Моя практика

18 апреля       А весна в этом году выдалась ранней. Просто ворвалась в наш город!       Наверное, и в душу тоже.       Похоже, я становлюсь поэтом.       Но я, и правда, ощущаю какой-то невероятный весенний подъем. Я счастлив. Здесь и сейчас.       И хотя дома я пока просыпаюсь один, но Женя — рядом.       Везде. В кабинете, в коридоре, в операционной… В душе, в моих глазах… Своей улыбкой. Легким поцелуем, прикосновением.       Вот он ключ от моего счастья! Всего в нескольких шагах от меня! Или в нескольких ударах сердца…       Нет, ну точно, если так пойдет, скоро стану поэтом. Махну не глядя — скальпель на перо!       Правда, один раз уже менял: скальпель на разводной ключ… НЕ МОЁ!       И хотя сейчас наступила небольшая пауза, я знаю, что мы уже поняли самое главное: НАМ БЫТЬ ВМЕСТЕ!       И я готов ждать, как попросила меня Женя. Ведь я же не на одну ночь хочу увидеть ее в своей постели, я хочу быть с ней всегда.       Здесь. Сейчас. Всегда.       Я жду, хотя душу уже захлестывает нежность. Уже просто через край! И желание. Прижать, прижаться, целовать до умопомрачения — и никуда не отпускать…       Но я буду ждать, сколько надо. Я не устал ждать.       Господи, кому я вру?       Устал. Устали и соскучились по тебе, Женечка, мои руки и губы. Мне кажется, что уже сто лет я не прижимал тебя к себе…       Или это было вчера?       Скучаю!..       Как хорошо, что Лана снова вернулась в Москву. И очень надеюсь, что скоро она забудет обо мне навсегда. Хотя в этом пока что совсем не уверен. Но зато в кои века Лана совершила благоразумный поступок, оставив меня здесь без своей назойливой опеки.       Уж не знаю, была ли это улыбка фортуны, но на следующее утро, после ТОЙ операции, Лана устроила мне жуткий скандал по поводу отключенного на ночь телефона. Не в моем характере оправдываться, но я всё же успел вставить в поток ее истерики, что вчера у меня на столе ушёл молодой парень…       Это последнее, что я успел ей ответить… Про ночное дежурство добавить мне уже не пришлось…       Следующие десять минут Лана перечисляла все мои «грехи», с выводами о том, что я не ценю, какое сокровище могу потерять. И что умирающие на моих глазах пациенты не стоят того, чтобы…       Тут уже я не выдержал! И прямо-таки взорвался!       После моих резких слов, что я её сюда никогда не приглашал и что она может уезжать обратно в Москву, с огромным облегчением услышал в трубке короткие гудки…       А вечером на столе меня ждала записка: «Подумай хорошо, чтобы не пожалеть потом. Лана».       Ты удивишься, Лана, но не жалею. Честно говоря, мне и думать-то об этом не хочется. И уж тем более жалеть.       Но Степан…       А вот со Степаном пока Женя не разобралась. Приехав неделю назад из срочной командировки, он подцепил вирус гриппа, добавив к нему еще и осложнение в виде воспаления лёгких. И Женя, жалея мужа, убегая в обед ставить очередной укол, все никак не решалась рассказать Степану о нас.       Обещала. Просила дать ей время.       Я подожду.       А сегодня в моем отделении очередной аврал. Только что по скорой доставили двух пострадавших на охоте мужчин.       Картина незабываемая, красочная и загадочная: то ли сами друг на друга охотились, то ли на них кто-то охотился.       Один с простреленным ухом. Другой пострадал гораздо больше. В животе — торчит коряга. И волчьим капканом очень сильно повреждена ступня… У обоих большая кровопотеря.       И вдруг неожиданно узнаю от Галины, что пострадавший в капкане, оказывается, не только очень известный в городе предприниматель Шмелев, но еще и отец нашей Ольги Михайловны. Отдаю распоряжение старшей медсестре отправить Шмелева на рентген и вызвать Женю. А сам ухожу искать его дочь.       