Святой отец

      — До свидания, святой отец, — малышка Дарья улыбается и, тряхнув белокурыми косичками, выбегает на улицу. Я только шепчу ей вслед напутствие. Её мама каждое утро присылает ко мне дочку с кринкой домашнего, ещё тёплого молока. Добрая женщина эта Лидия, да и малышка вся в неё.       Проезжал я мимо этой деревеньки с полгода назад, заночевал у кузнеца, потом увидел заброшенную церквушку, поговорил с местными… Да так и остался тут. Живописные места: широкие поля на холмах, на севере — богатый на ягоды и грибы лес, восточнее — неглубокая река. Само поселение небольшое, всего на дюжину домов: две улицы крестом с концами по сторонам света, да прилегающие сады. Домики все маленькие, а вот дворы у некоторых, если хозяева скотину разводят, большие.       С улицы храм Господний тогда выглядел совсем убого: забитые ставни, серые стены, разбитое крыльцо, дикие заросли вместо сада. Кузнец сказал, что прошлый священник жил тут лет пятнадцать, года четыре назад пришли люди в чёрных плащах, с католическими крестами на шеях и непонятными знаками на груди — вроде как звезда о многих лучах, и забрали того священника, обвинив в чёрном колдовстве, заколотили церковь и ушли. Бывших братьев по службе я узнал по описанию, а когда вошёл в храм — и по знакомой магии. Сработали они хорошо, следов не оставили, а значит, место это можно было спокойно обживать, чем я и занялся.       Люди в деревне оказались приветливыми, помогали по мере возможностей. Вот и Павел — тот самый кузнец, с которым мы впоследствии сдружились — помог крыльцо починить; как-то само собой получилось, что женщины взяли под свою опеку сад, и он оказался неожиданно красивым, просто неухоженным. А внутри и вовсе всё не так плачевно, как показалось на первый взгляд: протереть пыль, кое-где починить лавы, отмыть невероятные витражи, да и просто впустить свежего воздуха. Казалось, за храмом кто-то присматривает, хотя местные его сторонились.       А ещё я заметил потом, что не страдали деревенские от грызунов, жуков, змей и прочих радостей. Не было их и в церкви. Местные отшучивались на вопросы, а Павел только и отвечал, почёсывая бороду:       — Ты, брат, не серчай, но тут уж мы по старинке живём, веки до нас так было и веки будет.       Через пару дней ко мне пришёл знакомиться хранитель храма, или, как их тут звали, домовой. Я только удивился, как деревенским удалось договориться с духами, — они обычно были капризными и на контакт не особо шли. С храмником мы пообщались со взаимным удовольствием, а я заодно узнал, кто тут ещё живёт, чтобы не прибить ненароком кого спросонья. После этого исчезло последнее недоверие селян. Лохматый старичок с красными глазками, обмотанный в грубое полотно взял меня под свою опеку.       Службы я до сих пор толком не веду, да и для кого? Для детишек, которые с ранних лет играют с домовыми, не боятся плавать в реке и гулять в лесу, потому что водяные и лесовики не дадут им пропасть? Для взрослых, которые здороваются одинаково приветливо с соседом, с банником и со мной? Нет, службы я не веду. А вот прийти ко мне за советом или просто поделиться чем-то, что мучает и не даёт спать, это часто.       Ещё я понял, почему духи так относятся к здешним. Люди охраняют, дают приют, помогают и щедро делятся всем для коренных обитателей этих мест. Духи же в ответ заботятся о весчанах, которых признали своими. Я стал таким же. Сам не заметил, как меня приручили. И вот я уже каждое утро встаю, чтобы пройтись по улицам, посмотреть, не стёрлась ли где защита, не пытался ли кто набедокурить в моих землях, а приходя в церквушку, встречаю Дашу с кувшином молока от Лидии. Прикармливают меня, как того домового.       — Святой брат! — поднимается на крыльцо Павел, оглушительно стуча подкованными сталью сапогами о пол. — Я в лес, ты со мной?       