Вот колдовство моё

Вытащив первым делом из-под двери таинственной комнаты лист бумаги, Гринвуд побывал в кабинете, осмотрел книги, остановил свой выбор на «Кентерберийских рассказах» и читал до самого вечера. Миссис Рамзи исправно несла вахту, за что была вознаграждена полным горшком, так как аппетит у пациента значительно улучшился. На её подопечном оставался только один компресс, прибинтованный к больному левому боку. Халат экономка отобрала, отнесла на место, ворча, что кого-то в детстве мало секли. После дневных хождений всё тело ломило, а когда совсем смерклось, то читать при свечах стало тяжело — глаза видели уже не так хорошо, как в молодые годы, а на очки у Гринвуда денег не было. Хотя, имейся очки у Марка, разве уцелели бы они после избиения в переулке? Книгу пришлось отложить и просто дожидаться, не заглянет ли хозяин? Мистер Бартон не замедлил явиться примерно в то же время, что и вчера. И одет был, как и вчера, по-домашнему — вот только поверх сорочки надел тот самый халат. Ему халат оказался впору, не волочился по полу, как королевская мантия. Марк улыбнулся, вспоминая, как он шествовал по коридору, придерживая подол сорочки спереди, а за ним шуршал стёганый шёлк. В руках мистер Бартон держал бокал с вином. Он протянул его Гринвуду. — Думаю, немного вам не повредит. Миссис Рамзи — женщина честная и добропорядочная, но выносить её долго — это тяжко. — Её племянник — очень любезный человек, — ответил Марк, аккуратно принимая бокал за ножку. — Благодарю, сэр. А вы что же? — От алкоголя в любом виде я воздерживаюсь, — ответил хозяин. — А Джонатан — славный малый, вы правы. Он передвинул кресло поближе к кровати и сел. Посмотрел на книгу на столике. — Спасибо, что позволили воспользоваться вашей библиотекой, — не забыл прибавить Гринвуд ещё одну благодарность к общему списку. — Не за что. Вы поправляетесь, и вам нужно какое-то развлечение. Мистер Бартон сидел достаточно близко, чтобы Гринвуд почувствовал уже знакомый тонкий запах духов. Он сделал пару глотков из бокала. Хозяин не пил, а вино дома держал, да ещё такое отменное — значит, у него бывали гости, которых требовалось угостить по высшему разряду. Но тогда где же в этом доме размещалась столовая? — Вам нравится Чосер? — спросил мистер Бартон. — Да, сэр, а вам? — Я предпочитаю итальянских поэтов. — Не слишком ли они сладки? — Вы находите Дантов «Ад» сладким? — Мистер Бартон и сегодня насмешничал, но лицо его выражало больше чувств, чем вчера. Оно не казалось таким бесстрастным и холодным. — Я не говорю о «Божественной комедии». Но вот его любовные сонеты излишне сладки и перегружены эпитетами и сравнениями. Сонеты Шекспира не в пример более жизненны и правдоподобны. — Потому что Шекспир был человеком другой эпохи. Вам приходилось играть в его пьесах? — Разумеется. — Почитайте, мистер Гринвуд, хотя бы немного. Прошу вас. Просьба мистера Бартона Марка даже обрадовала. Хоть чем-то отблагодарит за заботу, и пусть хозяин не думает, что он последний ум пропил. — Минуту, сэр, — Марк задумался. Потом он начал читать монолог мавра, где тот рассказывает дожу, как его полюбила Дездемона. Мистер Бартон подпёр щёку рукой и стал слушать. Гринвуд же, увлёкся и преобразился: он выпрямился, голос его зазвучал ясно, наполнился достоинством, в нём появились нотки, свойственные человеку, привыкшему командовать. Но голос был смягчён любовью, которая стыдливо пыталась не слишком заявлять о себе при таком скоплении народа, как предполагалось в этой сцене у Шекспира. — «И я в ответ свое открыл ей сердце, — произнёс Гринвуд, и голос его дрогнул, потом опять обрёл прежнее звучание, словно в мавре боролись привычка сдерживать страсти и стремление дать им волю, — Полюбила она меня за пройдённое мною: сражения, опасности. А я — я полюбил её за состраданье. Вот колдовство моё». — Браво, мистер Гринвуд! — хозяин зааплодировал, и на лице его читалось волнение, хотя щёки так и остались бледными, а еле заметное дыхание скорее напоминало работу искусного механизма, чем