Наконец замечаю Ольгу на посту, абсолютно спокойную, не спеша заполняющую какие-то бумаги. Мучительно подбираю в голове слова, чтобы как можно более деликатно сообщить ей плохую новость.       Услышав об отце, Ольга Михайловна сразу же резко меняется в лице, очень волнуясь, пытается выяснить у меня все подробности произошедшего. Но я пока могу успокоить её только тем, что с Евгенией Павловной мы обо всем позаботимся сами. Заодно выясняю у нее, что пациент с простреленным ухом, Баринов, работает у Шмелева.       Наш анестезиолог сразу же порывается бежать на операцию. Я мягко, но решительно её останавливаю и предупреждаю, что мы вызвали из хирургии другого специалиста.       — Какого специалиста?! Вы что?! Это же мой папа! — Ольга еще больше распаляется. Вижу, что она уже на взводе.       И тут ситуацию неожиданно спасает Мамин, которому срочно понадобился анестезиолог.       — Там больная с ожогом второй степени. Нужно обезболить, Оль!       И я, спросив у Ольги телефон мамы, тут же мягко, но настойчиво отправляю ее вместе со Славой к пострадавшей от ожогов пациентке.       По пути в ординаторскую набираю номер жены Шмелева. Не успеваю еще даже толком объяснить ситуацию, как в ответ мне раздаются истеричные крики. Мать Ольги сначала начинает выяснять, где ее дочь и почему она ей не позвонила. Потом осыпает меня угрозами, предупреждая, что засудит нас всех, если с её мужем что-то случится. Пытаюсь как могу остудить её пыл. Стараюсь говорить максимально спокойно и убедительно. Объясняю, что муж её дал уже согласие на операцию.       Женя, сидя за столом в ординаторской, заполняет какие-то бумаги. А я, выслушивая по телефону очередную гневную тираду жены Шмелева, не могу удержаться, чтобы не прикоснуться губами к Жениной щечке. Впрочем, она уже и сама ее мне подставила.       — Ну не кричите так, пожалуйста! Мы действуем максимально оперативно. Если хотите — да, конечно, приезжайте! — заканчиваю этот тяжелый разговор.       Смотрю на Женю и с облегчением вздыхаю:       — Господи, как же она кричит!       Женя уже в курсе произошедшего с отцом Ольги. И собирается перед операцией успеть зашить ухо его товарищу по несчастью Баринову.       Я сообщаю Жене, что Ольга в страшной панике и пока что еще не знает о том, что размозженную стопу ее отца, по всей верятности, придётся ампутировать. И мне нужно время, чтобы подумать, есть ли хоть крохотный шанс спасти ногу Шмелева.       Женя молниеносно поднимается из-за стола со словами:       — Ольгу надо отвлекать. А ты, конечно, думай, думай, думай!       И тут же на выходе из ординаторской, как бы между прочим, сообщает мне главную новость:       — Степа О НАС ЗНАЕТ. Вот так! — она внимательно смотрит на мою реакцию.       Да какая уж тут может быть реакция?! УРА!!!       Чувствую как это долгожданное известие заполняет всего меня изнутри. Значит, вопрос со Степаном тоже решен! Женя теперь свободна, и мы наконец-то можем быть с ней. ВДВОЕМ! И больше уже нам не надо прятаться и скрывать свои отношения.       Я СЧАСТЛИВ!       — Хорошая новость! — только и успеваю с радостной улыбкой в ответ ей произнести я. И вижу, как приятна Жене моя радость.       Но она уже спешит к пострадавшим охотникам.       А я направляюсь за снимками Шмелева.       Картина с его стопой на самом деле неутешительная: открытый перелом и вывих правого голеностопного сустава, перелом нижней трети малоберцовой кости, перелом задней правой части большой берцовой кости и лодыжки, повреждены сухожилия. И вдобавок ко всему перечисленному — многочисленные раны и ссадины.       