Ты — не она

— Как ты можешь быть такой неуклюжей?! — вспыхиваю я, теряя последние крупицы терпения. Но затем, вспомнив, кто стоит передо мной, успокаиваюсь. И примирительно продолжаю: — Ладно, не страшно. Затем сжимаю челюсть, проглатывая все свои негативные эмоции, и уже в который раз показываю самый простой приём, которым учат новопосвящённых оруженосцев. Листвичка повторяет охотничью стойку за мной — она старается, правда, но затем понуро опускает голову. — Я не уверена, что у меня получится… Она отворачивается следом, в жесте смущённого котёнка пытаясь спрятать от меня глаза. Но мне и не нужно видеть их, чтоб понять — в них снова серебрятся непрошеные слёзы. — Листвичка, ты чего? — неуклюже утешаю кошку я, осторожно дотронувшись кончиком хвоста до её плеча. От мимолётного прикосновения она вздрагивает и наконец-то поднимает на меня встревоженный взгляд. — Всё хорошо. — Но как же, — всхлипывает негромко Листвичка, недовольно дёрнув хвостом — добыча-а… — У тебя обязательно получится, — уверяю неудачливую кошку я. — Мне посчастливилось поймать тощую мышь с третей попытки точно! — продолжаю обманывать, а Листвичка недоверчиво косится в мою сторону. — Правда? — наивно уточняет она, и я нутром чувствую, как ей нужна и важна эта поддержка. — Правда. Мы несколько дней тренируемся: стойка у Листвички безупречно отточена, и любой опытный воин может такому только позавидовать. Про себя я усмехаюсь горько — кто бы подумал, но о такой ученице можно только мечтать. Она послушная, тихая, слова поперёк не скажет. Её неуверенность раздражает порой, но я борюсь с этими чувствами, стараясь окружить эту кошку поддержкой и теплом. К ней нужен особый подход, тщательный, стоит даже чуть повысить голос, как она замкнётся, закроется моментально и придётся всё начинать сначала. Моё терпение удивляет, но, кажется, оно скоро даст осечку. Звёздное племя будто слышит мои безмолвные молитвы (а может и её тоже) и вскоре наши тренировки приносят свои плоды — в лапах Листвички оказывается её первая добыча. От переизбытка чувств ученица целительницы едва ли не дрожит, а в её глазах тягучей смолой разливается восторг. Она благодарит меня громким урчанием и почтительно склоняет голову. Но… Достаточно посчитать ровные удары сердца, как восторг сменяется щемящей тоской, лёд грусти сковывает безжалостно и привычная печаль невидимым покрывалом окутывает со всех сторон. — Мне надо навестить её. И в её «надо» столько непоколебимой решительности, что замкнутость Листвички растворяется холодным туманом на кончиках ресниц, и, запретив я ей сейчас, она бы меня не послушала. Листвичка тоже разной бывает, и всё, что касается тебя, Белка, придаёт ей твёрдой решительности. Я киваю, и мы в полной тишине направляемся к месту твоего захоронения. Так странно. Во время тренировок у нас не хватало времени думать о тебе, вспоминать тебя. Всё, чего мне хотелось — научить твою сестру охотиться, увидеть в её янтарных глазах капли радости посреди безмерной обречённости и скорби. — Я…, — Листвичка замолкает, опуская голову, когда мы подходим к небольшому холму ближе. — У меня получилось, представляешь? И я поймала её… для тебя! Я надеюсь, так наивно надеюсь, что ты слышишь свою сестру и гордишься ей. Она такая умница, невероятная просто, потому что находит в себе силы держаться, когда я вот-вот готов сдаться. И снова всё возвращается вновь. И новая боль бьёт с новой силой по разуму, колючими тисками опутывает сердце. О, в такие моменты я понимаю, как сильно ненавижу тебя, Белка. Из-за тебя мы переживаем это заново, изо дня в день. Ты практически сломала две жизни, о которых я знаю. О скольких жизнях мне неизвестно? — Я так скучаю по ней. Листвичка всхлипывает. Она страдает из-за тебя, ты чувствуешь это? Ей нужно выплакать всю эту боль, и я не мешаю этого делать. Лишь пытаюсь приободрить. — Я понимаю… — Нет, ты не понимаешь! — внезапно вспыхивает Листвичка и в этом гневе она становится похожа, так невероятно похожа на тебя, что я вздрагиваю. — Между нами была связь! И я виню себя! Я могла это предугадать. Почувствовать. Н-но… И воздух вокруг горит, горит всепожирающим пламенем, и мы заживо сгораем в Листвичкином гневе. Я чувствую, как неугасимо тлеет шерсть, как обугливается кожа, а горячий дым наполняет лёгкие. Её рыдания отражаются болью где-то внутри, и я делаю уверенный шаг. К ней. Она удивленно моргает, когда я тесно прижимаюсь к ней, желая разделить её боль напополам. Или забрать её вовсе, чтобы Листвичке стало чуточку легче. Пусть на мгновение, на ослабленный вдох, но легче. Мне хочется собрать по частям её разбитое сердце, чтобы она больше не чувствовала боли. Я не думаю о себе, я давно потерял себя настоящего и вряд ли найду. Для меня жизнь потеряла всякий смысл, но я готов, так отчаянно готов помочь избежать кому-то мою участь. Я эгоист, всегда им был, и разделю утрату по тебе сам. Ты больше не будешь отравлять жизнь своей сестре, я даже готов позаботиться о том, чтобы её перестали сравнивать с тобой. — Мне говорили, что пройдут дни, сменится несколько лун и всё пройдёт, — она как-то нервно смеётся, а затем продолжает тараторить, изредка запинаясь. — Но прошло много времени, так много времени! А я… А я до сих пор… Ей не хватает сил закончить фразу. Она всхлипывает, смаргивает слёзы и дышит глубоко. Время вокруг нас будто замедляется, а где-то вдалеке пронзительно кричат птицы. — Мы переживём это, да? — она как всегда наивна. Таращит медовые глаза и смотрит на меня с надеждой. Надавишь сильнее, того и гляди — оборвёшь последние нити её существования. — Конечно, — соглашаюсь я. — Мы переживём. В её взгляде возгорается что-то новое, до боли знакомое, но мне пока не хочется этого понимать. В любой другой момент это бы насторожило, но не сейчас. Я пытаюсь понять её взгляд, мысли, а странное предчувствие говорит неприятно, изнеможенно стонет, пытаясь предупредить, предостеречь от чего-то. Но пока — тщетно. Я качаю головой, прогоняя прочь все удручающие мысли, и прижимаюсь к твоей сестре теснее. Я обязательно разберусь во всём этом. Я пойму. Узнаю все недомолвки между нами. Всё это — потом. Потому что сейчас существовали лишь я, Листвичка и наше общее горе.