First thing you learn

      Противное тики-таки, кажется, сводит с ума.       Грейс зажимает уши руками, пытаясь сдержать ставший уже таким привычным крик. Скорая должна вот-вот приехать, но что-то внутри Грейс наверняка знает, что ждать придется еще и полицию, потому что...       Почему, Грейс старается не думать. Слишком больно сейчас, слишком много крови, слишком воспалены ткани вокруг сердца, и в глазах как будто лопнула парочка сосудов.       Мелко подрагивают руки, и в горле беспрестанно чешется, пока она пытается отмыть от крови Пита лицо. Холодная вода ни капельки не освежает, только сильнее загоняя в ступор, а по щекам сползают злые черные полосы.       Свет в ванной стерильный, какой-то темный, мерзкий, и холодит нутро, и смотреть на щетку в голубом стакане просто невыносимо больно. Грэйс закусывает костяшку указательного пальца, чтобы не закричать, но почему-то это не очень помогает.       Пит бы помог, взял бы за руку, наверное, погладил бы по щеке, посмотрел бы в глаза, и было бы тепло-тепло на душе, и призрачный вкус простого человеческого латте перебил бы, наверное, привкус крови. Пит помог бы, не будь он убийцей для убийцы, которая его убила.       Пит помог бы, не будь он мертв.       И Грэйс думает, что, наверное, простила бы его, что, быть может, нашла бы в себе силы. Ненавидела бы и себя, и его, а простила бы, обняла бы, прижала бы к груди и проглотила бы недожёванный ужас, страх и обиду.       И Грейс думает, что уехала бы с ним, наверное, жила бы, быть может, смогла бы когда-нибудь поцеловать кончики его кровавых пальцев, смогла бы обнять его и не думать, а достоин ли он стольких жизней, а достоин ли жизни, а жив ли вообще после всего этого.       И Грейс думает, что, возможно, смогла бы прогнать из его глаз присосавшийся матовый блик ужаса, отчаяния и вечной мольбы, быть может, смогла бы когда-нибудь встать рядом с ним в идеально-белом платье, не боясь, что на нем останутся красные отвратительные следы.       И Грейс думает, что, конечно, не ошиблась на его счет, не могла.       Это Пит немного сплоховал.       Ну, или, может, не так уж и "немного", но Грейс почему-то сейчас не видит уже смысла его в чем-то обвинять, за что-то ненавидеть, хотеть стукнуть сильно-сильно, чтобы выгнать всю дурь.       А перед глазами все страшное видение того, как он лежит на полу с ножом в груди и смотрит на нее. И ещё неясно, жив ещё или умер уже, и жутко так, и в груди холодеет, и хочется верить, что ещё живой.       Грейс всегда хочется верить. За это Пит ее и любил.        И сейчас, когда, казалось бы, ну зачем, дура, ну зачем, верится, плачется и дышится. Удивительно, но факт.       И нестерпимо хочется, чтобы встал, провел рукой по голове, ухмыльнулся ей в губы и сказал, что это просто глупый розыгрыш, а ей стоит быть немного дружелюбнее с актерами в красных масках. Или предложил прогуляться и попить латте.       Или просто обнял.       Грейс никогда многого не было надо, а сейчас будто компенсирует это глупым и несбыточным порывом. Глупым, а таким правильным.       Мерзким, а таким правильным.       Невыносимым, а таким правильным.       Грейс слышит нарастающий звук сирен и наспех подтирает черные следы потекшей туши.       Проклятое виу-виу опускается на ее плечи бесценной гармонией.