Прекрасно вижу, что медлить здесь нельзя и, чтобы предотвратить гангрену и сепсис, необходима срочная ампутация. Но этот случай как раз по теме моей докторской. И я вдруг понимаю, что в моих руках есть шанс спасти ногу пациента. Пусть крохотный, но все же есть!       Евгения Павловна выходит из операционной, сообщая мне, что все прошло успешно. И что коряга не задела важные внутренние органы пациента. Радуюсь за нее и за пострадавшего. Но меня сейчас беспокоит совсем другое. А именно: размозженная стопа Шмелева, по судьбе которой мне срочно необходимо принимать какое-то решение.       Женя искренне не может понять, почему мы не можем отправить Ольгиного отца в хирургию, где больше специального оборудования. Пытаюсь, как могу, объяснить ей, что в хирургии стопу попросту отрежут, а я хочу попытаться ее спасти. У меня есть опыт по этой части, и подобные случаи были описаны в моей статье. Да и моя незаконченная докторская как раз по этой теме. ШАНС ЕСТЬ! Но мне самому нужно время, чтобы решиться на такой ответственный шаг.       Из операционной вывозят каталку со Шмелевым, который еще под наркозом. Тут же к нему подбегают очень взволнованные Оля с мамой и благодарят Женю. Алла Григорьевна сразу же интересуется у нас, что делать дальше. Отзываю ее в сторонку, чтобы выяснить необходимые мне сведения о муже для предстоящей непростой операции…       А потом я с нетерпением дожидаюсь, когда Олин отец придёт в себя. Знаю, что разговор предстоит тяжелый. Но я готов. Захожу в палату. Пациент уже очнулся после наркоза. Выглядит довольно бодро. Тут же его жена с обожанием глядит на него.       Шмелев сразу же начинает мне жаловаться на сильные боли в стопе — ему не терпится узнать, что мы собираемся предпринимать с его ногой дальше.       Видя, что я слегка замешкался, он гневно выпроваживает из палаты свою жену. Та, с большой неохотой, но беспрекословно, тихо извинившись передо мной, сразу же ему подчиняется. Мне тут же становится понятно, КТО в доме хозяин.       Я немного волнуюсь и начинаю издалека:       — Не скрою, капкан Вашу ногу здорово потрепал… — потом начинаю перечислять ему по порядку все повреждения стопы. Шмелев старается внимательно вникать в мои слова, но я вижу, что медицинские термины ему совершенно неинтересны. И он, недослушав до конца, меня перебивает:       — В общем, все в кашу! Ну, и кто теперь этот конструктор собирать будет?       Я объясняю ему, что операция будет выходить за рамки рядового случая и что может развиться сепсис, так как рана «грязная». Но Шмелев решительно отметает все мои прелюдии и намеки, требуя конкретики. И тут я решаюсь и говорю все как есть:       — Есть вероятность, что Вы потеряете стопу…       — Чего?! — Шмелев тут же меняется в лице. И видя мою растерянность, начинает орать на меня ещё громче:       — Вон! Пошёл вон!!! Я не для этого всю жизнь пахал как проклятый, чтоб здесь, в этом гадюшнике, на грязных простынях ногу оттяпали! Где Баринов?! Где Алла?! Алла! Алла!!!       Я, как могу, пытаюсь привести пациента в чувство. В палату тут же влетает его жена. Шмелев в запале кричит уже на неё:       — О, Господи, Алла, давай! Мюнхен! Цюрих! Там с Иваном решите, что поприличнее. Завтра же вылетаем!       А я, оставляя Шмелева наедине с женой, тут же спешу к выходу из палаты.       