дыхание живого человека. — Прочтите, пожалуйста, про «обрезанного пса». — Погодите, сэр, мне надо настроиться. И Гринвуд промочил горло глотком вина. Он начал сдержанно, но постепенно говорил всё быстрее — торопился сказать: и об этом не забудьте, и об этом. При словах о человеке, не привыкшем плакать, глаза его наполнились слезами. Он зажмурился и замолчал, а последнее произнёс скороговоркой, всё возвышая голос, и выкрикнул «вот так!», пронзая себя воображаемым кинжалом с такой страстью, что мистер Бартон невольно подался в его сторону и схватил актёра за запястье. — О, простите. Я поверил, что вы себя сейчас убьёте. — Польщён, — улыбнулся Гринвуд. — Сэр, вы не замёрзли? У вас холодные руки. — Это всего лишь моя особенность, — хозяин явно имел привычку улыбаться одними губами. — У кого-то влажные ладони, у кого-то мёрзнут руки и ноги. — Да, бывает, вы правы. — Гринвуд смущённо принялся разглядывать свои пальцы. — Могу я попросить ещё вина? — Разве что немного, — мистер Бартон встал и забрал бокал. — Вы ещё далеки от выздоровления. Очень трудно было определить, куда именно хозяин ходил за следующей порцией, но Гринвуд решил, что в кабинет. Можно ведь ходить бесшумно, но при этом человек всё равно что-то весит, а лестница не скрипела. Вернулся мистер Бартон не только с бокалом, но и с парой румяных яблок на тарелке. Рядышком примостился нож для фруктов. Нож пришелся кстати — кусать яблоко Гринвуд, чьи дёсны часто кровоточили, не смог бы. — Вы слишком добры ко мне, сэр. — Пожалуйста, если вам угодно так думать, — ответил мистер Бартон. Его равнодушный тон совершенно не вязался с тем, что он делал: аккуратно очистил одно яблоко, удалил сердцевину и нарезал плод тонкими ломтиками. — Я бы и сам. Не стоило, — Гринвуд смотрел на яблоко, как будто плод ему предлагал змей-искуситель. Бартон только пожал плечами. — Ешьте и не забивайте себе голову всякими условностями. Гринвуд не стал ждать, пока его попросят дважды. Он с удовольствием уплёл яблоко, запивая вином, и попросил ещё. Бартон улыбнулся и очистил второе. И так же нарезал. — А вы? Это же не вино. — Спасибо, не хочу. — Почему? — Просто не хочу, — Бартон нахмурился. И опять этот холодный ветер ниоткуда. — Простите, сэр, я забылся. Гринвуд, конечно, нарушил правила хорошего тона, однако лицо хозяина пылало таким гневом, словно ему предложили не яблоко съесть, а совершить что-то крайне неприличное. И как внезапно исказилось лицо Бартона, так же оно и мгновенно приняло прежнее невозмутимое выражение, словно он надел маску. «Актёр!» — подумал Марк. Тут мистер Бартон вдруг наклонился к нему, взял холодными пальцами, как мальчишку, за подбородок и посмотрел в глаза. Марк замер от страха, как если бы перед его лицом оказалась голова ядовитой змеи. — Человек, — шепнул Бартон с лёгким налётом презрения в голосе. Запах изо рта хозяина шёл странный. Он будто жевал какую-то пряность, пытаясь перебить другой запах — нельзя сказать, что отвратительный, однако странно тревожащий и смутно знакомый. «А вы-то кто сами?» — хотел спросить Гринвуд, но язык у него прилип к нёбу. А Бартон меж тем разглядывал его, словно он был диковинкой какой с лишним ухом или с глазом посреди лба. Когда-то Марк был красив: большие зеленовато-карие глаза, когда он подводил их сурьмой, казались ещё больше; губы и без помады алели, а щёки не нуждались в румянах. Вьющейся тёмно-русой шевелюры хватало на причёски для героинь и без всяких шиньонов. Потом Марк возмужал, раздался в плечах, волосы остриг до приличной длины. Голос стал ниже, а своей дикцией Марк по праву гордился. А сейчас лицо похудело, лоб облысел, в углах рта залегли безвольные складки — жалкое подобие прежнего человека. К тому же и руки дрожали. Хватка холодных пальцев на подбородке тем временем ослабла. И тут Бартон вдруг выкинул номер: он погладил Гринвуда по заросшей безобразной трёхцветной щетиной щеке. Тот не успел даже удивиться таким странным вкусам господина негоцианта — до потрёпанных мужчин охоч? — как почувствовал