Запомни меня таким

— «Не пей», — говорила мама. «Не пей», — просил Стив. И что я сделал? Ну конечно… Баки шёл, покачиваясь, по тёмной улице и тихонько бубнил себе под нос. Жадно вдыхал грудью тёплый ночной воздух. Из подворотни донёсся сладкий, игривый смех, и Баки, повинуясь вколоченным с малолетства правилам, завернул туда. За железной пожарной лестницей у самой стены дома в густоте теней целовались двое. Парочка. Баки хмыкнул, поправил съехавшую на левый бок форменную фуражку и прокашлялся. На первый взгляд всё происходило по обоюдному согласию. — Прошу прощения… мэм, всё в порядке? Из тени ойкнули, тела расцепились, и «мэм» неожиданно превратилась в невысокого широкоплечего паренька. Баки снова закашлялся, уже от удивления, и интуитивно отступил назад. — Всё в порядке, — ответили ему из полутени звонким баритоном. Голос звучал настороженно — двое уже приготовились то ли драться, то ли убегать. Баки понял это и скривился — марать китель перед отъездом было не с руки. Да и… подумаешь, невидаль. — Что-то случилось? — Нет, нет. Я просто мимо… Он махнул рукой, развернулся по-армейски, на пятке, и вышел из подворотни. Пьяный дурман как-то резко схлынул, словно стёк к ступням и остался на дороге в тени. Баки шёл, намеренно вышаркивая пяткой по асфальту. Фуражка ни с того ни с сего стала давить, а китель вдруг так потяжелел, что от него до зуда хотелось избавиться. — Ничего особенного, — прошептал он, смотря себе под ноги. — Как же. За такое в Бруклине били. Выслеживали целыми компаниями и били распоясавшихся голубков, учили уму-разуму. За такое выгоняли с работы или учёбы. За такое… убивали порой. Такое Баки видел в Бруклине не в первый раз. Совсем не в первый и, видимо, не в последний. А слухи долетали и того чаще. Внутри, под самым солнечным сплетением, стало невыносимо гадостно. Баки тяжело вздохнул и, наконец, огляделся. Горько хмыкнул. Он отклонился от курса «к дому родителей» ровно квартал назад. Ноги сами вынесли его на Седьмую улицу, к их со Стивом убежищу. Скромному и убогому жилищу, комнатке четыре на четыре с небольшой прихожей, одновременно служившей и кухней. Обычный дощатый барак, было бы на что смотреть. Нигде Баки не чувствовал себя лучше и спокойнее. Нигде не чувствовал себя на своём месте больше, чем там. Несмотря на поздний час, город не спал. По улицам неторопливо шли, переговариваясь, редкие прохожие. Почти все немного навеселе, но никто — чересчур. Старк Экспо всколыхнула всех, и заинтересованных, и скептиков, которых нашлось немало. Все одинаково стояли, разинув рты. Разница лишь в том, что когда гравитационная система заискрила, и машина упала прямо на сцену, напугав первые ряды, скептики тут же принялись хаять гений невозмутимого Говарда Старка. Это, конечно, не отменяло уже свершившегося на их глазах чуда. Люди до ночи ходили воодушевлённые. В воздухе висело ощущение как после праздничного салюта, весёлых танцев и доброй массовой попойки. Город взбудоражено гудел, жил, люди улыбались и спешили по своим делам, и, казалось, никому не было дела до того, что буквально за океаном гремит страшная война. Баки вздохнул, поморщился и поднял голову. На втором этаже тускло светилось окно — их окно. Наверняка, Стив сидит за столом и рисует под светом обшарпанной настольной лампы. Обещал не ждать, они фактически попрощались перед очередным призывным пунктом, куда понесло Стива. Баки хотел, чтобы он пришёл на вокзал провожать, но сказать об этом не решился. Он последнее время вообще много чего замалчивал. Стив обещал не ждать, и подсознательно ждал. От этой мысли сосущая под солнечным сплетением дыра успокоилась и