Залетаю в свой кабинет весь на взводе, нервно бросаю на стол карту пациента. Ясно, что одному с такой сложной операцией мне не справиться. Мечусь по кабинету, на ходу пытаясь принять самое верное решение. И тут вдруг понимаю, что в данной ситуации у меня есть только один выход… К черту, амбиции! Я беру телефон и решительно набираю номер Ланского…       Слава Богу, профессор еще не спит и вполне доброжелательно интересуется у меня, что случилось. Рассказываю ему про тяжелого пациента со сложным трехлодыжечным переломом, открытой раной и разрывом синдесмоза. И про то, что он местный миллионер и предпочитает лечиться в Швейцарии. Жду его совета.       Вердикт моего учителя однозначен: «ОТРЕЗАТЬ!» Тогда я напоминаю профессору о теме моей докторской. И что это именно ТОТ случай.       Ланской сразу оживляется:       — Помню, помню! Ты знаешь, как ни странно, я сам всегда думал, что наличие ран и ссадин в этом случае не является полным противопоказанием! — Мой учитель искренне желает мне успеха.       А я решаюсь, наконец, попросить его о самом главном:       — Константин Сергеевич! Вы не могли бы приехать?       Профессор в явном недоумении. Он считает, что я смогу справиться и сам.       А я почти уже умоляю:       — Мне очень нужна Ваша помощь! Пожалуйста! Я сам не рискну!       И с радостным облегчением слышу в трубку его утвердительный ответ.       УРА!!! Я СПАСЕН!!! Ланской будет здесь завтра утром!!!       А я уже спешу в ординаторскую поделиться этой радостной новостью с Женей.       О! А у нас гость! Евгения Павловна за столиком угощает чаем Гиппократа. Здороваюсь и рассказываю ему про Шмелева, который хочет сбежать от нас в Швейцарию. А потом сходу сообщаю еще и о том, что вызвал сюда профессора Ланского.       Наш главврач с радостным удивлением глядит на меня, тут же начинает считать, сколько лет он не виделся с моим учителем, а потом вдруг резко встает и начинает собираться домой. Женя пытается проводить его до двери, но Гиппократ Моисеевич тверд и непреклонен. Поцеловав на прощание Евгении Павловне руку, он оставляет нас вдвоем.       А я уже не могу сдержать поток своих эмоций:       — Слушай! ЭТО МОЙ СЛУЧАЙ!!! Нам необходимо убедить Шмелева не уезжать до утра! И дождаться приезда профессора Ланского!       — А если гангрена?! В конце-то концов! Ты понимаешь, что он нас просто засудит! И больницу нашу сотрет в порошок! — Женя в сомнениях. Она врач и прекрасно понимает, чем может грозить промедление с ампутацией. Пытаюсь, как могу, её убедить:       — Ну ведь чья Ольга подруга? Твоя или моя?       И тут, будто услышав наш разговор, в ординаторскую влетает Оля. Вижу, что она уже тоже побывала у отца и в курсе того, что тот собирается лететь в Швейцарию.       Ольга Михайловна умоляет меня, чтобы я уговорил Шмелева остаться здесь. Она ведь тоже врач и прекрасно понимает, что её отец может даже не долететь до Швейцарии. А в лучшем случае ногу придётся ампутировать ещё выше.       Я пытаюсь убедить Олю, что шанс спасти его ногу есть. Необходимо лишь только дождаться приезда профессора Ланского.       Шмелёва с огромным удивлением смотрит на меня, потом на Женю. И Евгения Павловна кивком головы подтверждает мои слова.       Ольга, осознав все важность ситуации, снова, но уже более решительно, бросается в палату к отцу. А Женя успевает только лишь спросить, остаётся ли она на ночное дежурство в больнице.       — Конечно! С мамой! — подтверждает нам она и тут же исчезает за дверью.       — Ни пуха, ни пера! Давай! — только успеваем крикнуть ей вдогонку…       Мы смотрим с Женей друг на друга…       Я на сегодня свободен! Женя тоже! И мы так соскучились…       И наконец-то мы не зависим ни от Ланы, ни от Степы…       Женя приглашает меня к себе.       Мы почти бежим к моей машине. И сейчас мы только вдвоем. Вдали от больницы. И не надо прислушиваться к звукам в коридоре, не надо замирать в ожидании новых поступлений.       