непреодолимую слабость. Глаза просто невозможно стало держать открытыми, а когда Гринвуд попытался бороться со сном, то кровать под ним словно завертелась подобно карусели. — Спи, — услышал он шёпот. Потом появилось чувство, что на груди сидит кто-то неподъёмный и душит. Тело налилось такой тяжестью, что не было сил даже оторвать руки от постели, хотя Марк и пытался это сделать. А потом он как будто раздвоился. Тело-то осталось на постели, а вот сам Марк опять вздумал куда-то лететь. Страх прошёл, и даже когда что-то слегка царапнуло по шее, лёгкая боль не испортила ощущения блаженства и свободы. Потом Марк услышал, как скрипнула дверь, и словно ухнул с заоблачных высот на грешную землю. Но он всё так же был скован странным оцепенением, хотя слышал голос. Какая-то женщина зашептала: — Господин, господин, оставьте его. К чему вам такое сокровище? Разве такой человек вам нужен? Господин, посмотрите на него, на что он годен? Дайте ему денег, как поправится, и пусть идёт на все четыре стороны. Раздалось басовитое рычание. Женщина привела с собой пса? «Вот пса-то он на улицу не выгонит», — мелькнула мысль. — Господин, не сердитесь, но право же, посмотрите на него: он же пьяница, конченый человек. Марк не выдержал и заплакал, однако не в силах проснуться и стряхнуть с себя наваждение. — Шшш! Тише, не буди его, — прошептал Томас Бартон (его голос Марк узнал сразу). — Пусть спит. Холодная ладонь легла Марку на лоб, и сон его стал пуст и чёрен.

***

Серое дождливое утро ещё раз напомнило о прохудившихся сапогах. Вчерашний вечер отпечатался в памяти ясно, но Марк не смог бы наверняка сказать, всё ли, что помнилось, происходило с ним наяву, или нет. Столик опустел — ни тарелки, ни бокала. Хозяин ушёл и унёс их с собой. Но когда он ушёл? Марк хорошо помнил слова таинственной женщины, но то, что он не мог возразить, подсказывало, что это, скорее всего, ему приснилось. Как и те странные ощущения, что он переживал до того. Кто знает, может, ему что-то подмешали в вино. И перед появлением Марка в этом доме ему тоже виделись кошмары. Как наяву. Теперь другой вопрос: а зачем хозяину чем-то его дурманить? Марк уже очень давно вышел из того возраста, когда стоило волноваться за свою честь и заодно за свою задницу. Да и упомянутая часть тела пребывала в полном порядке — никто на неё не покушался. А что ещё с Марка взять? «Дайте ему денег, и пусть идёт на все четыре стороны», — вспомнил он. От горьких размышлений Марка отвлекла необходимость почесать шею. Кожа справа слегка зудела. Он прикоснулся пальцами к шее и почувствовал лёгкую боль. Что там такое? Походило на царапину, и приличную такую царапину. Гринвуд приподнялся. Странно, но крови на подушке не было. — Проснулись, сэр? От неожиданности Марк вздрогнул и схватился за сердце. — Миссис Рамзи, как вы меня напугали! — воскликнул он, отметив, что его уже повысили до уровня сэра. — Как вы себя чувствуете? — необычно любезно осведомилась экономка. — Лучше, спасибо. — Задерите-ка рубашку. — Женщина занялась компрессом. — Да можно уже и снимать совсем. А что это у вас тут? Это обо что вы так поцарапались? Ай-ай-ай, какая неприятность! Плохо спали ночью, ворочались? Тут миссис Рамзи вытащила из наволочки большое куриное перо — обычно такие в набивку не идут, но в эту подушку, видать, попало одно. — Присядьте. Она ощупала подушку — нет ли ещё опасных перьев? — потом взбила её. — Вот теперь вас ничто не потревожит. Право, она разговаривала с ним, как с малым ребёнком. А вкупе с необычной вежливостью, поведение экономки настораживало. Тут Марк заметил, что на нём новая сорочка — по его мерке, а на кресле лежал новый халат — тоже по размеру. Это не вязалось с ночными шёпотами о том, что его стоит выгнать из дома. С другой стороны, желание Марка остаться у Бартона подольше было всего лишь стремлением вечно полуголодного человека устроить себе небольшой отдых. «Что ему Гекуба?» — мелькнула в голове строчка. И правда, вполне возможно, мистер Бартон окажет ему некоторую материальную помощь