затихла. Стало теплее, намного теплее. Баки улыбнулся и, толкнув дверь, полетел по изученной вдоль и поперёк тёмной лестнице наверх, перепрыгивая через ступеньку. Хмель если и давал о себе знать, то начинающейся неприятной тяжестью в затылке, а никак не желанным алкогольным отупением. Жаль. Баки бы не отказался сейчас побыть немного под его спасительным маревом. Он сам понять не мог, зачем всё-таки пришёл сюда. Стив и правда рисовал. В одной майке и широких трусах, больше похожих на килт. Баки улыбнулся и замер в проёме комнаты. Его левая рука слепо шарила по кителю, освобождая оставшиеся в петлях пуговицы. Баки смотрел на Стива. Тот, в ответ, отложил карандаш, отодвинул альбом и повернулся всем корпусом, всем собой навстречу. Улыбнулся едва заметно. — Я думал, ты сегодня ночуешь у родителей. Баки вздохнул. — Я тоже так думал. Он прошёл в комнату, с наслаждением скинул китель с плеч и повесил его на свободный стул. Нужно было ещё что-то сказать, что-то важное или глупое, но язык стал весить сотни фунтов в момент и не хотел двигаться. Баки хватило только на то, чтобы подойти ближе, осесть рядом со Стивом, у самых его ног, как побеждённый, прирученный зверь. И положить голову на острые колени. Он закрыл глаза и весь растаял, раскис в тот момент, когда почувствовал в волосах на затылке руку Стива. — Твоя мама будет ругаться. Ругаться, хмыкнул Баки про себя. Да она поднимет вой до небес. Но это будет завтра, а значит — не важно. — Не начинай, — попросил он вслух. — Переживу. — Вот-вот, ты-то уезжаешь, а я… Стив осёкся, и Баки даже поднял голову, чтобы посмотреть на него. Недоговаривает? Нет, всё в порядке. — Чем закончился твой самонадеянный поход в пункт призыва? Каждый раз боюсь, что вместо допуска тебя посадят. Серьёзно, сопляк. Может, хватит испытывать судьбу? Стив впервые ничего не сказал. Издал какой-то неразборчивый звук и вдруг согласился: — Может, и хватит. А может, и нет. Кто его знает. Баки только покачал головой, как мог в своей коленопреклоненной позе, сильнее зарываясь носом в ткань. Она пахла Стивом — именно тот запах, запах тела, плоти — тот самый, от которого в голове Баки становилось мутно, грязно и жарко. Стив гладил его по голове, оставляя проборы волос, захватывая пряди между пальцами. Он с лёгким усилием давил на затылок, от макушки к шее, и Баки от этого становилось так невыразимо легко и хорошо, что хотелось плакать. — Я так устал, — сказал он вдруг в колени Стиву, сам толком не понимая, о чём именно хотел пожаловаться. Вариантов было множество. — Так устал, Стиви… Стив вздохнул и после недолгого молчания ответил: — Хотел бы я сказать, что скоро отдохнёшь, да не могу. Ты и сам понимаешь. — Война, — тяжело выговорил Баки. Само слово цеплялось за нёбо и не хотело выходить наружу. — Война. Ничего хорошего. Потом отдохнём, — сказал Стив, вкладывая в свои слова столько веры и беспечности, сколько смог у себя найти. Баки, собравшись с духом, пропустил руки под коленями Стива и обнял их. — Хочу быть с тобой, — ровно, веско выдохнул он. — Ты и так, — ответил Стив, ничуть не сопротивляясь. Это придало Баки сил и смелости. Стив в этой квартире — в их квартире, дома — становился мягким и совершенно неконфликтным. Чувствовал себя здесь, точно в крепости. Его стержень, натура, от язвительности которой Баки и сам порой был бы рад сбежать куда подальше, да хотя бы домой к матушке, словно засыпала на время, и под тёплым пледом положительных эмоций, что дарила им их берлога, не казала носа наружу. Словно эти хлипкие дощато-кирпичные стены могли защитить. Словно этой каморки Стиву хватало, чтобы чувствовать себя счастливым, чувствовать