Кузнец за прошедшие полгода не изменился: всё та же борода, те же тёмные волосы с серебряной проседью на висках, даже, кажется, куртка на могучих плечах та же, хотя я точно знаю, что он ездил недавно в город за новой. Он из той крепкой породы людей, которые в тридцать вырастают в этаких великанов и ещё сорок лет живут не старея, не стаптываясь и не седея, и никогда нельзя сказать, сколько же вёсен видел этот человек. Называть этого богатыря Пашкой язык не поворачивался, но у меня получалось.       — Конечно, только погоди немного, — он кивнул и сел на скамейку, задумчиво рассматривая алтарь.       Я же быстро зашёл в незаметную боковую дверь, за которой почти сразу после приезда нашёл несколько уютных комнат. Там я и сделал себе жилище, отказываясь от предложений селян пожить у них, а там и построить себе дом — ни к чему мне это. Надеть штаны покрепче, найти старые походные сапоги, невесть как оказавшиеся под кроватью, да прихватить куртку. Зайти в оружейную и взять простой крепкий лук — может поохотиться получится. Всё, выхожу.       Я, может, и не лучший священник для тебя, Господь, может, я не чураюсь общения с духами и бесами, может, не проповедую свою веру, но на самом деле я делаю всё, что могу, для людей, которые доверились мне, которые поверили мне. И сейчас, становясь на колени перед Твоим алтарём и чувствуя взгляд Пашки на своей спине, я просто прошу у Тебя за них, не подведи их веру в Тебя и в меня. Да будет так.       Встаю с колен и оборачиваюсь. Павел смотрит на меня в упор, как я и знал, а потом улыбается.       — Всё, пошли, — он поднимается с лавы, неумело крестится и выходит.       Я может и не лучший сын твой, Господи, но с каждым днём я всё больше убеждаюсь: я тот, кто нужен этим людям, а они нужны мне. Спасибо, что остановил меня в этой деревеньке.       Летом любые леса выглядят добродушными. Особенно, если вы знаете, чем угостить лесовика. Павел ориентировался здесь прекрасно. Его дочь — ещё лучше. Мы встретили её, выходя из деревни, и девчонка увязалась следом, уверяя, что ей всё равно надо набрать кое-какие травы. Мы спокойно шагали по тропинке, а Марийка — как её ласково называл Пашка — быстро брела куда-то вперёд. Дорога мягко ложилась под ноги, где-то справа упрямо стучал дятел, а между нами шла неторопливая беседа.       — Тебе сколько лет, брат Александр? — поинтересовался Пашка.       — Больше, чем кажется, — отшутился я. — А с чего вдруг интерес?       — Да вот думаю, может Марийку тебе отдать? — я чуть не споткнулся.       — Я, Пашка, вообще-то священник.       — Не смеши ты меня. Как дал свой обет, так и простишь его себе. Да только вот выглядишь ты молодо, не без этого, а по глазам — да как бы не старше меня самого.       Я только покачал головой.       — Хорошая она у тебя, красавица, — я невольно взглянул на тонкий силуэт, шедший впереди, по спине девчонки хлестала толстая тёмная коса. — Не дури, Павел. Я слишком старый, да и… не по мне семейное счастье. Сам-то чего без жены? Видный же мужик.       Бородач весело усмехнулся.       — Да мне и Марийки по уши хватает. Вот уж вздорная девица, то днями говорит без умолку, мечется, летает будто, то как закроется у себя в комнате, всё травы свои перебирает. Знахарка растёт. И мать её такой же была: ветреная, переменчивая, но удивительно верная. Не сберёг я её, роды тяжёлые были. Повитуха велела выбирать: или дочь, или жена. Вот и остался я один с ребёнком на руках. Сначала видеть никого не мог, потом уже и не хотел. На сеновале потискать какую — это одно, а домой привести — другое.       Мария звонко вскрикнула и с хохотом понеслась на поляну, вспугивая тетеревов. Я машинально выхватил стрелу из колчана, натянул тетиву, выдохнул, отпустил палец… На мгновение перед глазами всплыло испуганное, зарёванное лицо мальчишки, в которого я целился однажды точно также, и сразу же видение исчезло. Где-то рядом тихо стукнулась о землю тушка. Марийка удивлённо ойкнула и вернулась к нам, держа в руках птицу.       — Да ты меткий стрелок. С такого расстояния — и в глаз, — присвистнул кузнец.       — Охотником был. Так что прокормить себя сумею. Давай мне будущий ужин, в сумку положу.       