Выбор Ревекки

      Ты как нищую гонишь ее из ворот,       Я ж супругу свою охраню от невзгод.       И не станет она вспоминать Беневент,       Госпожою вступив в мое графство Кент.       Вальтер Скотт «Баллады о кровавой одежде» (Пер. С.       Михалкова) Стараниями Меира, желавшего отблагодарить спасителя, в Уэлби Буагильберу и его людям не пришлось искать место для постоя. В их распоряжении оказался целый дом: небольшой, но вполне пригодный, чтобы задержаться дольше, чем на одну ночь. Хозяева позаботились о припасах для гостей. На полу первого этажа лежала свежая душистая трава. Дощатый пол второго этажа скрипел неимоверно, но клопов и прочей живности было не так уж и много. Прощаясь, Меир избегал взгляда Ревекки, как будто чувствуя вину за то, что ничем не может ей помочь. Может и так, но сама она ощущала себя одним из жертвенных ягнят. Не такого, кого ждет почетное заклание во славу господа, а другого, которого оставляли в пустыне на растерзание хищным зверям, как вместилище греха всего народа. Чтобы не произошло, она навсегда останется для них отверженной. Или от подобных размышлений накатила усталость, или сами невеселые думы были вызваны душевным и телесным изнеможением, но после того, как Ревекку благосклонно оставили одну, она не стала искать пути к бегству. Подтянув колени к груди, без движения, но и без сна, Ревекка пролежала до поры, пока Арн не позвал ее спуститься и разделить с ними ужин. Она вспомнила, что с утра у нее во рту и хлебной крошки не было, потому, хоть и не испытывала особого голода, отказываться от приглашения не стала. Арн, как и положено младшему оруженосцу, прислуживал за столом. Буагильбер отпил налитое ему вино и скривился. Похоже, оно не пришлось ему по вкусу. Позже Ревекке пришлось принести ему еще одно неприятное известие: если он собирался возлечь с нею, то придется повременить несколько дней по вполне естественной причине. Узнав, что она все-таки не носит дитя, Ревекка вместо радости испытала разочарование. Впрочем, Буалгильберу не стоило знать о ее переживаниях. Ревекка рассчитывала на некоторое одиночество и затворничество в связи с ее положением, но ночью, без всякого предупреждения, как хозяин, храмовник все равно вошел в комнату, где временно она обитала. – Убирайся! Ты же слышал: я нечиста! – Что я могу поделать, если в этом клоповнике это единственная приемлемая кровать? – проворчал Буагильбер и, грузно сев на край, начал снимать сапоги. – Не на конюшне же мне прикажешь ночевать? – Разве рыцарь Соломонова храма, закаленный в борьбе с неверными, не приучен терпеть трудности? – Ревекка попыталась стянуть меховое покрывало, чтобы обернуть его наподобие кокона и таким образом превратить в укрытие. – Рыцарь храма приучен брать лучшее, – Буагильбер вернул покрывало на место таким образом, что Ревекка оказалась им не просто прикрыта, а прижата, затем и сам влез под него. – Тогда уйду я! – она попыталась выскользнуть, но снова была возвращена на место. – Стой! Лежи спокойно и не волнуйся. Я не трону тебя… Этой ночью. – Пойми, сейчас на меня даже смотреть нельзя мужчине. Не то что… Притрагиваться… Воистину этот человек был послан ей как испытание. Вот и теперь он не двинулся с места, а всхрапнул и лениво произнес. – Предрассудки. Спорить было бесполезно, и она осталась, только лишь отвернулась от него, перевернувшись на бок и даже не заметив, как прижалась спиной к его теплой руке. Как ни уверял Буагильбер, что покинет Уэлби следующим же утром, они задержались там еще на несколько дней. Дело было в недомогании Ревекки, не на шутку обеспокоившем храмовника. Он приказал Ревекке написать записку Меиру с просьбой