себя в безопасности. Но Стив и правда чувствовал — Баки мог поклясться в этом. Конечно, дело было не в квартирке. Точно не в стенах и не в расположении — обычный тёмный райончик Бруклина, не хуже и не лучше многих. Дело было в тех мелочах и эмоциях, которые они испытали, живя здесь. В печалях и радостях, в их — одних на двоих — воспоминаниях. Дело было в сколоченном Баки собственноручно мольберте у окна. Раскиданных на полу под ним тюбиках, почти скрученных до основания — с остатками масляных красок. В едва уловимом запахе растворителя и огромном стеллаже справа от кровати Стива. Они собрали эту махину ещё в юности, а после смерти матери Стива перевезли со всей мелочёвкой сюда, на новое место. На нём жили прочитанные ими обоими книги, камушки с побережья, папки со старыми рисунками и стакан с простыми карандашами разной степени сточенности, часть из них стояла с искусанными кончиками как свидетельство задумчивости и меланхолии. Здесь было очень много их двоих, и если здесь Стив мог расслабиться, Баки оставалось только одно — радоваться за него. Вне дома, на улицах Бруклина Стив был собранный и едкий, словно на вечной войне. Ждал тычка, насмешек, подозрительно вглядывался в подворотни, спуску не давал невесть что возомнившим о себе громилам, как сегодня в кино. Он был на вечной войне, и война следовала за ним по пятам, глаз с него не спускала, пускай и фигурально. В Бруклине случались трупы. Чаще всего тех самых мальчиков или темнокожих, но ведь никто не мог поручиться, что и Стив, ввязавшись в очередную глупость, не упадёт от тычка неудачно и не пропорет себе висок арматурой? Гарантий не было. Стив не унимался, чем страшно бесил Баки. Это было единственное, в чём они никак не могли сойтись. Дома, за стенами Стив успокаивался и расслаблялся, здесь ему ничего не грозило. И было заметно невооружённым взглядом, как пользуется он этим спокойствием, как питается им. Баки любил всякого Стива, но такого домашнего и мягкого — в особенности. — Не так, — упёрся Баки, поднимая голову. — А как? В голосе Стива ясно слышалось удивление — очень лёгкое, почти неощутимое — и вызов. Баки Барнс привык принимать вызовы. — Как мистер и миссис Гарретс… — сказал он с напускной уверенностью, вспоминая улыбчивую пожилую пару с четвёртого этажа, и замер в ожидании хохота. Его не последовало. Было тихо и тревожно. Стив смотрел на него широко распахнутыми глазами. — Как Тедди Вонг и Брюс Эммер из соседнего дома, — осмелел Баки, решаясь — сейчас или никогда. — Они не афишируют, но я точно знаю — они не просто живут вместе. И никакие они не кузены. Стив вздрогнул едва ощутимо под руками. Его губы, сомкнутые, двинулись, будто он хотел что-то сказать. Но не сказал. Баки вздохнул и тяжело уронил голову обратно на колени, всей грудью вдыхая запах Стива. Между рёбрами неприятно закололо. — Мне рядом с тобой даже дышать тяжело… — Ложись спать, — сказал Стив мягко, но непреклонно. Он умел так — сказать, что сразу становилось понятно — любые споры бесполезны. — Ты правда устал. А завтра тяжёлый день и вставать рано. Вещи хоть собрал? Баки уныло улыбнулся и, отпустив колени, медленно поднялся. Хватит для одного раза. Он и так сказал достаточно лишнего. Им ведь было хорошо вместе, всегда. И в том, что ему мучительно хочется большего, Стив не виноват. Это всё мобилизация. Это всё чёртова война. — Конечно. Ещё вчера. Стоят немым укором у родителей. Ох и влетит мне завтра… — Ещё не поздно вернуться, — усмехнулся Стив. — Ещё чего, — Баки посмотрел на Стива, пытаясь найти в его облике последствия своих слов. Хоть что-нибудь. Но ничего не было, Стив выглядел как