Марийка передала мне птицу и больше от нас не отбегала, а шла рядом, в ногу с отцом.       Так вот, лес летом всегда приветливый. Разве что если вода рядом, то от мошкары отбою нет, но на холмах было сухо, и вся пакость в это время собиралась у реки. Под ногами хрустели иголки и палая листва, коварные мелкие веточки, которые выдают любого. Местного лесовика я не встречал, и, как я думал, он ещё только привыкал ко мне.       Мы вышли на опушку, и Марийка велела нам подождать здесь, а сама с энтузиазмом забралась в соседние кустарники и через несколько минут, когда мы уже присели на траву, выбралась оттуда, сжимая в одной руке нож, а в другой — несколько веточек растения с крупными соцветиями мелких белых цветов.       — Бузина чёрная, — со вздохом пояснил мне кузнец. — Я и сам неплохо разбираться начал в этих травах, когда с малой по бабушкиной книге учили все эти цветочки-ягодки. Ну их к ведьме, засели уже в самом желудке.       Я лишь улыбнулся: сквозь глухое раздражение в голосе Паши проскальзывала гордость за дочь. Девчушка покачала головой, улыбаясь:       — Здесь рядом на холме песчаник. Я туда забегу. Наберу бессмертника и вернусь. Подождите, хорошо? — и убежала, не дожидаясь ответа.       Я скинул сумку на землю, положил рядом лук. Откинулся назад, удобно устроившись на мягкой траве и подставив лицо тёплым лучам солнца. Тут же зашелестело рядом: точно также устроился и Пашка.       — Зачем ты подался в священники? Переоденешься — и совсем не похож на эту братию.       — Вы заблуждаетесь, брат мой Павел, — сказал я медленным, проникновенным голосом, подражая своему старому учителю, и тут же продолжил уже нормально: — Не всё видно с первого взгляда. Рос я обычным обалдуем. Потом потерял семью, и меня подобрал отец Ледий. Вырастил, выучил… Так что я и не выбирал особо, а потом понял всю прелесть этой работы. Всю жизнь так.       — А куда ехал и почему у нас остался?       Вопросы выпускали воспоминания, запертые глубоко в закромах памяти. Воспоминания в свою очередь порождали боль — почти физическую. На прошлое у меня всегда ныло левое плечо. Туда прилетел отравленный кинжал отца Ледия.       — Надоел шум города.       — Не нервничай, я аж чувствую, как ты напрягся, — опять послышался шорох, и я, с неудовольствием открыв глаза, проследил, как Павел перевернулся на бок и подпёр пудовым кулаком голову, глядя прямо на меня. — У всех свои секреты. Храни их в тайне, пока они не могут накликать тебе или нам бед.       — Я скажу, если что.       Слева оглушительно затрещал орешник.       — Всё, можем идти, — выдохнула запыхавшаяся Марийка.       Я опять посмотрел на неё: румяные щёки, задорная улыбка, тёмные и блестящие глаза, совсем как у отца, мягкие покатые плечи, быстро вздымающаяся грудь. Нет, Пашка, прибереги её для кого другого.       Возвращались мы уже привычной дорогой, Марийка щебетала не хуже птиц, её отец улыбался и изредка что-то вставлял, а я шёл и слушал их разговор и всё больше понимал: я отсюда не уеду. Здесь мне потихоньку становилось лучше, спокойнее. Повседневные хлопоты о небольшом огороде, который теперь у меня был, неизменный утренний обход деревни. Уже привычно остановиться на полпути к чему-нибудь, чтобы поздороваться с кем-то и завести неспешную беседу. Да и климат мне здешний нравился больше — тёплая зима и нежаркое лето.       — Эй, ты ещё здесь? — коснулся моего плеча Павел.       — Да, прости, отвлёкся.       — Ну, ты куда дальше? — я осмотрелся и сообразил, что мы уже вернулись в деревню.       — В храм, пожалуй.       — Бывай тогда. Вечером загляну.       Я пошёл к церкви по привычной тропинке — небольшой храм стоял чуть в отдалении. Теперь-то он выглядел получше: яркие витражи каких-то растительных узоров, ухоженный садик и лавки под раскидистым клёном. И дверь, делать с которой ничего не пришлось, теперь всегда открыта для каждого.       Знаешь, Господь, я надеюсь, что для меня это начало новой жизни. Прошу только, не впутывай сюда старого, прошу тебя, Боже.