достать необходимые снадобья и травы, чтобы вылечить ее хворь, но при этом потребовал, чтобы послание было написано на знакомом ему языке без каких-либо непонятных знаков. – И без глупостей! Я расспрошу про все ингредиенты. – Сэр рыцарь решил сам заняться врачеванием? – Ревекка, почти взявшись за перо, остановилась. – Бриан… – наклонившись к самому ее уху, тихо напомнил он. – Кто знает, может, и придется. Вдруг ты решишь не исцелить, а извести себя или меня. Пока что Ревекка не противилась тщательной опеке храмовника. Что греха таить, ей даже было приятно. Только привыкать и принимать как должное подобное положение не стоило. Болезнь оказалась легкой слабостью и прошла бы сама собой за несколько дней, но с укрепляющими отварами девушка поправилась намного быстрее. – Завтра отбываем из этого хлева, – объявил Буагильбер, когда решил, что пленница достаточно здорова, чтобы продолжить путешествие. – Куда теперь? Прочь из Англии? – как можно спокойнее поинтересовалась Ревекка, желая создать у храмовника иллюзию, что смирилась со своей участью. – Пока что нет, – Буагильбер привлек ее, усаживая к себе на колени. – Обученные голодные псы рыщут по всем портам, пытаясь поймать ворона. Пока они не решат, что добыча упорхнула, переждем опасность в Эшби. – Разве безопасно возвращаться туда, где все тебя знают? – Ревекке даже не пришлось скрывать радостное волнение от подобного известия. Она вздрогнула, когда едва задев кожу, чуть отодвигая ворот ее камизы, храмовник почти невесомо провел рукой вниз от плеча, остановившись на остром сгибе локтя девушки. – Ты переоцениваешь память черни. Они видят щиты, доспехи, яркие знамена, но не лица. Пройди мимо них король Ричард в одежде свинопаса – его не узнают, – продолжал меж тем храмовник. – Пусть так. Лошадь отведет к кузнецу оруженосец, он же начистит доспех, он же позаботится о сытном обеде господина. Сэру рыцарю не зачем самому беспокоится, и встречаться со столь ничтожными, по его мнению, людьми. Но как же те высокие особы, с которыми он делит стол и досуг? – Как же ты беспокоишься обо мне, моя прекрасная маленькая колдунья, – промурлыкал храмовник, а ладонь его уже следовала по бедру Ревеки вплоть до самой коленки. – Эшби из тех забытых городков, до которых нет никому особого дела. Он и ожил-то только на период турнира. Враги будут рассуждать точно так же, как моя Лилия долин: он не станет искать убежище там, где его могут опознать. Ему уже некуда бежать и негде затаиться в чужой стране. Они думают, что мне больше не на кого положиться. Еще бы: Фрон де Беф мертв, де Браси сбежал во Францию, братья Мальвуазен и сами увязли в этом деле, чтобы просить их о помощи, принца Джона обложили подобно дикому зверю. – Это не так? – храмовник распалялся, и Ревекке стоило усилий его сдерживать, но она не оставляла попытку выведать у него как можно больше сведений. – Может, помнишь рыцаря, одному из первых бросившего мне вызов, сломавшего после второго удара копье, но все же удержавшегося на лошади? – Ревекка промолчала. Она уже не помнила всех подробностей турнира, но признаться в этом означало умалить значимость гордившегося победами Буагильбера и его соперника, которого он, похоже, уважал и ценил. Не дождавшись ответа, храмовник продолжил. – Это был Алан ла Зуш. Его отец, барон ла Зуш, владел городом и замком в окрестностях – тот до сих пор носит имя прежнего владельца. Но поссорившись с королем Ричардом, барон потерял и замок, и земли, дарованные ему еще при короле Вильгельме. Эшби-ла-Зуш перешел во владение приспешника короля графа Уинчестера. Алан решил вернуть родовое поместье, но не силой, а хитростью. Мы похитили