крики, стоны, вопли… Совершенно непонятные комбинации так называемых противников. Скорее всего, просто случайные. Например, пятеро ужасно напуганных темнокожих тощих, очень похожих друг на друга детей лет семи, и трое маленьких злобных акул, которые вели себя в воздухе, как в воде… Этот фрагмент я стараюсь не вспоминать никогда. Калейдоскоп побед и смертей. Под конец у меня в глазах повис красный туман. От физической усталости и нервного истощения. Меня выпускали ещё пять раз. Варда – четыре. Я быстро привык к тому, что в совершенстве владею любым оружием. Просто не было ни сил, ни времени об этом думать. Ни удивляться, ни радоваться. Это просто казалось естественным, как дыхание. Всё, что можно было сделать с помощью того или иного оружия, казалось мне простым и понятным с того момента, как я брал его в руки. Словно и не могло быть иначе, и не было никогда. Может, и не было. Я же не пробовал раньше. Вард объяснил свою технику: - Никогда бы не подумал, что мне пригодится папашина жадность! Ему было жалко платить помощнику, и я был вынужден торчать в его кабинете днями, помогая вправлять пациентам кости. А если знаешь, как кость вправить – ничего не стоит сделать с ней всё, что тебе будет нужно. А драться немного брат научил, старший. Он понурился и замолчал. Это вообще был единственный наш разговор за весь день, не считая того, первого, на Арене. Говорить что-то не очень хотелось. Мы оба старались не убивать, только вывести из строя. За нас потом добивали другие. Это тянуло к земле больше, чем простая усталость и боль в мышцах. Поздно ночью всё это решили наконец-то прекратить. Нас, оставшихся в живых (около сотни разнокалиберных особей), согнали в бревенчатое длинное помещение с низким потолком. Усадили на длинные грубые деревянные лавки, за длинный грубый стол. И наконец-то накормили. Какой-то гадостью, конечно, но уж очень есть хотелось, а пить ещё больше. Спать было предложено тут же, на ссыпанных под стенами грудах сена, накрытых рваными дерюгами. Было слышно, как на двери снаружи надёжно уложили мощный кованый засов. Тусклые голые лампочки погасли. Измочаленные гладиаторы попадали, как попало, и через минуту-другую амбар наполнился характерными для массового сна звуками. Кто-то стонал, кто-то поскуливал, кто-то храпел. Только разговоров не было. Мы с Вардом устроились в углу. Молча. Но непреложно – вместе. Какое-то время возились, укладываясь на колючем хрустящем ложе. Потом затихли. Оба. Как по команде. Я чувствовал, что он не спит. Понял вдруг, что до сих пор не знаю его имени. Это казалось очень странным рядом с ощущением, что его-то самого я знал всегда. - Как тебя хоть звать-то? - тихо, чтобы не мешать заслуженному отдыху соседей, спросил я. - Вард, - так же тихо ответил Вард. Тихо и устало. Но я в очередной раз подумал, что голос у него неожиданно низкий, сильный, бархатный. Даже сквозь усталость это было слышно. Во мне вдруг засаднило что-то, вроде запоздалого чувства вины. - Послушай, - я тронул Варда за руку, - ты не сильно жалеешь, что… Я не знал, как закончить фразу, «… что не пристрелил меня, как просили»? Он понял. Приподнялся на локте. В свете, падающем из окна под потолком, мне было хорошо видно его лицо. Он просто посмотрел на меня. Просто посмотрел. Но я понял, что сказал что-то страшно обидное. Больше совесть меня по данному поводу не мучила. Ноги замёрзли так, что это было даже больно. У меня вообще часто мёрзнут ноги, а в тот момент это было ещё и более чем просто логично. Обычно при такой боли уснуть трудно. Нынешние обстоятельства были исключением. Под чистый запах на удивленье свежего сена я уплыл в сон. Тогда я всё ещё надеялся проснуться дома.