и этим ограничится. Вряд ли у него найдётся какая-нибудь работа для бывшего актёра. — Как это вы вчера после одного бокала вина уснули? — с ласковой усмешкой промолвила миссис Рамзи. — Набегались за день? Она шутливо погрозила пальцем. — Правда? После первого бокала? — удивился Гринвуд. — А вам и второй снился? Тут Марку показалось, что экономка смотрит на него с жалостью, как на безнадёжного больного. — Да, снился, — Гринвуд усмехнулся. Когда его наконец оставили в покое, он встал, накинул халат и подошёл к зеркалу над комодом. Осмотрел царапину — она была поверхностная и вполне могла быть оставлена пером, но почему он не проснулся от боли? И главное — почему на белье нет ни капли крови? Гринвуд не был склонен пускаться в пространные размышления, но он чувствовал, что в этом доме с ним происходит что-то непонятное. Это пугало и одновременно притягивало. Слова экономки означали, что второй бокал и яблоки ему приснились — равно, как и всё прочее. Но получается, что уснул он слишком внезапно — это опять возвращало к мысли о подмешанном в вино снадобье. Дальше шёл вопрос «зачем?», и Марк опять оказывался в тупике. Опять же — царапина на шее, из которой не вытекло ни капли крови. Будь Бартон врачом, Гринвуд мог бы предположить, что ему нужен подопытный, но такового можно было найти и без того, чтобы подвергать свою жизнь опасности, отбивая случайного пьяницу от грабителей. В голову пришёл и третий вариант: от побоев он просто тронулся рассудком. При этой мысли Марк жалобно посмотрел на своё отражение в зеркале. Вода в кувшине ещё оставалась тёплой. Он умылся, расчесал свои жидкие волосёнки лежавшим рядом с тазом гребнем. — А вот и завтрак, — раздался голос миссис Рамзи. Она как раз протискивалась в дверь, которую открыла одним движением бедра. В руках у экономки был поднос. — Вечером, сэр, не хотите ли принять ванну? — Спасибо, не прочь. — Вот и чудесно. Ешьте, сэр. Приятного аппетита. Гринвуд с удовольствием поел, потом решил сменить книгу. Взял Чосера и пошёл в кабинет. Стол пустовал, как и намедни. Но, видно, хозяин за ним работал, спалив до основания три свечи. Воском был закапан даже поднос, на котором стоял подсвечник. Хозяин, значит, любил работать по ночам. Гринвуд не стал долго задерживаться в кабинете. Он нашёл «Божественную комедию» на итальянском и на латыни. Итальянские тексты Марк умел читать, то есть он знал, как произносится то или иное слово — и только, в латыни же худо-бедно разбирался. Вчера он откровенно пытался выставить себя знатоком в том, в чём был полным невеждой. Когда он вышел в коридор, его взгляд, как магнитом, притянула дверь комнаты с клавесином. Марк подошёл к ней и наклонился к замочной скважине. С той стороны торчал ключ. Марк наклонился ниже и приложил ладонь к щели под дверью. Оттуда, как и в прошлый раз, тянуло холодом. «Как из склепа», — подумал Марк. Но пока ему не вернули одежду (не забыть бы спросить о ней), лезть в эту комнату было просто глупо — не в халате же и сорочке бежать в случае чего из дома? День прошёл в упорных попытках пробраться через трудности чужих языков. Марк прерывался только на еду и сон. Когда миссис Рамзи сообщила, что ванна готова, Марк с трудом, но смог уже прочитать четверть «Ада». Он хотя бы получил общее представление о содержании, хотя некоторые места так и не смог перевести. Ванная комната помещалась в конце коридора — в своих изысканиях Гринвуд туда не добрался, боясь слишком далеко удаляться от спальни. Она совершенно поразила актёра. Посреди комнаты стояла, пусть и деревянная, но очень большая ванна. Шкафы, столик с какими-то флаконами говорили о том, что хозяин проводит здесь достаточно времени — довольно необычно, но объясняло почти полное отсутствие привычного резкого запаха тела, который обычно люди перебивали галлонами духов. Ещё в комнате помещался странный механизм — через прорези в дверке снизу виднелись горящие угли. Это чудовище пылало жаром и тихо булькало. — Что это? — спросил Гринвуд. — Котёл для нагревания воды. Изготовили