прекрасную Элен де Квинси у ее французской родни. Девица не особо сопротивлялась, правда потом была немного разочарована, узнав, кто из двоих похитителей являлся ее Парисом. Теперь Алан претендует на Эшби-ла-Зуш по праву наследия отца и по праву приданного жены. Разговор становился невыносим. Ревекка могла бы списать свое раздражение на жалость к судьбе несчастной девушки, но это была бы ложь. Когда страсти улягутся, никто не упрекнет Элен в распутстве, в отличии от Ревекки, которая не по своей воле заклеймена навечно. Но было еще кое-что, что кошачьим коготком неприятно царапнуло сердце: Буагильбер с таким восторгом говорил о похищенной невесте. И может, если бы Элен не защищало ее происхождение, то сейчас рядом с собой он желал бы видеть именно ее. Буагильбер повернул к себе лицо Ревекки, желая поцеловать, но она отвернулась и даже посмела соскользнуть с его колен. – Пока нельзя! Храмовник успел задержать ее руку в своей, пока она не сделала шаг прочь. – В Эшби ты уже не убежишь от меня, плутовка! «Тешь себя надеждой, Бриан де Буагильбер. Не только у тебя есть друзья в Эшби. Нужно только исхитриться их известить о моем положении». В Эшби во время злополучного турнира они останавливались у одного из друзей отца. Мудрый, богатый и влиятельный, насколько может быть влиятельным еврей, он несомненно найдет способ освободить Ревекку, не причинив при этом вред храмовнику. Пока же со своей стороны ей нужно убедить Буагильбера, что она смирилась и даже рада своему положению. – Мыслями я уже в Эшби, – не оборачиваясь, произнесла она. И не соврала… Ревекка даже не думала, что ей так легко удастся осуществить свой план. Еще в Уэлби она пожаловалась Буагильберу на скуку. Что плохого, если он позволит ей вести хозяйство? Женская обязанность, которая при сильном мужчине рядом совсем не в тягость. Зато польза обоюдна. Буагильбер от ласковых уговоров Ревекки потерял голову и согласился. Стоит ли удивляться, что дом Алана ла Зуша в Эшби оказался больше и комфортнее дома в Уэлби. Массивная дубовая мебель была украшена резьбой, стулья обиты тканью, на стенах висели гобелены, а над массивной кроватью в господской спальне шелковый балдахин. Некоторая заброшенность стараниями Ревекки исчезла за день. Она ловко руководила нанятыми Буагильбером горожанками и даже организовала торжественный обед по поводу начала их новой жизни. Вместе с тем, посулив богатое вознаграждение, ей удалось передать через одну из женщин записку для отцовского друга. Буагильбер остался доволен маленьким пиром, который она организовала. – Этим вечером прекрасную хозяйку ждет награда, – сообщил Буагильбер. Ревекка же опустила глаза вниз и покраснела. Может случиться так, что это последняя ночь, когда она познает Буагильбера. Стыдливость отступила, когда их губы соприкоснулись ради последующего страстного поцелуя. Буагильбер распустил завязки камизы, и та мягкой волной скользнула вниз. Прежде чем переступить через нее, девушка и сама схватившись за полу рубахи храмовника потянула ее вверх, оголяя торс. Ревекка готова была к страстным объятьям, готова к тому, что сейчас без излишней нежности она окажется побеждена, завалена на ложе, придавлена крепким телом, но храмовник отстранился. Смутившись, Ревекка попыталась отвернуться, прикрыться руками. – Не надо, моя любовь. Не прячь себя. Твоя красота достойна почитания и поклонения. Ревекка еще раньше заметила маленький кованный сундучок на лавке при кровати, но отсутствие времени и природная сдержанность не позволили ей полюбопытствовать его содержимым. Тайна скоро открылась, когда Буагильбер извлек оттуда ожерелье, сверкающее драгоценными камнями, как звезды