обычно, мягким и насмешливым, разве что щёки горели ярче. — Не дождёшься. Он расстегнул форменные брюки и спустил их до колен, снимая. Встряхнул в воздухе, складывая стрелки месте, и повесил на стул к кителю. Рубашка отправилась на пол — завтра он наденет свежую. Звание обязывало. Потом подошёл к своей кровати и демонстративно пододвинул её впритык к такой же узкой кровати Стива. Ножки громко заскрежетали по доскам пола, за стеной ругнулись соседи. Не обращая внимания, Баки упал поверх покрывала, вытягиваясь всем телом с тихим стоном блаженства. Кровать была твёрдой, совсем не как в доме родителей — под сеткой матраса была привинчена фанера для придания жёсткости. То, что надо. — Спи, — негромко сказал Стив и снова развернулся к столу, подхватил карандаш. — Я доделаю кое-что и тоже лягу. Баки угукнул и зарылся лицом в подушку, закрывая глаза. Бельё было несвежее, пахло им и его потом. Баки улыбнулся. Было в этом что-то странное. Завтра он уедет, но часть его останется здесь — запахом на белье, зубной щёткой, бритвой на маленьком зеркале с отслаивающейся амальгамой над жестяной раковиной в кухоньке. Он специально не забирал ничего — купил в дорогу всё новое. Нет ничего страшнее, как ему казалось, вдруг остаться в квартире, где нет ни единого напоминания о человеке, который жил с тобой. Словно в миг становишься одиноким и брошенным. Он уедет, но останется кое-какая одежда и пара растоптанных башмаков. Не так уж и мало. Часть его, большая, останется тут. Может, это даст ему сил и везения вернуться домой? Баки выпростал руку и положил её на кровать Стива. Пусто. Его мучительно не хватало сейчас, но Баки не смел звать после всего, что уже умудрился наговорить. Он тяжело вздохнул и подумал, какой же, всё-таки, дурак. * Баки успел задремать, но когда почувствовал, как кровать рядом чуть прогнулась и скрипнула, сон моментально слетел. Он открыл глаза и увидел Стива, который лежал на боку с ладонью под щекой и смотрел на него в темноте. За его спиной светлело от скудных ночных фонарей окно без занавески. Из-за этого хрупкое тело Стива золотилось по контуру. — Что ты делаешь? — Смотрю, — тихо ответил Стив. Баки показалось, что он видит своё отражение в его чёрных зрачках. Только показалось — было слишком темно. — Помнишь, тебе было девять, и ты неудачно спрыгнул с качелей, прямо пяткой на ржавый гвоздь, и теперь у тебя там шрам? — Почему ты вспомнил? — спросил Стив. — Не знаю, — Баки вздохнул и перевернулся на спину, уставился в серый потолок. — Для меня это словно вчера было. А сейчас нам двадцать пять, и я ухожу на войну… Словно чья-то дурацкая шутка. Не верится просто, что всё это про нас. И про ржавый гвоздь, и про войну. Стив тихо хмыкнул. И Баки вдруг почувствовал его тонкую прохладную, но очень крепкую ладонь на своём плече. — Бак, ты серьёзно говорил? Ну, про… Баки замер на мгновение и повернул голову, встретился взглядом со Стивом. Даже в темноте ему почудилось, что он видит, как у того горят уши и скулы. — Серьёзнее некуда, — выдавил он из себя. В горле пересохло в момент. Стив издал звук, очень похожий на смешок. Сердце Баки заколотилось так, что впору было удерживать руками. — Нет, ты не подумай… Просто… Понимаешь, я всегда представлял, как буду стоять в церкви, обязательно с краю во втором ряду и смотреть, как ты ведёшь свою будущую жену к алтарю. Обязательно миленькую и очень хорошенькую, других у тебя и не бывало. Представлял, как однажды возьму на руки твоего ребёнка, и у него будет точно такая же ямочка на подбородке и длинные густые ресницы. А потом он вырастет и назовёт меня «дядя Стиви» и спросит о чём-нибудь важном. И я расскажу