Моя практика

20 марта       Ты спи, Жень…       Прижимайся к моему плечу…       Улыбайся во сне…       Я РЯДОМ!       Любуюсь. Дышу тобой. Вдыхаю свое счастье…       Чуть касаюсь тебя губами. Крепко-крепко прижимаю тебя. И растворяюсь в тебе.       Я боюсь разбудить тебя. И так хочу разбудить тебя, чтобы увидеть твой взгляд, который прячется под ресницами. Увидеть, как ты просыпаешься у меня на руках и с удивленной нежностью смотришь на меня.       Но если я разбужу тебя, мне придется разжать руки и отпустить тебя. И снова скучать. Хотя надолго я тебя уже не отпущу. Я так скучал без тебя, Женя!       Ты спи, Жень…       В этот бесконечно трудный день МЫ рядом — и боли нет.       А день ведь, и правда, мог бы стать невыносимо тяжелым.       Если бы не ты, Женя…       Этот день…       Хочу я этого сейчас или нет, но картина прошедшего дня снова встает перед глазами. Но чего я точно не хочу, это чтобы мои нелегкие размышления коснулись тебя, Женя.       Отдыхай, дыши легко и свободно…       Осторожно, чтобы не разбудить, вытаскиваю свою руку, на которой только что лежало Женино плечо. Еще раз с нежностью, в темноте любуюсь очертаниями ее лица. Поднимаюсь и встаю. Одеваясь, автоматически бросаю взгляд на часы. Стрелки показывают без четверти два. Стараюсь бесшумно открыть дверь и выхожу из кабинета.       В коридоре тихо. Пациенты спят. На посту никого нет. Заглядываю в сестринскую. Галина там. И тоже дремлет. Иду в ординаторскую, ставлю чайник. Жду, когда вода закипит…       …Не думал что прошедший день будет каким-то особенным. Ведь с утра всё было просто и рутинно.       Кофе. Взгляд в окно. Кофе. Взгляд в календарь. Ого! Как быстро летит время! Кофе…       Вчерашнюю смену я решил начать с утренней пятиминутки. И хотя в мистику я не верю, но такое ощущение, что именно тогда я будто бы сам напророчил неприятности. Если можно так некорректно сказать о тех трагических событиях, что произошли потом в моем отделении. И опять жизнь столкнула меня с проблемой, что есть ТЕОРИЯ, а есть ПРАКТИКА в каждой конкретной ситуации.       А в тот момент я пытался донести до коллег свою мысль о том, что нам необходимо сортировать больных уже при приеме и первичном осмотре. И что задача врачей заключается в том, чтобы просто поставить правильный диагноз, оказать первую помощь и отправлять пациентов по профильным отделениям.       Говорил вроде всё правильно, но звучало как цитата из должностных инструкций. И, наверное, неубедительно. Потому что народ слушал вяло.       Помню, как сразу же обратился к Жене:       — Вот, например, Вы, Евгения Павловна!       — Почему я-то, сразу? — Женя, похоже, думала в тот момент о чем-то своем, потому что резко и удивленно развернулась в мою сторону.       — Но Вы же прирожденный диагност! Ну зачем Вы регулярно закрываете собой амбразуру? Вместо того, чтобы направлять пациентов к коллегам из хирургии, неврологии, Вы же постоянно все берете на себя! — продолжал я, глядя на нее.       Женя тогда попыталась мне возразить, что берет на себя не всех, а только нетранспортабельных.       Хотя чего уж лукавить, я и сам ведь прекрасно тогда понимал: в том, что Жене довольно часто приходится оперировать не по профилю, она абсолютно невиновата.       Но тут неожиданно моё требование к персоналу по оптимизации работы отделения горячо поддержал Слава. Хотя почему неожиданно? Все как раз вполне ожидаемо для такого любителя лишний раз не переутруждать себя работой. Именно поэтому слова о переадресации больных в профильные отделения сразу же нашли отклик в его душе.       Помню, как Мамин взахлеб начал рассказывать о том, как он наладил взаимоотношения с кардиологией и что все его пациенты успешно долечиваются там.       Не успел Слава закончить самому себе хвалебную оду, как в ординаторскую с извинениями и оправданиями о пробках на дорогах влетела запыхавшаяся Шмелева.       Я же, как строгий и требовательный руководитель, не мог не воспользоваться таким наглядным примером анти-организованности. Тем более он, пример, сам явился прямо посреди моей «лекции».       — Ольга, если Вы не можете организовать своё собственное время, как можно гарантировать спасение людей?       — Я могу… — попыталась возразить мне она.       — А если бы из-за Вашей пробки сейчас кто-нибудь умер?       