в ночи. – Значит, так ты решил купить мою благосклонность? – прошептала Ревекка, но была услышана. – Всего лишь хочу разделить весь мир с моей возлюбленной, а это его малая толика, – не принимая возражений, храмовник собственноручно надел на нее украшение. Камни казались такими холодными и тяжелыми, а пальцы Буагильбера, когда он слегка коснулся ее шеи, такими теплыми. Хорошие мужья лелеют и балуют жен, но этого мужчину Ревекка никогда не назовет супругом. – Ты так щедр, сэр рыцарь. – Бриан… – напомнил он. Женская природа слаба, мужская природа неистова, но при соприкосновении начинается магия. Буагильбер предупредил, что после воздержания готов был еще утром прижать Ревекку к стене и овладеть ею. Она не стала его томить и позволила зажечь себя, как фитиль свечи. Еще одна ночь, но ее ночь. Ревекка устала бояться, устала убегать. Она не представляла на месте Буагилбера никого другого. Это был он: ее первый и единственный мужчина. Обреченным нужна вера, иначе их поглотит отчаяние. Что-то подсказывало Ревекке: последняя ее попытка вырваться из плена окажется успешной. Что будет дальше, она предпочитала не знать. По крайней мере, в эту ночь. Он научил ее жестокости, но он же научил ее любви. Первое она постарается забыть, выкинуть как ненужный хлам, второе спрячет как ценное сокровище – далеко-далеко, чтобы знать, что оно есть, но никогда не доставать. Удовлетворившись, Буагильбер спал крепким сном. Ревекка же из-за тяжких мыслей пребывала в состоянии дремоты, потому открывшуюся дверь и ворвавшихся вооруженных людей поначалу восприняла как кошмарный сон. Ревекка закричала. Разбуженный Буагильбер сначала попытался подмять ее и так заставить замолкнуть, но бросив беглый взгляд, тут же вскочил на ноги, извергая проклятья и безуспешно пытаясь спросонок разыскать меч. Все же, по-видимому, захватчикам был отдан приказ схватить любовников, а не причинить им вред: оружие так и осталось в ножнах. С Ревеккой им удалось справиться довольно легко, хотя впервые в жизни она оказала сопротивление насилию, визжа и пытаясь выцарапать глаза нападавшим, за что была удостоена ехидным замечанием от одного из них: «Прямо рассерженная кошка». Буагильбер не собирался сдаваться легко, но численное преимущество было неоспоримо, и в конце концов побежденный, он оказался связанным и лежащим на полу. В этот миг в комнату вошел еще один незваный гость. Одет он был как благородный господин в дороге: со сдержанной роскошью, но Ревекка узнала одного из заседателей суда в Темплстоу. – Конрад Монт-Фитчет! – воскликнул Буагильбер. – Презренный червь, проклятый бастард, которого раньше я вынужден был называть братом по ордену, – отвечал Монт-Фитчет. – Что же, даже когда сухое древо Лука Бомануар падет, тебе уже не занять его место. – Кого же тогда ты, плешивый пес, пророчествуешь следующим главой ордена? Неужели себя? – Буагильбер сделал попытку скинуть навалившихся на него солдат и встать. Конрад Монт-Фитчет скривился, словно съел кислый фрукт. – На колени его! – с некоторыми усилиями приспешникам Монт-Фитчета удалось выполнить приказ. Удовлетворившись зрелищем унижения противника, он продолжил. – Что же делать теперь с мертвецом? Ты ведь должен быть мертв, Буагильбер. Сinis ad cinerem.