А впереди у нас целая ночь. Только НАША.       Мы мчимся по ночному городу молча, потому что от ощущения свободы и радости просто перехватывает дыхание… 19 апреля       Просыпаюсь рядом с Женей…       Не открывая глаз, обнимаю её, прижимаю к себе. Вот тут под моей рукой стучит ее сердце. Близко-близко.       Как же это здорово: вот так прижимать ее — такую теплую, такую любимую… И ощущать ее всем телом. Всю!!!       Радость моя, теперь буду держать тебя крепко и бережно: сегодня, и завтра, и всегда. Так не хочется никуда её от себя отпускать, даже на мгновенье.       Но тут я вдруг замечаю, что за окнами совсем светло. Бросаю быстрый взгляд на часы. Половина девятого!!!       — Чёрт! — понимаю, что проспал. А в девять мне уже быть на работе. Значит, нужно спешить.       Женя тоже просыпается, ничего не понимая, поднимает голову и удивленно смотрит на меня:       — Ты чего? Мы проспали что ли?       Женя, еще бы мы не проспали! Ты разве не помнишь…?       Она порывается сделать мне кофе, но я её останавливаю. Суббота ведь! Пусть хоть Женя выспится в выходной. А я все равно уже не успеваю.       Женя протестует:       — Давай помогу! У тебя сегодня же тяжёлый день!       Я гляжу на неё с любовью. Наклоняюсь, чтобы нежно поцеловать в губы… А потом задаю ей вопрос, который мучил меня ещё со вчерашнего вечера:       — Слушай, а тебя не смущает, что мне пришлось к Ланскому обратиться?       — Меня нет. А тебя? — Женя внимательно смотрит на меня.       — Да не понимаю, как себя вести с ним? Вроде вчера поговорили нормально. Врач он замечательный, но… — я не договариваю. Женя понимает меня с полуслова. Она знает, как я стремился к независимости и самостоятельности. Есть и ещё одна проблема — его дочь. И то, как бесцеремонно я выпроводил её в Москву.       — Все будет хорошо! — Женя глядит на меня с ласковой улыбкой и нескрываемым обожанием. И все мои тревоги вмиг улетучиваются.       — Ну ладно! — опять не могу удержаться, чтобы не прикоснуться к ней губами. И снова с трудом отрываюсь от ее губ… Мне, и правда, уже пора бежать в больницу.       — Разберемся! Пока! — нежно гляжу на неё напоследок и убегаю, на ходу замечая, как Женя блаженно заворачивается в одеяло.       — Давай! Я ещё посплю немного и приду! — мурлычет она мне вслед…       На подходе к больнице я тут же замечаю у крыльца Шмелеву беседующую о чем-то с Бариновым. До меня пока доносятся только лишь обрывки их фраз.       — А ты уверена, что его тут вылечат? — Баринов с недоверием смотрит на Ольгу.       Я уже рядом с ними. Здороваюсь и тут же интересуюсь, в чем проблема.       — Да, Илья Анатольевич! Папа! В Швейцарию хочет ехать! Думает, что его тут плохо вылечат. Я уже не знаю, что делать? Правда!       И тут я с огромным облегчением замечаю, как прямо к крыльцу больницы подъезжает мерседес Ланского.       — У меня, кажется, есть хорошая новость для Вашего папы! Идите в отделение, я сейчас! — радостно сообщаю Ольге и Баринову.       Константин Сергеевич не спеша выходит из машины. Приветствуем друг друга, пожимаем руки. И я снова от всей души благодарю его за помощь и поддержку.       Ланской, похоже, тоже рад видеть меня. А заодно желает посмотреть моё отделение.       — Говорят, что оно не в очень хорошем состоянии. Как говорится, палата требует ремонта? — представляю, в каких красках обрисовала ему Лана нашу больницу!       Ну и ладно. Пусть посмотрит.       Вижу, что профессора очень заинтересовал случай с ногой Шмелева. И ему самому не терпится уже приступить к работе. Я делюсь с учителем добытыми сведениями об анамнезе Шмелева.       