Вард

Лен успокоил свою совесть с моей помощью. Немного пошуршал соломой. И уснул. Я не спал ещё долго. Даже сейчас, после этого длинного страшного дня, я не мог отказать себе в желании прикоснуться к Лену. И оно мешало мне спать. Забивая собой усталость и дикую непривычность происходящего. Я честно попытался отвлечься, обдумывая ситуацию в целом. «Ты не сильно жалеешь?..» Жалею? О чём мне было жалеть? О своей семейке? В ней не было ничего хорошего. И никого. Когда-то был старший брат, но… Но. Может, мне стоило жалеть о своей несостоявшейся профессии палача и охранника? О трудовых буднях в месте, где с помощью Колыбельных кресел, из слабых духом делают простеньких подсобных рабов. По сравнению с этими прелестями, я даже радовался тому, что меня везут в Город Арен, по дороге отсеивая от сильных духом слабых телом. А меньше всего я стал бы жалеть о том, что вместо того, чтобы убить Лена, лежу сейчас рядом с ним в сене, трепетно прислушиваясь к каждому его вздоху… Я уснул, чувствуя, что всё так и должно быть, как есть. Утром нас снова накормили. Потом запихнули в два вместительных грузовика, и долго трясли в почти полной темноте фургонов без окон. К вечеру была следующая остановка. А к ночи нас осталось всего двадцать. После третьей остановки число финалистов свелось к восьми. Назавтра мы должны были въехать в Город. Нас с Леном больше ни разу не выпускали на Арену вместе. Ни в паре, ни, благо, не додумались выставить друг против друга. После боёв мы так уставали, что сразу отключались. Днём, в пути, досыпали и немного говорили. Я рассказал всё, что знал о нашем положении Лену. Он кивал моим словам так, словно они только подтверждали то, о чём он и сам уже давно догадался. Меня удивило, что он именно догадался, а не знал обо всём сам, как и я. Когда Лен начал расспрашивать, я спросил, откуда он. Он помолчал. В темноте фургона я не видел его лица, но мне показалось, что в этом молчании колотилась боль. - Издалека, - наконец-то глухим голосом коротко ответил Лен. Я не стал допытываться. Помня об этой боли, не допытывался и после. А сам Лен не рассказывал. Мы много о чём говорим. Только не об этом. Так что я до сих пор не знаю, где его родина. И как он, собственно говоря, оказался в тюрьме. Утром, перед тем как преодолеть последний отрезок пути, нас решили помыть. Или позволить нам помыться – не знаю, что ближе к истине, но это было очень кстати после активного трёхдневного действия. Душевая оказалась небольшой тусклой комнатой. Из стены – куча трубок с распылителями воды. Никаких перегородок. Да и кого, по идее, можно было стесняться в таких условиях? Ценой больших усилий, я постарался не смотреть на Лена. Совсем. Нагота делала меня совершенно беззащитным. А вот Лена ничто не сдерживало в том, чтобы меня изучать. В какой-то момент, не выдержав, я одарил его быстрым взглядом, постаравшись сосредоточиться на лице, и спросил: - Что? - Не ожидал такой мускулатуры, - сказал он, покачав головой, и, наконец, отвернулся. - Я танцовщик,- объяснил я, заливаясь краской до корней волос. Дурацкая склонность – краснеть, когда надо и не надо! Лен вдруг уткнулся в стену лбом и принялся смеяться. Смеялся долго. Я успел проанализировать несколько вариантов того, что могло его рассмешить. Все они вертелись вокруг моего ответа и моей предательской застенчивости. Отсмеявшись, Лен сказал: - Замечательная из нас с тобой пара, колоритная до чёртиков – фотограф-приблуда и танцовщик-костоправ! Сначала я хотел, было, обидеться. Но мне вместо этого тоже стало смешно. Я посмеялся, а потом спросил, кто такой фотограф. Лен резко вскинул взгляд, в котором метнулся испуг. Спросил: - У вас газеты-журналы есть? - Есть. - А картинки в них есть? - Ну. - Как их делают? - Что значит – как? Рисуют, понятное дело. Лен помрачнел, нахмурился. Присел, свесив руки с колен. Снова усмехнулся. Но на этот раз невесело. - Какая ирония: до Колыбельных кресел они додумались, а до фотоаппарата – нет. Ну, что ж, будем рисовать. - Я не умею, - честно признался я. - А ты танцуй, - он тепло посмотрел на меня. - Думаю, нам это позволят. Я хотел спросить, почему Лен так думает. Но сбился, потому что понял, что заговорился, потерял бдительность, и всё-таки принялся его разглядывать. Все вопросы из головы сразу улетучились. А потом мы въехали в Город Арен. На этот раз в открытом кузове, вечером, в светлых сумерках. С ранне-осенней стороны… …Кофе с шипением заливал плиту. Возвращая меня в сегодняшнее утро.