[1] Так с чего же ты продолжаешь топтать землю? Может твоя еврейка и правда великая волшебница, раз сумела отвоевать тебя у такой соперницы, как смерть? Все внимание обратилось к Ревекке, только она тому была совсем не рада. – Не смей! Она ни при чем в нашем споре! – Буагильбер резко дернулся, безуспешно пытаясь вырваться, когда Монт-Фитчет подошел к Ревекке. – Неужели? – Монт-Фитчет взвесил на руке ожерелье – единственное, что прикрывало тело Ревекки. – Разве эта женщина не доказательство твоей алчности? Ты схватил ее как глупая хищная рыба приманку, и, не отпускал, даже будучи выброшенным на сушу. Еще гордыня! Ты ослеп от мнимого величия. Желаешь знать, как мне так легко удалось застать тебя врасплох? Прецептор Мальвуазен вспомнил о твоем участии в похищении некой девицы, и что жених затаил обиду на похотливого товарища по злодеянию. Разыскать его не составило труда, а решив его проблемы с тестем и спорным замком – заслужить расположение. Предавая тебя, он был уверен, что делает благо, останавливая безумца, губящего свою жизнь. Когда беглец обратился к нему с просьбой убежища, тот без тени сомнения согласился, даже зная о ловушке. – Проклятие! – Буагильбер снова безуспешно попытался высвободиться. Монт-Фитчет рассмеялся неприятным, сиплым смехом, как будто из мехов выпустили воздух. – Более того, – продолжал он издеваться над поверженным врагом, повернув к нему лицо Ревекки. – Девица хоть и спасла тебя, но также и предала. Может, расскажешь, милая, какую записку унесла в своей корзине зеленщица? Буагильбер опустил голову, как будто последнее известие окончательно его сломало, но после короткой паузы его голос зазвучал неимоверно ровно. – Мои люди? – Они мертвы. Возможно, ты скоро к ним присоединишься. – Хорошо, – Буагильбер взглянул на соперника. – Тогда отпусти ее. Ведь именно она стала той дланью, что отделила козлища от невинных овец. Конрад Монт-Фитчет деланно широко раскрыл глаза и улыбнулся, пытаясь показать благодушие. Его лицо находилось так близко, и Ревекка заметила нечто, что ее насторожило: на веках храмовника отсутствовали ресницы. – Пожалуй, я мог бы ее спасти. Упорство этой девочки заслуживает уважения, – Монт-Фитчет через рубаху почесал руку. Обыденный жест для тех, кто желает унять зуд. – За это я вправе рассчитывать на твою откровенность: бальзам Мириам. Где он? – Ревекка молчала. – Я твое спасенне. Ceterum censeo habetis ut aliquis habeat fiduciam [2]. – Aditum nocendi perfido praestat fides [3], – проверка латынью смутила девушку, но не застала врасплох. – Воистину чудо: еврейка, цитирующая древних философов. Будь ты мужчиной и будь ты нашей веры – могла бы стать драгоценным камнем в основе ордена, – почти ласково произнес Монт-Фитчет. – Каждый ценен на своем месте. Ни на день я бы не поменяла жизнь несчастной еврейки на жизнь храмовника. К тому же глуп тот хозяин, что в основание дома закладывает драгоценные камни, – обреченному на смерть дозволена дерзкая смелость. Ревекка не верила в милость захватчика, разве что он сам отчаянно нуждался в помощи. «Плешивый пес», – так назвал его Буагильбер? – И правда: лучшее место для драгоценного камня – грудь прекрасной девы или перстень ее покровителя, – Монт-Фитчет сделал вид, что снова заинтересовался украшением, хотя больше внимания он уделил обозначенной им ранее части тела Ревекки. Буагильбер зарычал подобно разозленному медведю, и это внезапно разом отрезвило храмовника. – Все же вернемся к нашим козам. Где бальзам Мириам, Ревекка? – Он был утерян при бегстве из Торкилстона, – Ревекка решила не заканчивать фразу: «Но если бы я его и сохранила, то теперь бы наверняка уничтожила». – Ты сделаешь его вновь! – самоуверенно и резко заявил Монт-Фитчет и, не дав даже словом возразить, продолжил. – Я даже оставлю жизнь твоему любовнику, а взамен он будет выполнять кое-какие мелкие поручения ордена. Но прежде… – он сделал знак, и Ревекка не успела опомниться, как стоявший позади приспешник накинул ей на шею веревку. Повинуясь естественному побуждению защитить саму себя, девушка ухватилась