Константин Сергеевич с удовлетворением кивает головой и тут же интересуется состоянием пациента после вчерашней операции.       — Ну, сейчас посмотрим! — Я пропускаю профессора вперёд…       Быстро переодеваюсь и спешу в палату к Шмелеву, чтобы узнать о его самочувствии и готовности к предстоящему важному этапу.       Вижу, что он смущен. Приносит публичные извинения за вчерашнее. Ну что же? Извинения принимаются!       Узнав, что оперировать его будет лучший хирург из Москвы, Шмелев практически без раздумий соглашается.       В операционной уже все готово. Будем спасать ногу Шмелева от ампутации. Кто бы мог подумать: мне ассистирует сам Ланской.       Несколько часов за столом. Торопиться нельзя! Здесь нужна ювелирная точность……       …Наконец, все самое трудное позади! И я не ударил перед своим учителем в грязь лицом. Я справился! Ступня спасена, и пациент через какое-то время будет ходить! Возможно, с тростью, но без протеза!       Ланской хвалит меня. Говорит, что не понимает, кто кому ассистировал и зачем я его вызвал. А потом отмечает слаженную работу всего медперсонала.       Меня и самого распирает от гордости… Немного. Совсем чуть-чуть.       Возможно, в чем-то он прав. Операцию я проводил сам, но присутствие моего учителя рядом придавало мне уверенности.       Я чистосердечно ему признаюсь, что один без него бы не справился и снова благодарю его за поддержку в трудной ситуации.       — Да не за что! — и Ланской тут же вполне искренне добавляет:       — А с этим синдесмозом я Вами любовался. Жаль, что Вы не с нами и место Ваше занято!       Его слова невольно заставляют меня призадуматься, а хотел бы я вернуться в клинику Ланского. И тут же вспоминаю о Жене. Нет, не хочу! Моё место здесь! И здесь такое все уже родное и своё.       Неожиданно к нашей беседе подключается привыкший все держать под своим контролем Шмелев, который сейчас все еще находится под местной анестезией.       — Что это за синтез-то?.. Он что у меня внутри?.. Вы его достали или оставили? — бормочет он ничего не понимая с наших слов.       Ланской просит пациента немного успокоиться и помолчать, добавляя при этом, что благодаря моим старанием нога его спасена.       Шмелев называет меня молодцом! Не скрою, мне приятно!       А Константин Сергеевич собирается уже уходить. Говорит, что очень хочет повидаться со своим давним другом и коллегой Шульманом.       Как, оказывается, тесен мир!..       Учитель мой уже за дверью операционной, а мне остаётся только разобраться с разрезами перед тем, как Галина будет накладывать гипсовую повязку. Не обращая внимание на нетерпеливые возгласы Шмелева, аккуратно завершаю свою работу.       Ну вот! Кажется, и ВСЁ!!!       Спешу в ординаторскую. Знаю, что меня там ждут! Ждут с хорошими известиями.       Оля и Женя смотрят на меня с надеждой в глазах.       — Ольга, операция прошла успешно! — говорю и сам до конца еще не могу поверить:       Я СДЕЛАЛ ЭТО!!! Практически САМ!!!       Ольга от радости бросается мне на шею и затем со всех ног бежит к отцу.       И тут же я вижу огромные Женины глаза. Они смотрят на меня с восторгом и обожанием:       — Ну чего?! У тебя все получилось?!       — Да! С твоей помощью! — я с нежностью смотрю в её любимые глаза.       — Почему с моей?!       Разве не понятно почему? Женя — ты мой талисман! А у моей удачи отныне твое имя!       — Я знал, что ты рядом! Я чувствовал твою поддержку! — меня безудержно тянет прикоснуться к ее губам, и я уже не могу сдерживать себя. Я наклоняюсь близко-близко и, ощущая уже такой родной и притягивающий аромат ее тела, почти выдыхаю возле ее губ:       — Мы сегодня увидимся?..       Слов не надо: ответ я читаю в ее нежном взгляде…