И тут Евгения Павловна, как и следовало ожидать, отважно вступилась за подругу:       — Ну, подождите! Илья Анатольевич! Ну, во-первых, никто не умер! А, во-вторых, все-таки ситуация такая, что наша профессия, она не подлежит формализации. Поймите!       Женя начала с жаром объяснять мне, что иногда в медицине приходится действовать по обстоятельствам, то есть неформально. И добавила, взглянув на меня:       — И Вам это отлично известно, что порой нам приходиться добывать то, чего нет в нашем отделении. Понимаете? И делать это в самых безвыходных ситуациях…       …Если я бы знал тогда, что эта БЕЗВЫХОДНАЯ СИТУАЦИЯ уже неумолимо приближалась к нашему отделению, ко всем нам!       Уже под дверью! У входа! А выход искать нам!       Буквально сразу после того собрания к нам по скорой доставили жокея прямо с манежа. Двадцатитрёхлетнего парня, упавшего с лошади и получившего тяжелейшую травму в области грудной клетки в результате удара копытом. А в травматологии, В ПРОФИЛЬНОМ отделении, отказались брать этого пациента на операцию, аргументируя тем, что молодой мужчина уже не жилец на этом свете!       Ситуация, и правда, была критическая. Дыхание пациента было очень поверхностное, но под растоптанной вдребезги грудной клеткой продолжало бороться за жизнь его молодое сердце.       Тогда, чтобы его спасти, нам нельзя было терять ни минуты. Когда я зашёл в палату, Галина и Ольга были возле пострадавшего и беспомощно смотрели на приборы, ожидая моих распоряжений. Евгении Павловны рядом не было. Она убежала за снимками в травматологию.       Помню, как Ольга тут же с возмущением произнесла:       — Вы знаете, они ведь отказались от него!       Я и сам уже тогда еле сдерживал своё негодование:       — Да, я знаю! Об этом будет отдельная докладная! — заверил я её и попытавшись хоть как-то внутренне собраться, набрал номер главврача. А может, просто ждал совета или поддержки?       Но тогда по ответу Шульмана понял, что он был еще не в курсе того, что произошло. Я тут же выложил ему все о накипевшем: и о том, что травматология отказалась взять профильного больного, и о том, что пациент сейчас находится у нас и, увы, нетранспортабелен, и что ему необходима срочная операция.       — Вы справитесь? — услышал я в трубку. Понимаю, как Гиппократу тогда очень хотелось услышать от меня утвердительный ответ.       — Постараемся, — это всё, что я мог тогда ответить. Но знал уже точно, что мы с Женей сделаем все, чтобы спасти эту жизнь. И тут же добавил с укором, что ситуация не верна и, что её нужно менять в корне!       — Хорошо, я учту на будущее… А сейчас, я полагаю, надо действовать по обстоятельствам, — голос Шульмана был спокойным и уверенным. Хотя я почувствовал, что слова мои все-таки задели его за живое. Но размышлять об этом в тот момент мне было абсолютно некогда: пострадавший снова начал приходить в себя и даже пытался что-то нам сказать или спросить. Что именно он произнёс, мы так тогда и не смогли разобрать.       — Галина, найдите Евгению, срочно! — почти уже закричал я, понимая, что отчет жизни жокея шёл уже на минуты.       Галя сразу же сорвалась и бросилась на поиски Жени. А Ольга вколола пациенту очередную дозу обезболивающего и сообщила, что с лёгкими все очень плохо. Хотя и без её слов это было ясно.       Наконец прибежала Женя уже с готовыми снимками. А новости были скверные. В травматологии еще раз посмотрели снимки и окончательно отказались от нашего пациента. Евгения Павловна протянула мне рентгеноскопию в знак доказательства.       Я внимательно всматривался в снимки, понимая, что травматологи не могли ошибиться. Сам завотделения травматологии дал заключение Жене, что парень уже «не жилец». И чтобы мы просто облегчили ему страдания.       — Но Вы же с ним не согласны? Какой Ваш собственный диагноз? — я с надеждой взглянул на неё.       — Такой же. Может, даже хуже. В общем, очень остро стоит вопрос о целесообразности этой операции. — Женя и не собиралась меня обнадеживать.       Она всё понимала.       И я понимал.       Она ждала моего решения…       И я его принял:       — Но без операции парень умрёт до заката. Ему всего двадцать три года… Будем оперировать!       Как это: стоять и смотреть, как умирает такой молодой мужчина — и не пытаться ничего сделать? Как?! Мы должны были бороться!       