за удавку, но петля стянулась еще туже. Она понимала, что руки ее свободны, но от этого не стало легче. – Я не могу доверять неверной, а потому прими Христа, грешница. Не быстрый переход Монт-Фитчета от амплуа хитрого интригана к пафосному фанатику, не страх скорой смерти, не Буагильбер, которому нечеловеческим усилием удалось сбить с ног одного из солдат и на краткий миг получить свободу, поразили Ревекку. За храмовником, за ее Брианом, стоял Ангел Смерти. Люди, предметы расплывались маревом, единственный, кто был реален – Он. Невероятно высок, длинные волосы, прекрасное лицо, и огненный взгляд, светлые одежды и меч, который он занес для удара. – Оставь его… Забери меня… Я согласна… – прохрипела Ревекка, и палач тут же отпустил ее. Ноги подвели ее, и, потеряв опору, она опустилась на пол, схватившись за горло в том месте, где только что была веревка. Она пыталась снова научиться дышать. Сердце бешено колотилось, и его стук отдавался в висках ударами кузнечных молоточков, и совсем непонятно прозвучали слова мучителя. – Твоя рассудительность приятна Господу. Вера придет потом. Твой любезный о том позаботится. «Нет… Нет… Ты не так понял! Я не отказываюсь…» Потом она взглянула на бледного Буагильбера. Он был жив, и рядом никакого Ангела Смерти. Как будто тело ее потеряло волю, как будто она со стороны, за кем-то другим, наблюдала, как совершается чуждый ей обряд. – Отец небесный, прими рабыню свою Марию в святая святых и в ряды самых светлых ангелов. Пусть вода твоя очистит ее и сделает достойной твоего благословения… Очнувшись, она встрепенулась и хотела уже крикнуть: «Остановитесь. Лучше смерть!», но Монт-Фитчет, сильной рукой надавив на затылок, опустил ее голову в бадью с водой и держал там, пока Ревека не начала захлебываться. После ей позволили натянуть рубаху и даже усадили на стул. Не выказывая благодарности, Ревекка подчинилась. С волос стекала вода, ее била дрожь, ей хотелось, чтобы весь мир исчез в один миг. Ее уже не держали, но за спиной стоял человек, готовый в тот же миг остановить ее, решись она на что-либо. – Никогда Бриан де Бу… – Бриан де Буагильбер мертв. Если желаешь опорочить его имя – можешь кричать, что ты – это он. Орден не прощает предателей, но ты можешь послужить ему, как светский брат. Твое имя отныне Сэмюэл Нейпир. Я даю тебе возможность жить со своей еврейкой, но отныне ты пес, который будет кусать по приказу хозяина. – А если этот пес укусит так называемого «хозяина»? Ревекка хотела заткнуть уши, чтобы не слышать, как торгуют ее судьбой, но Монт-Фитчет выдвинул новый аргумент. Снова удавка оказалась на шее Ревекки. – Ты обещал спасти ее! – закричал Буагильбер. – Если она умрет, не успев совершить ни единого греха, то наверняка попадет в объятья Господа нашего, – равнодушно возразил Монт-Фитчет. – Оставь ее. Я усвоил урок. Слова храмовника вернули Ревекке ясный разум, хотя со стороны могло показаться, что он наоборот покинул ее. Она сидела неподвижно с закрытыми глазами все время, пока шли «переговоры». – Ревекка… Ее неистовый храмовник стоял перед нею на корточках, обеспокоенно смотрел, но не прикасался, как будто она была создана из хрупкого материала. – Нет, сэр рыцарь, – она сама притронулась к его лицу, запутавшись пальцами в бороде. – Ревекка умерла, когда отказалась от веры своего народа. Сначала он подался за ладонью, принимая ласку, а потом вдруг прекратил ее, перехватив запястье Ревекки. – Глупости. Твои обеты ничего не значат, если вырваны таким образом, – сурово возразил он. – Завтра же я отправлю тебя к отцу. Покинете Англию как можно скорее и избежите преследования. – Вера не платье, чтобы сменить его