по заказу хозяина, — ответила миссис Рамзи, принимая у актёра халат. Он замер на миг, рассматривая адское творение и пристыженно думая, что первое пришедшее на ум было «колдун» и «алхимик». Хозяин, конечно, ничуть не походил на анекдотические фигуры, вроде Джона Ди или Майкла Шотландца, которыми пугали детей и впечатлительных барышень, однако Марк вздохнул. Вот же, взрослый, повидавший виды мужчина, и сам оказался не лучше истеричных кумушек с рыночной площади да необразованных работяг, с которыми слишком часто теперь сталкивался в пабах и распивочных. Такое новшество заиметь было, конечно, накладно, зато выдавало редкостную заботу Бартона о прислуге. Кроме миссис Рамзи, Марк никого больше не видел, а ей было бы тяжело носить воду снизу, из кухни. Но Марк быстро забыл обо всём, оказавшись в воде, окутанный душистым паром (в воду экономка добавила какое-то ароматическое масло). Он совершенно расслабился, и его стало клонить в сон. Потом, заботливо укутанный миссис Рамзи в простынку, Марк перекочевал в спальню. Он заметил, что дверь в комнату с клавесином немного приоткрыта. Там горели свечи. Но как только Марк обратил внимание на это обстоятельство, как дверь тотчас плотно закрыли изнутри. Видимо, хозяин сегодня пребывал не в настроении. Оставалось немного помучить Данте, поужинать и лечь спать. Что Марк и сделал. Сквозь сон он слышал, что в доме открывались и закрывались двери, слышал тихие звуки клавесина. Проснулся Марк очень рано — свет еле-еле брезжил за окном. Он зажёг свечу и обнаружил, что в кресле лежит новая одежда, а на столике — приятно позвякивающий мешочек. Возле кресла стояли начищенные сапоги. Ну вот, всё сегодня и закончится. Утром миссис Рамзи сообщит ему, что он может облачаться во всё новое, забирать кошелёк и идти себе подобру-поздорову. Гринвуд оделся, пока что оставаясь в чулках, сунул деньги в карман. Его терзали угрызения совести, но он твёрдо решил проникнуть в таинственную комнату, тем более что в доме все ещё спали. Комната оказалась, как и обычно, запертой изнутри. Гринвуд успешно выдавил ключ из замочной скважины с помощью пера. Тяжёлый ключ упал с таким громким звуком, что Марк испуганно присел перед дверью, в страхе ожидая, что его сейчас застанут на месте преступления. Но в комнате по-прежнему стояла тишина, а из щели тянуло холодом. Гринвуд осторожно потянул лист бумаги, радуясь, что ключ упал прямёхонько на него. Он подцепил пальцами показавшуюся бородку, и вскоре ключ оказался у него в руках. Трясущимися пальцами актёр вставил его в замочную скважину и повернул. Немного приоткрыв дверь, он заглянул внутрь. В совершенно тёмной комнате стоял жуткий холод, как в леднике. Марк быстро прокрался на цыпочках за свечой, вернулся и застыл на пороге. Первое, что он заметил — отсутствие окна. Проём, видимо, был забит и заштукатурен. Свеча еле пронизывала темноту, но и такого тусклого света оказалось достаточно, чтобы понять, что комната практически пуста. Клавесин, стул подле него, ещё какой-то шкаф в углу — возможно, что и с нотами, потому что в кабинете Марк их не видал. А там, где полагалось быть окну, у стены чернело что-то длинное. Инстинкты подсказывали Гринвуду, что самое правильное — запереть комнату, сунуть ключ под дверь и бежать отсюда. Главным образом его пугал непонятный холод, он не мог определить его источника. И холод казался странным — он не покидал пределов комнаты. Но Гринвуд осторожно пошёл вперёд, и как только смог разглядеть, что же там — у окна, то почувствовал, что волосы у него на голове зашевелились от страха. На длинной узкой койке лежало тело, прикрытое покрывалом. Все безумные мысли о колдовстве и о трупах разом вспыхнули у Марка в мозгу. Он осторожно дотронулся до руки человека через ткань — да, бездыханное тело, уже окоченевшее. Потом он медленно откинул покрывало с головы трупа, наклонившись со свечой, чтобы лучше разглядеть. И тут же закричал на весь дом и выронил подсвечник. Перед ним лежал хозяин дома, мистер Томас Бартон. Мертвее некуда.