И мы повезли пациента в операционную…       Уже тогда я осознавал то, что нам с Женей необходимо будет работать быстро и слаженно. Очень много зависело от четкости и правильной последовательности наших действий. Мы уже на ходу обсудили все мельчайшие подробности и детали предстоящей операции. Да! Уже тогда мы оба хорошо понимали, что шансов выжить у пациента было катастрофически мало…       Но они были! И шансы эти, я верил, были тогда в моих и Жениных руках…       И мы очень старались… Старались успеть…       Не успели…       Парня, к сожалению, мы не спасли…       До сих пор с болью вспоминаю тот момент, когда Ольга кричала нам, что пациент уходит. А мы с Женей пытались делать ему прямой массаж сердца, но, увы, безрезультатно…       И помню огромные Женины глаза над маской, а в них столько боли!..       …Какое это невыносимое чувство, когда из-под твоих рук уходит жизнь…       Не надо смотреть на монитор, ты чувствуешь это кончиками пальцев.       Именно так: жизнь уходит прямо под твоими руками.       Медленно, но БЕЗВОЗВРАТНО.       Когда ты понимаешь, что уже ничего нельзя перезапустить и изменить.       Это страшное ощущение, что в тебе пустота, нет, черная дыра, и эта чужая жизнь тихой струйкой уходит сквозь тебя… И оставляет чувство сильнейшей боли.       В душе.       И на кончиках пальцев.       Никогда не говорил об этом с коллегами…       Не принято.       У каждого, наверное, это по-своему…       …Я завариваю кофе и иду на пост. Мне нужно ещё побыть одному в тишине…       …А потом мы собрались вместе в ординаторской, чтобы до конца разобраться в причинах летального исхода операции. Или помолчать. Только не оставаться наедине со своими мыслями.       Слава тоже был там. И в очередной раз я понял, как Мамин умеет «поддержать» в трудную минуту и сколько в нем…       — Коллеги, я искренне сочувствую, — ну и остановился бы на этой фразе.       Но уже перед самой дверью с хорошей долей сарказма он многозначительно изрек:       — Да, кстати, Илья Анатольевич. На утренней пятиминутке Вы были совершенно правы!       Слава отправился на выход, чуть не столкнувшись в дверях с Женей, которая спешила к нам.       — Господи, какой же он все-таки мерзкий тип, — Ольга с отвращением произнесла вслед уходящему Мамину.       Мы остались втроем.       Женя вдруг задала тот же вопрос, который мучил и меня все прошедшее время после летального исхода операции.       — Как Вы думаете, в травматологии, если бы взялись, спасли?       — А вдруг? — я даже вздрогнул, потому что только что в присутствии Ольги обвинял сам себя в смерти молодого жокея.       — Вы считаете, что я не справилась с операцией? Вы правы! — Женя тоже абсолютно искренне начала винить саму себя.       И я тут же, обращаясь к ней, взволнованно произнёс:       — О чем Вы говорите? Вы работали блестяще! Какие к Вам могут быть претензии?        Оля тоже начала успокаивать Женю:       — Жень, Илья Анатольевич себя винит.       — Илья Анатольевич? — Женя внимательно посмотрела мне в глаза.       — Да! Виню! Ему было всего двадцать три! Он не должен был умереть! Женя тут же уточнила:       — В таких случаях шанс составляет пятьдесят на пятьдесят.       — Мы же с самого начала подозревали, что у него нет этих шансов, — Оля пыталась успокоить уже нас обоих.       — Я верила, искренне верила, что мы его вытянем, — добавила Женя.       — Но мы сделали что-то неправильно! — Я уже не мог остановиться и все продолжал и продолжал искать причины случившейся неудачи.       — Мы сделали все, что было в наших силах! — Оля поняла, что спорить с нами бесполезно и, пожелав нам хорошего дежурства, ушла.       А я с мрачными мыслями и с тяжестью в душе отправился в свой кабинет. Шёл и думал о том, как все смешано и перемешано в этой жизни. Ведь еще недавно я принял в мир маленького человечка, держал в своих руках новорожденного. Новая жизнь! И вот теперь у меня на столе ушел пациент…       А потом я увидел Гиппократа. Он был уже в курсе произошедшего и шел ко мне со словами сочувствия и поддержки…        Помню, как после того разговора по душам с главврачом меня на самом деле немного отпустило. И стало чуть-чуть легче. И совсем не из-за того, что заведующий травматологией должен был понести наказание за грубейшее нарушение при живом тяжелораненом. Формально и он, и его коллеги по отделению, отказавшись оперировать крайне тяжёлого пациента, оказались правы в прогнозах. И тем самым не испортили себе статистику по летальным…       Потом Гиппократ начал рассказывать, что он тоже терял пациентов и убеждать меня в том, что это не повод для отказа от работы. Но в тот момент я был абсолютно уверен, что шансы у парня были и, честно признавшись ему в этом, объявил о готовности всю вину взять на себя.       — За что? Вы что применили не те методы? Инструменты? Вы не учли результаты анализов? Не были готовы к операции? Не владели собой? — услышал тогда казалось бы вполне резонный вопрос главврача.       — Может, если бы мы начали раньше! Или были бы лучше оснащены, парень был бы жив! Понимаете? — начал объяснять ему свою мысль я.       Но Шульман напомнил мне, что и травматология оснащена не лучше.       — Так не должно быть… — тихо, но твёрдо произнёс я.       — Конечно, не должно быть! — помню, как главврач улыбнулся мне в тот момент почти по-отцовски. — Но вот ты сядешь на моё место и тогда, может быть, попытаешься что-то сделать…       Гиппократ встал и, уже собираясь уходить, вдруг покачнулся и чуть не упал. Ему внезапно стало плохо прямо в моём кабинете. Я бросился на помощь, пытаясь подхватить его за руку, но Шульман тут же решительно остановил мой порыв:       — Ерунда! Голова закружилась!        И, уже выходя из кабинета, снова попытался меня как-то приободрить и встряхнуть:       — А Вы, Илья Анатольевич! Прекратите себя винить! Мы все, все каждый раз виним себя, когда это случается. Но мы ведь все прекрасно знали на что идём, когда выбирали профессию…       — Ну, да! — подумал я, провожая его до двери, — самое время посыпать себе голову пеплом со словами: «Ах почему я не стал терапевтом!»       А всё что говорил мне тогда Гиппократ вроде бы было правильно… Но его слова были о моей невиновности в случившемся… О том, что заведующий травмы понесет наказание…       А дело же было не только в этом… Оборвалась жизнь… Совсем ещё юная…       Да, наверно все правильно. Риски, проценты… у каждого бывает… Все правильно…       Но как же это больно! И как к этому привыкнуть?..       …А потом в дверь постучала Женя. Пришла узнать, почему Гиппократ оказался в нашем отделении. Ответил ей, что Шульман приходил поддержать меня, и что ему уже кто-то обо всем доложил.       — Ой, кто-то доложил! Вы же сами знаете, кто доложил! — Женя явно намекала на Вячеслава.       — Да Бог с ним! — мне совсем не хотелось в тот момент говорить о Мамине.       Женя, присев рядышком на стул, с сочувствием посмотрела на меня:       — Что, Вам плохо?       — А тебе разве хорошо? — Я развернулся вместе с креслом и посмотрел на Женю.       В глазах ее было сострадание. И забота. И переживание. И тревога.       И я вдруг понял: она пришла поддержать меня. И сама пришла за поддержкой. КО МНЕ! Не к Степану! Хотя его голос доносился из коридора, где он проводил свое расследование по поводу смерти молодого жокея.       Женя присела рядышком на стул, усталая и грустная:        — Если и есть вина, то я тоже виновата! И уверена — мы сделали все, что могли.       Я внимательно посмотрел на нее, и тут же что-то тёплое и родное шевельнулось во мне. И подумалось: «Милая моя Женя! Бедная моя! Ну я и эгоист! Сижу тут такой весь из себя несчастный — жалейте меня ВСЕ! А ведь тебе тоже очень тяжело сейчас!» А вслух произнёс:       — Женя, а ты никогда не жалела, что занялась медициной?       Я пересел к ней поближе.       Женя молчала. Говорили только ее глаза. На меня смотрела тихая нежность. И так доверчиво и тихо сидела она рядом со мной, что мне захотелось взять ее на руки и тихонько покачать, как маленькую девочку. И не было уже ничего: ни боли, ни сомнений, ни переживаний, ни пациентов, ни приемного отделения — вообще НИЧЕГО — только эти глаза и мое запыхавшееся сердце.       Я потянулся всем телом к Жене, потом, еле сдерживая себя, замер. И это была последняя попытка остановиться.       Я уже слышал запах ее кожи, ее прерывистое дыхание у себя на щеке, вспоминая вкус ее поцелуя… Коснулся ее губ… И вдруг ощутил, с каким долгожданным и упоительно-сладостным желанием она тоже потянулась ко мне. Женя закрыла глаза, а я начал целовать ее в шею, за ушком, в лоб, в нос… но все равно возвращался к губам. Словно уже не мог оторваться надолго.       