по погоде, – покачала головой Ревекка. – И мой отец скорее желал бы меня видеть мертвой, чем отступницей. Мне некуда идти. Если она его оставит, то все может вылиться в очередное преследование евреев. Наверняка прецептор Монт-Фитчет не станет выбирать средства, пытаясь ее разыскать. Это была только одна из причин. – Но у меня ничего не осталось! Даже имени! Я не могу подарить тебе благополучную спокойную жизнь. Удавка на твоей шее превратилась в рабский ошейник на моей, – он почти кричал, он был готов схватить ее за плечи и встряхнуть, чтобы образумить, но услышал лишь только: – Отворила я другу моему, а друг мой ускользнул, сокрылся. Души во мне не стало, когда он говорил! Искала я его, но его не находила я, звала я его, но он мне не ответил [4]. Если она оставит своего храмовника, каких еще бед натворит он с отчаяния. – Ревекка, – Буагильбер прижал ее к себе, подхватил на руки. – Я потеряла право на это имя, – пока ее храмовник нес ее к ложу, она положила голову ему на плечо. – Как же мне называть тебя? Мария? – хоть они достигли цели, возлюбленный не спешил размыкать объятья. – Нет! – все естество Ревекки противилось произведенному над нею насилию и имени, которым ее нарек Монт-Фитчет. – Какое же имя подойдет самой прекраснейшей и гордой из женщин? Если бы она позволила, я бы звал ее Рохеза, – он поправил прядь волос девушки, заправив ее за ухо, так чтобы лучше видеть лицо. – Роза Сиона? – прозвище не вызывало приятных воспоминаний. – Прекрасная Роза Анжу… – Кто она? – вопрос прозвучал резко и настороженно. – Достойнейшая из женщин, – ответ не внес ясности, потому чуть полюбовавшись на нахмуренные брови собеседницы, Буагильбер продолжил. – Она была фрейлиной императрицы Мод, и заняла эту должность не за богатство родни, а за красоту, ум и благородство. Молодой граф Анжуйский так очаровался ею, что решился похитить. Правда вскоре появилась гораздо более выгодная партия и возможность заполучить Аквитанию. Рохезу, которая к этому времени была в положении, к радости ее алчной родни выдали замуж за влиятельного старика, барона Буагильбера. Такая откровенность дорогого стоила. Скажи только слово, и связь их станет прочнее, чем закрепленная брачными кольцами. И она сказала: – Я с честью приму и буду носить это имя, Бриан. – Мне отрадно это слышать, но, если помнишь, амбиции старины Конрада навсегда похоронили влюбленного в неприступную еврейку Бриана, – Буагильбер рассмеялся. – Примешь ли ты того, у кого теперь нет прошлого? – Несчастный больной человек. – Насмехаешься?! – если Буагильбер и воспринял последнее как шутку, то совсем не забавную. – Твой товарищ болен. Хвороба съедает его плоть и лишает разума. Я не смогла бы вылечить его, но могла бы облегчить страдания и тогда возможно… – новонареченная Рохеза уже строила планы, которые предполагали некоторую корысть, но корысть благородную. Если бы она смогла заручиться поддержкой высокопоставленного лица одного из влиятельнейших орденов, то нашла бы покровителя для своего несчастного народа. – Возможно, скоро я скину это ярмо и выполню все обещанное тебе, – ее мужчина не желал слушать рассуждения о милосердии к торжествующему врагу: если тот болен, то и поделом ему. В тот момент он желал другого. – Ночь еще не на исходе, так не будем зря терять время. Когда он повалил ее на спину и покрыл с неистовством дикого зверя, Ревекка подумала, что может именно так провели первую ночь изгнанные из рая Адам и Ева: отчаявшись, но черпая силы друг в друге, вдвоем против всего мира. Кто знает, может, когда-нибудь она будет сидеть рядом со своим храмовником под апельсиновым деревом и наблюдать, как резвятся их дети.