ему. Наверное, странно, что мне приходят в голову такие мысли… — Ну уж, — Баки снова повернулся набок и притянул Стива к себе. Тот дрожал, хотя в комнате было тепло. — Что-то ты очень далеко заглядываешь, сопляк. Даже я так далеко не смотрю. Мне, вообще-то, на войну завтра. Стив коротко вздохнул. — Я не отвечу тебе сейчас. Но когда мы снова встретимся, я буду готов. Поэтому… не влипни там в неприятности, ладно? Баки сжал руки крепче, и спустя время — кто бы сказал, сколько минут прошло? — Стив затих в объятии. Вот только теперь была другая проблема — до Баки дошло, и его самого начало потряхивать. Стив не… Стив обещал подумать. Господи Иисусе. Но не успел Баки воздвигнуть теории и опровергнуть их, как Стив выпутался из его рук и вдруг скользнул ниже, так низко, что Баки почувствовал тёплое дыхание на животе, прямо под задравшейся майкой. — Что ты… Стив! — Это не потому, что ты уезжаешь. И не из-за того, что ты мне наговорил, просто… — голос Стива звучал в меру уверенно и в меру натянуто. Баки чувствовал — каждое слово даётся другу с трудом. Он замер, едва удерживая дыхание и сердце, чтобы не выскочило из-за рёбер. — Просто закрой рот, Баки Барнс, и дай мне попробовать. Когда Стив толкнул его и уложил на спину, смело оттянул резинку трусов и сдёрнул их вниз, когда наклонился над ним, Баки запрокинул голову и увидел перед глазами млечный путь и салютные всполохи. Тело выкрутило, как канатный жгут, и стало так горячо, что из глаз выступили слёзы. — И где ты только этого набрался, — простонал Баки, приподнимая бёдра. Стив творил с ним жуткое, и Баки с ужасом понимал — нравится, так нравится, что ещё чуть, и… Он по наитию запустил руку в короткие волосы на затылке Стива, выгнулся и коротко всхлипнул. Стыдно подумать, не продержался и минуты, наверное. Но у Баки было ощущение, что успела смениться эпоха. Иначе как такое вообще оказалось возможным? Он ещё тяжело дышал и смотрел в потолок, когда Стив просто утёрся изнанкой ладони и снова лёг рядом. Баки повернул голову и совершенно пьяно посмотрел на него — на рот, припухший и поалевший, на явно красные щёки и лихорадочно блестящие глаза, которые Стив не знал, куда деть. Он видел всё это, и темнота не могла ему помешать. Не отдавая себе отчёта, Баки потянулся вперёд и твёрдо, настойчиво прихватил ртом губы Стива. Вздрогнул, чувствуя свой собственный срамной, грязный вкус. От этого голова закружилась, и вниз живота снова скатилось желание. Он отстранился, полюбовался ошалевшим выражением на лице напротив и поцеловал еще. Куда более уверенно и настойчиво, влажно, закрывая глаза от удовольствия. Прошло ещё немного времени, и Стив расслабился. Они просто лежали друг против друга и смотрели — скользили взглядами по волосам, лицу, ключицам, куда могли дотянуться. Внезапно Баки показалось, что Стив хочет сказать ему что-то. Признаться в чём-то важном: он начинал бессознательно мять губы перед такими разговорами. Но так и не издал ни звука. Не решился. Их руки с переплетёнными пальцами лежали между ними. Ладонь Стива, обычно холодная, нагрелась от ладони Баки. — Запомни меня таким, как сейчас, — сказал вдруг Стив тихо, и Баки на мгновение стало страшно. — Что ты… — Просто запомни меня, словно больше никогда не увидишь. А я запомню тебя. Давай же, Бак. Это война. Что угодно может приключиться. Знал бы Баки, о чём Стив толкует с волнением и горечью в голосе. Знал бы, что больше никогда не увидит своего бруклинского Стива. Но он не знал, не мог знать. Просто кивнул и продолжил смотреть. Они лежали так долго, очень долго. Уже и не сказать, кого же сон сморил первым. За окошком начинало светать.