А потом почувствовал, что Женя начинает улыбаться.       Я посмотрел на нее:       — Жень, ты что?       — Сидим тут, как подростки в кино на последнем ряду!       Я представил такую картину и тоже заулыбался:       — Ах вот так, значит, проходили твои свиданки?!       Хотел изобразить из себя разъяренного ревнивого тигра, а потом подхватил ее на руки… и понес к дивану.       Как же я давно и томительно ждал этого мгновения! И вся моя накопившаяся нежность уже просто разрывала меня и рвалась к ней. К моей Жене.       А когда мы смогли хоть немного оторваться друг от друга, я вспомнил, что не закрыл дверь.       — Жень, отдай простыню, мне надо до двери дойти. А то, не дай бог, подойду к двери, а тут какой-нибудь пациент с бессонницей начнет искать дежурного врача и увидит меня в таком себе виде! — я начал тянуть простыню на себя.       — А ты представь, что подумает пациент, если посреди ночи увидит привидение в простыне? Придется перепрофилироваться на неврологию. — Женя не сдавала позиции.       — Значит, не отдашь? — Я снова попытался стащить с Жени простыню, но она боролась за нее изо всех сил.       Пришлось достать из шкафа одеяло.       И тогда мне показалось, что Женя стесняется моего взгляда на ее тело. Прекрасное, любимое, желанное… Ладно, буду приучать ее к свои глазам и рукам постепенно.       Но сначала надо было поделить «территорию». Я принялся за «раздел».       — Это твое, — целовал ее лоб, — чтобы было чем ставить диагнозы. Это, так и быть, общее, НАШЕ — я целовал ее губы. — А дальше, уж извини, все мое!       Женя улыбалась в ответ, и улыбка у нее была счастливая и легкая…       Я прикасался губами и кончиками пальцев к нежной коже, узнавал и запоминал ее своими прикосновениями.       И тут я почувствовал, что Женя легонько провела рукой по моей шее, потом рука её скользнула по моей груди… До сих пор она только слушала мои руки. И вдруг сама! Она тоже хотела знакомиться со мной, с моим телом! И от этого ласкового изучающего прикосновения тысячи мурашек побежали по всему телу.       — Жень, я буду звать тебя Повелительницей мурашек! Нет, Королевой! Я не успел объяснить свою мысль, потому что Женя сама потянулась к моим губам.       И я снова пропал…       …А потом Женя лежала на моем плече. Я гладил ее плечи, целовал и понимал: вот же она, та самая лучшая, самая необходимая, самая нужная моя женщина, я нашел ее. Главное теперь — не потерять.       И я заговорил о самом главном:        — Ну ты же понимаешь, что так дальше не может продолжаться…       — Как так? — Женя повернулась у меня в руках, но глаз ее я не видел.       — Мы взрослые люди. Зачем себя мучить? Ты нужна мне, а я тебе.       — У нас нет будущего… — как-то очень жалобно сказала эти слова Женя.       Я не сразу понял, о чем она. Потом догадался. Странно, я почему-то о Лане вообще тогда ни разу не вспомнил. Ни днем, когда было так тяжело, ни сейчас. И не с ней хотелось поделиться, когда все навалилось. Я чувствовал, что и Женя в тот момент про Степана не думала. Значит, дело было только в Лане?       — Ну, это ещё неизвестно! Я завтра Лану отправлю в Москву.       — Зачем? Я все равно не буду с ней конкурировать, — голос у Жени становился все более грустным.       А я тихонько про себя рассмеялся. «Женечка, милая моя, смешная-пресмешная! Да о какой конкуренции может вообще идти речь? Жень, ты что?.. Ведь ты — это… Я люблю тебя. Только с тобой мне хорошо, легко и просто. И радостно. И тебе ведь тоже хорошо со мной», — думал я.       А вслух про Лану сказал:       — А мы не будем вместе. Это уже ясно.       — А что тебе ясно? — Женя наконец посмотрела мне в глаза. С надеждой.       — Мне ясно, что ПРИШЛО ВРЕМЯ ОПРЕДЕЛЯТЬСЯ. Я хочу быть с тобой!..       Женя слушала меня. И я видел, что услышала меня. Она снова заулыбалась и опять так доверчиво прижалась ко мне, словно здесь и сейчас вручала себя моим рукам.       А потом спокойно уснула… На моих руках…       …Я пью кофе.       Пока нет новых поступлений, я сейчас вернусь в свой кабинет.       Я сяду в кресло и буду любоваться, как спит моя Женя…       Добрых снов тебе, любимая!