Лен

Несмотря на свои недавно открывшиеся способности провидца, я боялся. Ужасно боялся, что нас с Вардом раскидают в разные стороны, посадят в какие-нибудь клетки, периодически выпуская для очередного мордобоя. Вместо этого нас вместе поселили в Средне-летнем районе и дали определённую свободу. Свободу – между боями. Свободу – в рамках Города. Но – свободу. Для себя я условно и предельно просто поделил обитателей Города на три социальных уровня: верхушка, сфера услуг и гладиаторы. Моя изначальная догадка (или не догадка?) оказалась верна: кроме того, что нам платят за живучесть (не очень много), мы можем подрабатывать в этой самой сфере услуг. Я рисую в местной газете, а Вард танцует… Между боями. Город Арен не на пустом месте получил своё название. Главное занятие тех, кто составляет здесь верхушку – развлечение. Главное развлечение – игра. Главная форма игры – бои. Собственно говоря, всё это составляет кольцо, потому что развлечение здесь не просто, или не совсем развлечение – ставки, выигрыши, везение являются основной дорогой к тому, чтобы пополнить состав верхушки, продвинуться. А бои – это самая толстая ветвь этой дороги. Ставки тут самые высокие. И адреналина в кровь выбрасывается больше всего. Потому что никакой цензуры нет. Хотя, правил больше, чем при Предварительном отборе. Концом любого поединка является только смерть одного из противников. Решающий удар лучше сразу рассчитывать, как смертельный. Потому что, если ты только вывел противника из строя, и не хочешь добивать лежачего – добьют тебя, просто и лаконично. Вот так. Новые гладиаторы поступают постоянно. Так что тем, кто диктует правила нет никакой необходимости ограничивать себя в удовольствии. И не важно, что при этом чувствует тот, кто это удовольствие доставляет. В этом месте всё это – норма. Несколько возмутительная – я слышал о бунтах, – но незыблемая – бунты были слабыми и быстро подавлялись. Страшно, но не просто норма, а даже обыденность. Главными зрителями во время поединков являются «сливки» общества, а вот численно большую часть аудитории всегда составляют гладиаторы и представители сферы услуг, простонародье, короче говоря. Думаю, просто ставки у них принимаются на ином уровне. Никогда не вникал. Я хожу только на бои Варда, а он – на мои. Разумеется, не ради наживы или развлечения. Так и живём. Нельзя сказать, что скучно. Я стараюсь не думать о перспективах дальнейшей жизни здесь, не думать о том, что я могу и не вернуться. Слишком безысходные получаются мысли. - Готово. Совершенно неслышно подошедший Вард поставил на журнальный столик поднос с кофе и вчерашними булками – наш классический завтрак. Я сел и пристально посмотрел на Варда. Сказал: - Знаешь, у тебя какая-то подозрительная способность меня спасать. Даже от меня самого. Он улыбнулся и покраснел.